Красивые пышные крестьянки на руси в бане

Барин и крепостная. Глава 15. Банька

Вечером добрались до N-ска. В почтовой гостинице взял комнату с двумя кроватями. Хозяйка гостиницы, косясь на Аню и мальчика. – Энти тоже с Вами?
– Со мной. Баня есть?
– Нет. Воду могу нагреть.
– Может по соседству есть?– я вынул пятак и поиграл с ним
– Пойду у Семёна спрошу. Они-с вроде как у себя сегодня топили.

Семён показался мне старичком. Хотя бойкий. Всё время что то говорит.
– Банька то у мня добротная. Малёхая, да жаркая. Вы как тамось – вместе будете париться, али пока чаю попьют?
Аня опустила глаза.
– Вместе, вместе.
– Ну чё ж. За ладно. Пройдём али. как?
– Пройдём.

Изба Семёна оказалась неподалёку. Сразу с улицы чуялся дымный аромат чёрной баньки запаренной хвойным веником.
– Может, а в дом, чайку?
– Да нет. Пили уже.
– Ну, так и ладно. Ладно.

Прошли сразу к бане.
– Вот тута бадья с тёплой водичкой. Тута на камнях чугунок с горячей, значитца. Смотрите – не обожгитесь. Холодная тута. Тута в ушате и разбавлять можно. Мыло тут. Ковш. Здесь кислая водица. Ну, вобщем то, всё навроде.
Отдав тяжёлую лампу со свечой. Старик откланялся и, пообещав горячего самовару, удалился.

Черные стены баньки глотали слабый дрожащий свет и дышали жаром на соскучившиеся по теплу фигуры. В полутьме быстро разделись. Аня не глядя на меня, прикрывая одной рукой грудь быстро развела в тазу воду и, сев на корточки, придвинув к себе мальчика, стала его мыть. Я взобрался на полати с веником и стал потихоньку себя шлёпать, поглядывая вниз.

В темноте и пару, стелившемуся по полу, ничего толком не было видно, но округлые женские очертания силуэта Ани производили на меня благостное впечатление. Мальчик, видимо взяв Аню за грудь, притянув её за шею шёпотом что то сказал. Аня прыснула, быстро глянув на верх на меня, – Ты же уже большой, какое ж тебе молочко?

– А тетя Варя кормила Соню молочком и Петю, а он уже большой.
– Стой прямо, что крутишься? Петя не вырос ещё наверное, а ты уже большой.
– Я ещё маленький.
Аня снова засмеялась.
– Стой хорошо. Что говоришь то? Барин что про тебя подумает?
Мальчик оглянулся на меня.
– Что подумает?
– А то и подумает. Что маленький ты ещё, смеяться будет.
– Аня ты его помоешь, может в дом его отведёшь?

Аня опустила голову. Стала сильнее тереть мальчика, который стал похныкивать, – Жарко!
Я подумал: «Стесняется, вроде как я над ней командую, а стоит ли?»
– Ну, если хочешь, мойся и сама с ним иди.
Аня быстро глянула на меня. Показалось, что из темноты блеснули глазки.
– А то, мож пропаришь его? Да сама пропаришься? Я выйду пока, да потом помоюсь.

Вышел в дверь, придерживая рукой хозяйство. В предбаннике пахло можжевельником и дымом, прохладный воздух приятно ласкал разгорячённую кожу. В большую прямоугольную дыру над дверью просвечивала луна, наконец то выглянувшая из под туч. Фонарь в предбаннике светил ещё тусклее, чем банный. Толстая свеча с хилым фитильком скорее напоминала своим светом лампадку перед иконой.

Изнутри слышалось, – На вот ковшик с водичкой. Дыши в него.
– Мама, а попить можно?
– Холодная, горло простудишь. В доме чаю попьёшь.
Что то еле слышное шёпотом и в ответ, – Добрый, добрый. Повернись ка.

Немного погодя, я вошёл. Анюткина мокрая спина, крепкий зад и ноги как мне показалось весьма призывно розовели в слабом свете свечи.
– Ну что, Андрейка, напарила тебя мамка?
– Напарила.

