История баня в лагере
Любовь Засова (Любовь Петровна Андриянова) родилась 30 мая 1959 года в селе Кага (Башкортостан). Живёт в селе Кага; работает библиотекарем, экскурсоводом.
Наталья пропылесосила ковер, полила цветы, протерла влажной тряпкой мебель. Застеленные линолеумом полы мыть было одно удовольствие. Закинула постельное белье в стиралку-автомат и пошла мыть баню. Муж Федор затопил ее час назад, вода согрелась, в бане было тепло. Баня была по-белому. Крашеная серебрянкой печка, обитые вагонкой стены, лакированная полка для банных принадлежностей, светильники по углам, коврик возле двери – все это немного придавало бане вид горницы. Федор шутил:
– Повесь тут занавески да стол поставь со скатертью – и можно жить.
Наталья жесткой щеткой вымыла полок и лавки, ошпарила их кипятком. Вымыла пол, присела на лавку и закрыла глаза. В бане пахло дорогим шампунем – дети из города привезли, в деревне такого в магазине не найдешь. Наталья вдохнула тонкий аромат – приятный, но какой-то чужой, не русский что ли. Баню Наталья любила не только телом, но и на каком-то генном уровне. Да и то сказать: в деревне раньше в бане человек зачинался, в бане рождался, и в последний путь его тоже обряжали в бане. Не зря ведь старые люди говорили – «баня – мать наша: и тело лечит и душу светит!»
В общем, баньку свою Наталья любила, но сильно скучала по старой бане по-черному. Из глубины памяти выплыли яркие картинки молодости: суббота, банный день… Наталья даже отчетливо почувствовала густой запах березового веника и хозяйственного мыла, услышала до боли родные голоса…
– Хведьк, ты баню затопил?
– Нет ишшо, только воды натаскал, да дров принес.
– И ладно! Я щёлок хотела сделать, надо золы набрать.
Когда баня истопилась и повытянулся едкий дым, Наталья пошла там убираться: метелкой обмела от копоти потолок и стены, полила каменку водой, что бы камни омылись от сажи. Затем специальным косырем выскоблила до желта все лавки и пол. Вымыла маленькое оконце, прополоскала и повесила сушить душистую липовую мочалку.
И вот, наконец, подошло время мыться в бане. Первыми мылись ребятишки – пятилетняя Танюшка и восьмилетний Митька. Наталья посадила Танюшку в таз с замоченными рубахами, дала ей кусок мыла и та с упоением принялась «стирать» белье.
Митька намылился мылом и был весь в пене.
– Тань, смотри, похож я на Деда Мороза?
– Ты на тошшего воробья похож. Мойси скорея, ато Танюшка зажарица.
– Мам, а мы сёдни с Колькой и Шуркой ходили в лес петли смотреть. Мы на зайцев ставили. И в одной петле заяц был. Мы подошли, а он живой ишшо. Смотрить на нас, а в глазах у него слезы. Ну мы и отпустили зайца. А он, мам, отбежал немного, встал на задние лапки и кланяеца нам, кланяеца.
– Охотник ты мой сердобольный.
Мать ласково поцеловала Митьку в мыльную макушку.
– Давай спину тебе помою, да обдавайси.
Наталья окатила Митьку щелоком, приговаривая:
– С гуся вода, с Митеньки вся худоба!
Дошла очередь до Танюшки. Мать намылила ей русые с золотым отливом волосы и, опустив ее голову в таз с водой, принялась мыть.
– Ой, ой, мыло в глаз попало, щиплет.
Наталья окатила Танюшку из большого железного ковша и поцеловала в глаза.
– Пить хочу! – опять запищала Танюшка!
– В баню ходють не воду пить, а тело мыть! – назидательно сказала Наталья, но зачерпнула из «холодной» колоды воды и дала дочке. Еще раз окатив ее водой и одев во все чистое, повела домой.
Следующей мылась Фенечка. Фенечка – наша соседка: маленькая, сухонькая, аккуратненькая женщина средних лет. Детей у нее не было, а с мужем она разошлась по причине его большой любви ко всем деревенским бабам.
Ее муж – Павел оправдывался так:
– Фенич, ты подумай своей головой – скоко баб после войны без мужиков осталось! А в хозяйстве мужицкая рука нужна – иде гвоздь забить, иде изгородь подправить. Жалко мине их… ну и где чиво подсоблю. Деньги за работу брать – совесть не позволяет, да и откуда у их деньги-то? Вот и случаица грех. Да и без бабьей радости жить всю жизнь – каково бабенкам? Не ругайси ты, я ведь все равно к тибе домой иду.