Я, сделав вид, что не смотрю особо стал делать воду в тазу, затем прошёл в серёдку, сел на пол, притянув к себе таз спиной к полати, стал намыливаться. Анютка спустила Андрюшку на пол, сама полезла наверх, плеснула на камни.
– Не жарко вам, барин?
– Парься парься. Мы с Андрейкой прохладной водичкой польёмся. Да Андрюша?
Стал поливать себя и мальчика, стало действительно жарко.
– Дай ка я тебя попарю.

Повернулась животом вниз. Я подошёл и положив руку на разгорячённую спину стал водить рукой по спине и похлестывать спину веничком. Приятная истома пошла по моей руке. Голове было жарковато. Провёл рукой по заду и по ногам не переставая шлёпать веничком. Свеча освещала только бок и прижатую к груди руку. Почувствовав поднятие между ног, отвернулся от мальчика таким образом, чтобы ему не было видно.

– Жа-арко.– мальчик сидел на полу поднимая ковшик и поливая себе из него на голову.
– Ну давай, теперь я полезу.
Аня не отрывая руку от груди, слезла, блеснув в свете свечи открывшимся животиком и ногами с округлыми коленками.
Я быстро заскочил наверх подогнув ноги, дабы не было видно моей восставшей плоти, стал колошматить себя веником, не глядя вниз. Аня быстро намылила себя. Андрейка стал хныкать и просился выйти. Успокоившись, я быстро выскочил наружу вдохнуть воздуха и остудиться.

Аня чуть приоткрыла дверь, чтобы чуть остудить баньку. «Уфф, хорошо то как. Нда. Девка что надо. Здорово то как!» Вдруг вспомнил про Силантия. «Нда. Хоронят уж наверное. Нехорошо как то. А я тут. » Печальные мысли вновь вернули меня с небес. Зашёл. Анна, сполоснув волосы кислой водичкой, быстро оделась сама и, одев мальчика, спросила: – Мы пойдём?
– Идите, идите, я тут ещё немного. Посижу.

Источник статьи: http://proza.ru/2016/06/22/1612

Ревизия. из серии Крепостные будни

(*Крепостные будни – это серии рассказов про жизнь русских женщин крестьянок в деревне, до отмены крепостного права.)

Хороша природа русская, хорошо на просторах необъятных, да когда еще просторы эти тебе принадлежат, леса, да луга, поля, да реки, озера да люди, что живут там в деревеньках своих, и коим ты полный господин являешься, потому как Господом Богом так заведено, Государем батюшкой, наместником его утверждено и закреплено. Все во благо тебе – слуге государевой.
Иван Ильич возвращался из Петербурга в свое родовое имение, вместе с семьей своей – супругой Маргаритой Витальевной и сыном 18-ти лет Андреем Ивановичем, приехавшим лишь вдохнуть необъятные Воронежские просторы, а затем опять в Университет изучать правоведение, ибо пошел он по стопам отца судьи Ивана Ильича с благословения Божьего, да родительского. Был он в науках успешен, характером не дерзок и родителей почитал, как и полагается юноше его возраста.
Сам Иван Ильич, несмотря на серьезную свою должность был человеком веселым, у себя в имении часто собирал множество гостей и из соседних губерний и из Питера, да и из Москвы – матушки. Царствование Николая Павловича, дай Бог тому здоровья на годы долгие требовало пребывание на службе, ибо порядок был во всем, а потому Иван Ильич планировал вскоре вернуться вместе с сыном, — в Питер.
Супруга же его так казалось, полюбила деревню, так опостылели ей Петербургские интриги да нравы склочные, что упросила супруга своего подольше здесь задержаться, отдохнуть от пышных балов, постоянных интриг, до которых, впрочем, она была непревзойденная мастерица, шума и сдерживания эмоций в отношении нерадивых слуг, глупых и неисполнительных подчиненных. Она как можно строже следила за порядком в их Питерском особняке, остальные два они удачно сдавали, и там приходилось больше полагаться на управляющего, который, зная неприятные нравы хозяев, готовил постоянно отчеты в немецком стиле. Этот стиль любила Маргарита Витальевна, так же как и тевтонскую строгость.
Иван Ильич часто отлучался на процессы и просто по делам в Питер, Москву и некоторые другие города наших необъятных простор, если уж всерьез сделать вид, что не скатываешься на банальные рассуждения об устройстве бюрократии в такой большой стране, как Россия.
Тогда Маргарита Витальевна расцветала. Дело в том, Иван Ильич, как законник, понимал необходимость телесных наказаний, но не был их приверженцев, и хоть не вмешивался в хозяйственные дела, чрезмерные порки не одобрял. Тем более за мельчайшее нарушение, которое и провинностью то назвать не повернется язык. Ну поставила горничная, молодая и красивая Анюта, варенье не стой стороны стола. Так назначено ей было тридцать ударов по попке стеком. Всего этого Иван Ильич, пропитанный не, смотря на возраст, студенческим духом не понимал, и не принимал. Но он настолько любил свою супругу, что разрешал ей практически все.
И вот Иван Ильич уехал на несколько месяцев в Питер, решать серьезный процесс и Маргарита Витальевна спокойно начала наводить порядок.
У ключницы Матрены уже был список тех кого ждала ежедневная розга, кого, за что и сколько нужно наказать.
И только за тем шли вопросы о непосредственно хозяйственной деятельно. Стоимость содержания этого особняка, особняка в Питере, и удачно ли сдается также два принадлежащих им особняка в два в Питере и один в Москве. Также стоимость кабинета Ивана Ильича и траты на различную канцелярщину, зарплата сотрудникам и прочее, прочее.
На самом деле доклады такого рода делались управляющим, а ключница ведала лишь работницами и самой работы. Но в отсутствие Ивана Ильича управляющий просто не имел никакого значения или, если угодно, веса, и замечательно проводил время – бездельничая, пытаясь посватать к местно богатой молоденькой купчихе, с отцом которой предстояла еще та морока.
-Ну, кто у нас сегодня? — спросила хозяйка ключницу
— Дашке 60 с горячих, ленивая, заспанная вся ходит. Ей это в самый раз, для бодрости, чтоб летала.
— Ну, раз так, Маргарита Витальевна придала лицу серьезное выражение, то и приступим, что тянуть. Зови сюда эту девку. Учить будем уважать хозяев своих.
Девка прошла в комнату, поклонилась барыне, перекрестилась, скинула сарафан и легла на лавку. Дашку, так звали девочку, пороли часто и с детства, а было ей всего 19. В основном за лень. Красивая девка Дашка. Длинноногая, ступни красивые, грудь упругая, налитая, попка загляденье одно, волосы почти до попки иссиня черные, глаза тоже черные, как омут, и на лицо хороша.
Архип, местный отставной солдат и по совместительству палач достал из ведерка просоленную розгу и взмахнул ей. А Дашка улеглась тем временем на скамейке. Руки плотно к грудям прижала, чтоб не попал, ноги сдвинула, вздохнула жалостливо. Ей 60 ударов назначено, три розги сменить. Держись девка, да себя покажи. Барыня на представление не зря пришла, поглянулась ей Дашка-птичница.
Архип перекрестился и нанес первый удар. Сильный удар с оттягом. Дарья ойкнула, попку подняла, спинку выгнула, ну и ножки показать не забыла, согнула в коленках. Бить Архип мог по попе, спине и ногам. Первый по попе. Больно девке, а еще и играть надо, барыню возбуждать, да через пять ударов прощенья просить. Положено так. Только не простят девку. Выйдет она из комнаты на цыпочках вся в слезах, а спина, попка и ножки все в полосках из красных, в синие наливаются, да кровь местами течет. Только бы Архип по пяткам не бил. Просила его, обещала ублажить ночью, но он сказал, что барыня велела Дашкины ступни не жалеть. Хорошо еще, что крапиву, как Машке в срамное место и в попу не засунули. Но та провинилась, конечно, много сильней.
Размахнулся Архип и по Дашкиным ступням со всей силы да с оттягом ударил. Не выдержала Даша — заплакала. Лучше 50 ударов по заду, чем пять по ступням. А барыня аплодирует, как в театре. А это и есть представление настоящее.
Наслаждается барыня-хозяйка, глядя на мучения девичьи. Представляет картины разные про мучительства.
Матрена входит с докладом приятным.
— Наташку тоже будем пороть, но у столба и кнутом.
Она как лошадка молодая будет плясать, а барыня ее потом к себе позовет, и расспрашивать будет, что та испытывала, когда пороли. Очень любит барыня такие рассказы,- угадала, я, дура-старая,- Матрена у барыни спрашивает.
— Угадала, Матрюнушка, угадала. Кровь сильнее по жилам течь начинает, как только девка исповедь начинает.
Сгорает со стыда девка, а куда от барского указа денешься. Все рассказывает, да обстоятельно, если что барыне не понравиться она Наташке пощечину отвешивает, все лицо уже у девки горит, слезы дорожки по лицу прочертили, но терпит, а то вот и ключница с мешком гороха неподалеку. Только крикни, и стоять Наташке на горохе коленками, да пошевелиться не смей, за то по пяткам розгой. Четыре удара.
Машку в пошлом году чуть стеком не запорола барыня из собственных ручек. Начала легко, а потом словно озверела на девку, драла так, что вой на всю губернию стоял, Иван Ильич насилу прекратил это. Деву то пришлось в больницу вести.
Машка потом на попе три месяца сидеть не могла. Но и не пороли ее больше попе, только по спине, ступням да ляжкам. Понимали, до смерти доведут.
Никогда не забудет Машка, как крапивой ее пытали, как неделю все жгло. Она старалась не пить, что бы не писать – боль резкая. Запихали в срамные места и ходи, не вздумай вынуть. За это к столбу, считай самая суровая порка.
Все мужики своих жен по субботам порят. Провинилась иль нет – не важно. Важно, чтобы девка постоянно мужскую руку жесткую чувствовала Так заведено на Руси испокон веков, а почему так может связано с банным днем, когда грехи все смывают.
А девки к этому делу привычные. Сарафан скинула и на лавку. После встанет перекреститься, да мужу своему всесильному – кормильцу поклониться до земли. Доля ее такая.
Шрамы заживут, а наука останется.