Но Феничкино сердце не терпело, и она регулярно устраивала мужу скандалы. В такие дни Павел запирался в бане и ремонтировал и подшивал валенки, которые ему несли со всей деревни. Справив работу, он клал валенки в мешок и в сумерках разносил по дворам. При этом в дом он не заходил, а кидал валенки через ворота – опять же для того, чтобы не брать деньги за работу. И ведь никогда не ошибался валенками! Бабенки, понятное дело, благодарили, как могли: кто десяток яичек, кто сметанки, кто ягод-грибов, а кто и самогоночки. Тогда у Павла случались загулы. Приняв на грудь, он брал в руки гармонь и отправлялся бродить по селу. В деревенской тишине далеко разносились то веселые, то грустные мелодии его гармоники. звучал его чистый, приятный голос. За самозабвенную любовь к гармошке получил он в деревне и прозвище – Баянка. Если ему встречались ребятишки, то он щедро одаривал их конфетами, которые всегда водились в его карманах. В общем, едва заслышав вдалеке звуки гармошки, все знали – идет Баянка. Дети радовались в предвкушении гостинцев, бабы вздыхали…
После очередного скандала Фенечка собрала свои скромные пожитки и перебралась в маленький домик рядом с нами. Кстати, деньги на его покупку дал ей Павел. Фенечка стала часто приходить к нам – то за солью, то за ситом или просто полузгать семечки на лавочке перед домом. От нее мы узнавали все деревенские новости: кто женился, кто развелся, кто согрешил, кто подрался.
Вот так наша семья стала ее семьей.
Она помогла Наталье состирнуть белье, а потом долго мылась, попутно обсуждая деревенские новости.
– Слыхала, у Сидоркиных обыск был. Самогонку искали. Ну, им из сельсовета-то шукнули. Они барду за баней в назем и зарыли. Милиционеры все вверх дном перерыли, нищиво не нашли. А старшой-то их, щёрт хитрушшой, подозвал ихняго мальщонку и говорить: – А у мине конхвета есть скусная. Если покажешь, иде папка бидон спрятал – тибе отдам. – Ну, Толик и показал. Глупый ишшо – пять лет всего.
– Што жа им теперя будить – ужаснулась Наталья. – Ну-ка у тюрьму загремять.
– Да обошлось вроде. Милиционеры напились вдрызг. Уж больно самогонка хорошая оказалась. А остальное вылили, да самогонный аппарат забрали.
Последними мылись Наталья с Федором. В супружестве они жили уже девять лет. Но при взгляде на высокого, широкоплечего мужа Наталья вспыхнула, как девочка и стыдливо отвела глаза.
Заметив ее взгляд, Федор едва заметно усмехнулся и, протянув Наталье намыленную мочалку, попросил:
– Ну-ка, женушка, помой мне спину.
Наталья взяла мочалку и принялась тереть мужа.
– Што ты как неживая. Три сильней, – сказал Федор, поигрывая мускулами. Наталья, прикусив губу, стала энергично водить мочалкой.
Неожиданно Федор повернулся к ней лицом и нежно притянул ее к себе.
– Ромашка ты моя скромная, за што и люблю!
Его горячее тело прижалось к жене, губы покрывали поцелуями ее глаза, щеки, шею, опускаясь все ниже. В голове у Натальи забухало, застучало, а потом словно все взорвалось и на темном закопченном потолке замерцали звезды…
Федор вылил на себя целый ушат холодной воды и, обнажив в улыбке ровные белые зубы, сказал:
– Помыл грешное тело – сделал великое дело. – И, одеваясь, добавил: – Ты, Наталья, долго не сиди. Мы тибе ужинать ждем.
Наталья легонько кивнула и блаженно растянулась на полке. Каждая косточка благодарно отозвалась на горячее тепло сосновых досок. Несколько минут Наталья лежала, закрыв глаза и вдыхая всей грудью непередаваемый банный аромат: смолы и липы, березового листа и душистого мыла и чего-то еще, что бывает только в русской бане по-черному.
Вспомнив, что ее ждут, принялась скоренько мыться.
Пришло время вечерять.