Источник статьи: http://proza.ru/2010/08/19/148

Как выглядели и как жили крестьянки в дореволюционной России

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Фраза, которая не очень нравится русским женщинам, но все же очень точно характеризует их силу духа: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…» была написана Николаем Некрасовым еще в 1863 году, но в широкий обиход вошла после Великой Отечественной войны. Оно и не удивительно, ведь если раньше женщины жили как и полагается «тенью» супруга своего, но при этом незаметно выполняя львиную долю тяжелой крестьянской работы, то после того как мужчин призвали на фронт, а работа все также продолжала выполняться, стало проясняться каким образом распределяется трудовая нагрузка в российских семьях. У Некрасова там еще есть и продолжение с упоминанием красоты в движениях и взглядов цариц, но насколько это было актуально для женщин царской России и сравним ли их быт с жизнью современниц?

Как выглядели женщины-крестьянки царской России

Это в фильмах, да на картинках девушки-крестьянки тех времен изображены румяными красавицами в кокошниках, сарафанах, пышной грудью и русой косой, толщиной с кулак. Однако если натолкнуться на старинные фотографии, где запечатлены крестьяне, жившие в ту эпоху, становится понятно, что на снимках скорее изможденные и уставшие, а не красивые люди. Уж где тут Некрасов увидел спокойную важность лиц не понятно. Впрочем, Некрасов и при жизни не пользовался уважением среди коллег-писателей, которые за спиной у него шептались о том, что он красиво пишет о крестьянских тяготах и лишениях, а собственные крестьяне изнывают от нищеты и бояться писателя.

Многое еще и зависит от того в каких условиях были сделаны эти фотографии, если речь идет о снимках из фотосалонов, то здесь женщины причесаны, наряжены, тщательно одеты и производят впечатление если и не ухоженных, то весьма нарядных. А вот этнографы и путешественники, чей целью было запечатлеть реалии и весь имевшийся уклад, изображали крестьянский люд как он есть, без прикрас. К тому же даже в ту пору в салонах использовали ретушь, замазывая рубцы и ямы на коже, оставшиеся после оспы. А таких было очень много.

…Вот она еще босая 10-летняя девочка, которая ладно помогает матери по хозяйству, присматривает за младшими братьями и сестрами. Вот ей 15 – она уже на выданье, несмотря на то, что красота ее еще не расцвела, видно, что фигура у нее ладная, а руки крепкие – будет хорошей хозяйкой. Увы, но как только девушка обзаводилась своей семьей, это означало, что ей предстоит много и сложно работать, и вот уже к 30 это изможденная уставшая женщина с потухшим взглядом, которую нельзя назвать даже миловидной.