– Митька, сбегай за Фенечкой. Штой-то она запаздывает. На стол собирать пора, – сказала Наталья.
Митьку как ветром сдуло – и оттого, что он был вообще расторопным парнишкой, и оттого, что сильно хотелось есть. Наконец все собрались за большим обеденным столом. На середину стола поставили большую глиняную чашку с отварной рассыпчатой картошкой, рядом стояла чашка с капустой, разведенной водой с луком и маслом. На деревянной дощечке лежало свежезасоленное сало. В чеплашках поменьше были засоленные огурцы и грибы. Прижав к груди каравай душистого хлеба, Наталья ловко нарезала его крупными ломтями. Федор взял большую деревянную ложку и зачерпнул хрустящей капусты.
– Хороша закуска – капустка! И на стол поставить не стыдно, и съедят – не обидно!
Все дружно заработали ложками. Несколько минут за столом было тихо, потом Фенечка преподнесла очередную деревенскую новость.
– Слыхали, чиво Санька Зигардан учудил на Пасху? Ночью шел с лагунов (праздничные костры), продрог и решил у Широнихиной бане погреца. А был хорошо навеселе, ну и улегси у бане на каменку – иде потеплея. А Широниха утром у баню пошла – тряпку прополоскать. Дверь открыла, а из угла щёрт страшный на нее глядить. Широниху щуть родимчик не хватил. Как она заорала – щёрт, щёрт, караул – и на пол грохнулась. А Санька весь у саже соскощил с каменки да бежать. Широниха сказала – у сельсовет пойду жаловаца. Всю баню сажей завазгал.
– Ну ты скажи, што творица. И ведь родители хорошие, работяшшие. И в кого только Санька такой заполошный уродилси, – сказала Наталья, разливая по кружкам ароматный травяной чай. Фенечка поставила на стол чашку с пирожками и преснушками.
Митька тут же ухватил пирожок и энергично принялся жевать, прихлебывая горячим чаем.
– Ешь, ешь, – ласково улыбнулась Фенечка – с щерёмушкой, нынще пекла. – Зачерпнув ароматного малинового варенья, она принялась прихлебывать чай из блюдца.
Танюшка с Митькой вылезли из-за стола и заскучали. Чем бы таким заняться? Изобретательный Митька придумал.
– Давай рыбу ловить!
– Давай, – обрадовалась Танюшка, – а как?
– Сперва удощки наладить надо.
Митька нашел моток крученки, отрезал от нее два куска. На захапке печи лежали смолистые лучины – Федор настрогал на растопку. Митька выбрал две лучинки, привязал к ним веревочки – удочки готовы.
– А на што ловить будем? – задумчиво произнес Митька.
– Давай на хлебушек, его все любять.
Сказано – сделано. На кончики веревочек привязали хлеб. В полу избы была большая щель – доски рассохлись. Федор весной собирался их отремонтировать. Вот это «рыбное» место и облюбовали ребятишки. Присев на корточки они опустили нитки с хлебом в щель и замерли в ожидании «клева».
– Минь, штой-то долго не клюёть, я уже сидеть уморилась, – захныкала Танюшка.
– Ты води удощкой туды-сюды, штобы рыбу привлещ, – как заправский рыбак сказал Минька. Увлеченные игрой, они не видели, что взрослые наблюдают за ними, сдерживая смех. Федор тихонько встал, открыл творило и спустился в подпол.
– Надо говорить «ловись рыбка большая и маленькая» – едва сдерживая смех, сказала Наталья – тада, может, поймаитя.
– Ловись рыбка большая и маленькая – запищала Танюшка. И вдруг – о ужас – веревочки натянулись и задергались, словно там было что-то большое и страшное. Ребятишки от испуга и неожиданности заверещали, бросили удочки и сиганули на печку.
Наталья с Фенечкой смеялись до слез. Вылезший Федор присоединился к ним.
Фенечка ушла домой. Наталья убрала со стола, вымыла посуду. Федор заглянул на печь. Из-под овчинного тулупа выглядывали только Митькины вихры да Танюшкины косички.
– Ишь, рассопелись рыбаки. Угрелись… Наталья, постели им постелю, я их перенесу, а то свалятся ишшо ночью.
Наконец все улеглись… Наталья закрыла глаза, блаженно потянулась и, прижавшись к теплой спине мужа, замерла.
– Завра воскресенье, пельмени постряпать, хлеб испечь надо, рубаху заштопать. А вечером к маманьке сходим в гости, соскучилась…
Легкая улыбка блуждала по лицу Натальи, и сладкий сон прервал ее мысли. Суббота закончилась, впереди было воскресенье… и целая жизнь!
Источник статьи: http://bp.rbsmi.ru/articles/proza/zasova-lyubov-bannyy-den-rasskaz/
БАННЫЙ ДЕНЬ
Морозец за окном видимо крепкий, все стёкла заиндевели, оторваться от узоров невозможно. Сказочные. На какое-то мгновение Ульяна почувствовала себя ребёнком. Накормив, и проводив мужа, она вглядывалась в темноту. От горячего дыхания пушистый иней слегка таял, а она соскабливала льдистые остатки ногтем, пытаясь разглядеть во тьме мужа. Субботний день начался с суеты. Костя подскочил чуть свет, опять на работе авария. Под окнами загудела, подъехавшая машина, по такому морозу надо ехать в поле, на буровую. Ни днём, ни ночью Косте покоя нет.
-Да выскочил он уже! Что у них опять приключилось? Работа, работа и работа.
После войны им пришлось переехать из большого города в провинциальный сибирский посёлок, который решили построить на базе бывшего лагеря для политических. Зэки разъехались по домам, а на их место поселили семьи железнодорожников. Поэтому всюду бараки, бараки. Поженились они совсем молодыми, обоим было по девятнадцать лет, а сейчас, конечно постарше, но огонь в сердцах с каждым годом не уменьшается. Правда, порой и искры летят из глаз. Всякое в семье бывает. Костя ласковый. и страстный. А как поёт! Обычно суббота начинается с любимой песни » Заправлены в планшеты космические карты и штурман уточняет в последний раз маршрут. » Это про них! Летом в выходные только семейная рыбалка, а весной и осенью охота. И главный штурман, конечно, Костя! Ульяна раскраснелась от приятных воспоминаний. Задумавшись, она чуть не забыла поднять засонюшек любимых!
— Вставайте, засони! Завтрак на столе. Умывайтесь, ешьте и дуйте в школу. Только не забывайте, что сегодня банный день. Нигде не задерживайтесь. Сразу домой! Слышали?
-Да не глухие мы, — ворчала старшая Аня.
-Вот, мамочка, ты думаешь, что мы такие глупые?- вторила ей младшая Лена.
Сегодня банный день. Сегодня рай для тела. Поставив громадный бак на газовую плиту, наполнив его водой, Ульяна зажгла все конфорки, чтобы быстрей довести воду до кипения, быстро в кучу сложила бельё, шторы и вообще всё, что нужно было постирать, взбила пуховые перины, пропылесосила гордость семьи новые ковры. Вода закипая, бурлила. От пара воздух становился влажным. В круглую стиральную машину она забросила первую партию белья. Целых пять минут машинка рычала, в это время Ульяна протирала пыль. Так повторялось с каждой кладкой по два или три раза. Внезапно жалость к себе охватила ее, и горючие слёзы потекли по щекам, всхлипы превратились в рыдания. Стоило Ульяне взяться за ручку выжималки, как слёзы высыхали. Разве она мечтала о такой жизни? Ей так хотелось учиться. Она сдала экзамены в техникум, но свекровь отказалась сидеть с внучкой, тогда ещё единственной. А всего-то полтора года. И отказалась! Самокритичность улетучилась, как пар от кипящей воды в баке. Свекровь-то работала в школе учительницей в начальных классах, и посидеть с трёхлетней внучкой никак не могла. Садиков не было. Пришлось ходить в вечернюю школу. Ей очень нравилось учиться, всё схватывала на лету. Способная! Только способности бедной некуда приложить. В доме канализации не было, поэтому, когда вода становилась грязной, она сливалась в вёдра. И Ульяна, сунув ноги в галоши, со второго этажа бежала метров сто к общественной уборной с двумя вёдрами воды, с размаху выливала её в помойную яму, и опять бегом на второй этаж. За пробег она успевала остыть, вспомнить о муже, об обеде, который надо тоже успеть приготовить. Наконец-то закончив стирку, Ульяна начинала полоскать бельё, и всё повторялось один в один только уже с холодной водой. Но то бельё, что казалось недостаточно простиранным, кипятилось в том же баке с нарезанным стружкой хозяйственным мылом. Выстиранное бельё выносилось на улицу и развешивалось на верёвки. А сегодня стоял крепкий морозец. Бельё сразу же вставало колом. Руки ломило от холода. Заскочив домой, и кое-как отогрев руки, она взялась за полы. Полы мылись тщательно и тоже поливались слезами. Не дай Бог, если где-то в щелях останется грязь. Настоящая трагедия. Перемыв полы, вычистив кастрюли, плиту, устроила себе кратковременный перерыв. Достав кастрюлю с бульоном, сваренным с вечера, заправила щи, пожарила картошку. Казалось, уже ни на что нет сил! Но неугомонная, она вытащила из кладовки гладильную доску. Ветерок выхолащил бельё. Схватив тазик, сунув ноги в валенки, побежала снимать его. Ещё волглое бельё разбросала по стульям, дивану. И начала торопливо гладить.