Красота русских крестьянок была явлением быстро проходящим. Ранее замужество, постоянные роды, тяжелый труд никак не способствовали сохранению природных данных. К тому же у простолюдинок не было никакой возможности заботиться о себе.
Типичная широкая крестьянская спина (от тяжелого труда фигура становилась тяжелой и приземистой), потрескавшиеся, черные от работы ноги, огромные натруженные руки, лицо, не знавшее ухода, покрывшееся сетью морщин уже к 25 годам и выгоревшие на солнце прядки русых волос, наспех убранные под платок – так примерно и выглядели женщины тех лет, с возрастом разве что становясь более грузными и громкими.

Замужество и внутрисемейные отношения в царской России

Дочерей выдавали замуж поочередно, если младшая успела выскочить замуж старшей, то это, как правило, означало, что та так и останется неустроенной. Женщина вне брака считалась второсортной, в отношение к ней использовались различные обзывательства, более того, у них было меньше прав, жили они, постоянно отбиваясь (или не отбиваясь) от домогательств посторонних мужчин.

Муж был беспрекословным главой семьи, однако русские женщины вовсе не были бесправны. Они могли распоряжаться своим приданым в дальнейшей семейной жизни, если муж уезжал на заработки, то она могла представлять интересы семьи на сходах и других хозяйственных делах, брала на себя руководящую роль. Если муж себя плохо вел, как правило, это касалось пьянства, то она могла пожаловаться общине и семья бралась на поруки, мужчине выписывался штраф или же он получал иное наказание. Женщина по своей воле не могла уйти от мужа, а вот он имел на это право, правда должен был выплачивать пожизненное содержание ей и детям.

Жена не имела права покидать дом без дозволения супруга, вплоть до наложения штрафа. Даже если ее из этого самого дома вынудили бежать побои со стороны супруга. Известны случаи, когда женщину принудительно возвращали «для дальнейшего ведения хозяйства», а мужу рекомендовали вести себя сдержаннее. Судить могли и родителей, которые принимают сбежавшую от супруга дочь в отчем доме.
Побои от супруга считались нормальными и естественными, неким проявлением власти мужа. Потому жалобы в адрес главы семейства поступали только тогда, когда жизнь становилась и вовсе невыносимой. К тому же, наказание для мужа приводилось в исполнение только с разрешения на то жены, даже если это она сама обратилась с жалобой. Стоит ли говорить, что бы происходило за дверями избы после возвращения «наказанного» таким образом мужчины?
Замужняя крестьянка находилась в полном подчинении супруга и воспринималась им и членами его семьи как трудовая единица, которая должна была до самой смерти выполнять определенные функции.

Какую работу ежедневно выполняли женщины-крестьянки

Все, кто мог ходить большую часть времени проводили в работе по хозяйству, весной и летом до жатвы на полях. Вставать приходилось очень рано, чтобы максимально использовать световой день. Раньше всех поднимались женщины (3-4 утра), которым нужно было растопить печь и приготовить еду. Иногда готовить приходилось с расчетом на обед, когда работали целый день, не возвращаясь домой.

Практиковалось строгое разделение труда, если мужчины помимо общих работ занимались стройкой, заготовкой леса и дров, то женщины готовили, убирали, стирали, ухаживали за скотиной, занимались рукоделием и это помимо сезонных работ в поле. Мужчины работали согласно указке старшего, делать «женскую» работу считалось зазорным и недостойным. Поэтому даже если в пору жатвы у жены нагрузка утраивалась или она была на сносях, то и речи не шло о том, чтобы помочь ей поутру истопить печь. Несмотря на то, что женщины брали на себя существенную нагрузку и выполняли самую грязную и неблагодарную работу, их труд мало ценился.

После возвращения с полевых работ женщине предстояло приготовить вечерний прием пищи, покормить скотину, подоить коров, убраться по дому. Хорошо если у матери подрастали помощницы – девочки подростки, которые еще не успели выйти замуж, на них ложилась уборка по дому и присмотр за младшими членами семьи.
По субботам количество работы прибавлялось, традиционно это был банный день, а значит, помимо того что баню нужно истопить, воду натаскать, нужно еще и прибраться в доме, постирать, проследить за тем, что помылись все члены семьи.
Единственным развлечением, да и то с натяжкой, были «попрядухи» — вечера, когда женщины собирались для того чтобы заниматься рукоделием. Однако в те времена это было не для забавы и расслабления, а тяжелой обязанность каждой женщины – одевать членов своей семьи. Нередко на молодую женщину ложилась необходимость обшивать овдовевшего свекра или холостого деверя. На пошив одной рубашки уходило не меньше месяца, это вместе с ткацкими рабатами, которые требовали от крестьянки огромных сил и упорства.