Скоро уже девчата из школы придут. Выручило только то, что белья было не очень много. Годы-то какие! Выгладив, разложив аккуратно стопкой бельё в шифоньере, застелила кровати чистым, пахнущим необычайной свежестью кипенно белым подсиненным бельём. Ульяне хотелось удивить Костю, услышать слова восхищения. А Костя такой молодец! Талантливый. На работе ценят. А как детей любит! А я разве не красавица, не умница? Что нам ещё надо? Осталось собрать сумки для бани, отдельно для Кости и для себя с девчатами. Ну, вот и всё. Только присела стук в дверь, пришёл муженёк с работы.
— Костя, что опять у вас там случилось? Ничего страшного? Тогда неси веники из сарая! У меня уже нет сил!
-Что ещё прихватить, Уля?
-Капусты наковыряй в миску. Я картошки нажарила.
Не успела Ульяна оглянуться, а девчата тут как тут. Прибежали, взбудораженные, румяные с мороза. Красивые! Но как хочется, чтобы были умными. Учатся хорошо. Аня мечтает стать геологом. Какой из неё геолог? Вот врачом бы! Ходила бы тогда Ульяна по посёлку, задрав нос:
— А моя-то врач! Не то, что ваши! Хухры- мухры.
А Лена, наверно, как Костя, будет петь, но только не в художественной самодеятельности, а в театре. Сразу представила, как доченька поёт » Травиату», а ей хлопают и не отпускают со сцены. Размечталась! Мечтать не вредно!
— Быстро обедаем и в баню! Клава уже очередь заняла. Не успеем, будем три часа в очереди сидеть.
От дома до бани идти минут десять. Рабочий посёлок небольшой, четыре улицы кирпичных двухэтажных домов, остальное бараки, с вениками над окнами и красной калиной. С крыш свисает снег белый искристый, под окнами громадные сугробы, зимы-то в этих местах снежные. И на белом красная калина! Глаз не оторвать. Красотища! Народу в бане, как в бочке селёдки. Золовка давно заняла очередь, ещё вчера договорились. В баню, семья ходит только в субботу. А вон и она, машет рукой:
-Айда-те сюда! Что орёшь? Я на всю семью очередь занимала. Спроси у Кати. На всю ведь семью? Вот, видишь, подтвердила.
В мужское отделение народу мало. А в женское… все с детьми, мальчишек до пяти лет с собой ведут, мол, отцы не справятся и будут дети всю неделю грязными. Есть в бане и душевое отделение, и даже ванна. Но туда чаще ходят приезжие городские. А для местных, что за баня без парилки, а? В ожидании своей очереди все галдят, обсуждают поселковские новости, нет-нет, да и пройдутся по начальникам, если здесь нет их жён, правда, не зло, а так для отвода души. Дети не сводят глаз с газировки за четыре копейки, в работающем по субботам буфете, но это радость достанется им только после помывки. А тут уже подошла Ульянина очередь. Банщица тётя Дуся проверила билеты и запустила семейку в предбанник, как раз освободились два шкафчика. Предбанник – большая комната с расставленными около стен узкими шкафчиками, такими узкими, что зимнюю одежду приходится уминать, чтобы прикрыть их. Никаких замков нет. Банщица смотрит, чтобы никто в чужие шкафчики не лазил. Ульяна быстро разделась, а девчонки не торопились. Знали, мать побежала, занимать оцинкованные металлические лавки и тазики. Босиком, при входе в помывочное отделение, пришлось пройти по скопившейся воде, из-за засорившегося водостока. Возмущённая Ульяна, оторвалась на банщице.