Каноны красоты женщин-крестьянок и секреты ее сохранения

Было бы ошибочным думать, что тяжелая жизнь была веским основанием полностью забыть о своей женском происхождении и поводом оставить попытки удержать красоту. Тем более, что главным страхом женщин было «муж разлюбит», а потому некоторые попытки соответствовать представлениям о прекрасном, конечно же, предпринимались.
Молодухи больше всего боялись похудеть, загореть и потерять румянец. Именно эти три фактора и определяли каноны красоты тех лет, ну и коса, конечно же, коса – главный предмет гордости для русской женщины. Российские стандарты красоты были весьма гуманны и пока европейки использовали ртуть и свинец для отбеливания кожи, пытались регулировать размер стопы деревянными колодками, русские девушки протирались огурцом и простоквашей для белизны кожи и по возможности больше ели для приятной полноты.

Незамужние девушки перед вечерними прогулками наводили румянец свеклой, ею же красили губы. Брови подводили кусочком золы, сверху могли зафиксирвоать репейным маслом, а вот цвету ресниц внимания не уделялось, они так и оставались светлыми при темных бровях. Вместо пудры, для того чтобы обелить кожу, использовали муку.
Натуральный румянец считался признаком здоровья, а значит и будущая невеста была хорошим вариантом, немудрено, что девушки всячески старались сохранить этот оттенок своего лица. Например, с утра бегали в поле или к роднику, чтобы умыться росой или холодной водой, это, якобы помогало вернуть румянец. Немудрено, что кожа алела, учитывая, что этот ритуал проводился спозаранок, до начала утренних дел по хозяйству. Отсутствие загара и полнота свидетельствовали о хорошем достатке женщины. Она не загорела от тяжелой работы в поле, значит есть кому работать вместо нее, имеет приятную полноту – значит в семье вдоволь еды.

А вот с полнотой дело обстояло сложнее. Любой крестьянской семье было известно, что секрет барской полнотелости в сладостях и мучной выпечке. Но даже относительно богатые крестьяне не имели возможности кормить своих дочерей сдобой в таких объемах. На помощь приходила сметана, справедливо полагая, что жирный и густой продукт поможет девушкам стать более аппетитными, родители откармливали девочек, чтобы выгоднее выдать замуж. Для этого же давали дрожжи и хмель, считалось, что от них еще и прибавляется рост. Но и эти варианты подходили только для тех, кого относили к «крепко стоящим на ногах».
Если же все эти ухищрения не помогали, то в ход шли обманные пути. Под сарафан надевалось несколько слоев одежды, а там поди разбери какого размера невеста на самом деле. Однако и парни были не промах, руки и шея все равно выдавали истинный размер. Девушки же считали, что коралловые бусы делают шею толще, а кожу светлее. Но и их позволить себе могла редкая невеста.

Женская судьба была незавидной, выйди она замуж или останься без мужа, всюду ее подстерегали опасности и лишения и даже родители не были опорой и защитой. Как правило, замуж крестьянки выходили в 14-15 лет, дети появлялись в среднем каждые 2 года. Немудрено, что к 30-40 годам женщину уже считались старухами. Чем больше детей (читай, работников) она успеет родить к этому времени, тем сильнее и крепче будет ее семья, а ее старость относительно спокойной. Отношение к старикам было гуманным, они спали дольше всех, как правило, проводили время развлекая младенцев, но, не занимаясь тяжелым уходом за ним. Поэтому молодуха всегда грелась мыслью о том, что когда то займет место своей свекрови и будет бойко командовать невестками и даже ставить на место мужа. Относительно благополучной оказывалась судьба тех женщин, кто сумел прийтись к барскому двору, например кормилиц, почет и уважение им были гарантированы до самой старости .

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Источник статьи: http://kulturologia.ru/blogs/130720/46952/