-Дуся, развела здесь антисанитарию! Сидишь! Что не видишь, что делается? За что деньги получаешь?
-Какие деньги? Сорок рублей? Это деньги? Сами засранки, а я виновата?
-А я и этих не имею. В этой дыре работы нет никакой. Я бы тоже могла здесь сидеть, а сидишь ты.
Что — правда, то, правда. В посёлке нет работы для женщин, поэтому подавляющее большинство жён домохозяйки. После перепалки разъярённая Ульяна заскочила в помывочное отделение, захватила две лавки, четыре тазика. И началось священнодействие. На всё помывочное отделение на каждой стороне по одному крану горячей воды и по одному холодной. Но горячая – не горячая, а кипяток. Аккуратно кипятком ошпаривается сначала тазик, потом набрав полный таз кипятка, боясь поскользнуться на мокром полу, на полусогнутых ногах она идёт к первой лавке и обливает её. И только после этого моет хозяйственным мылом и вновь ошпаривает кипятком. Теперь девчата могут сесть. Процедура повторяется с другой лавкой и тазиками. В один тазик кладётся веник и заваривается кипятком. На троих один кусок хозяйственного мыла для тела и одно душистое для головы. Моются от души. Женщины переговариваются. Трут друг другу спины. Матери отмывают от недельной грязи орущих, непослушных детей. Когда моют головы стоит мощный вой, мыло разъедает глаза. Что поделаешь? Терпите. И никому не приходит в голову разглядывать моющихся. Всё настолько естественно и чисто. Кто худой, кто толстый? Никому нет до этого никакого дела. Через дверь, прикрытую на защёлку, жёны переговариваются с мужьями, дают советы, как вымыть их проказливых сыновей. Иногда дверь чуть-чуть приоткрывается, чтобы передать или веник, или мочалку. Такое ощущение, что все одна семья. Несколько раз пройденные мочалками, ополоснутые девчата отправляются в парилку. Отказаться от парилки? Ни за что не пройдёт! Разложив девчонок на полках, Ульяна хлещет их по спинам, попкам, ногам. Они вскрикивают, но терпят. Потом мать грозно приказывает перевернуться, и продолжает их парить. Кажется, что девчонки вот — вот сомлеют, но не тут- то было. Привычные к парилке с малолетства, они даже и не подумают сбежать. Распаренные, красные, в берёзовых листьях крадутся под холодный душ. А мать теперь может заняться собой. Поддаст ещё пару, поднимется на верхний полок, и хлещется веником с таким остервенением, словно она год не была в бане. Вымывшаяся она, ополоснутая, выходит в предбанник. Здесь уже чисто. Дуся вычистила сток, вымыла пол. Красота. Девочки уже одетые. Закутала их в пуховые шали, так чтобы выглядывали одни глаза, дала каждой по четыре копейки и строго настрого приказала, не расстёгиваться.
— Попьёте морс, посидите с отцом, остынете и меня подождёте.
Надо сказать, единственно к чему ревниво относились женщины, так только к нижнему белью. Сатиновые лифчики, застёгивающиеся на две пуговицы и такие же трусы. Пояса с резинками для чулок и длинные панталоны. Но у одних они были белые, у других застиранные. Это осуждалось однозначно.
-Смотри-ка Любка вся в золоте, муж -то хорошо зарабатывает, а трусы серые. Ишь, на чём экономит…
-Экономит… Ленивая! Что прокипятить бельё не может? А чулки дырявые, пятки торчат… Не руки, а крюки! Заштопать не может.
В разборе женских качеств иногда участвовали все раздевающиеся и одевающиеся, естественно после ухода объекта обсуждения. И так каждую неделю. Ульяна одевшись, вышла к ожидавшим её мужу и детям. Выпила тоже стаканчик морса. И тронулись в путь. Семья, как семья. Какая есть. Выбирая утоптанные тропки среди громадных сугробов, идя гуськом, дружно обсуждали новости, особенно проделки дочерей в школе. И на собрания ходить не надо. В бане, как на блюдечке преподнесут, расскажут кто кому грубо ответил, кто не поздоровался, а кто и с уроков удрал, ни одну двойку не скрыть. Дочери едва успевали, отнекиваться. И естественно, во всех их бедах были виноваты учителя.
— Вот я вам покажу! Учителя! Неделю гулять не будете. И Валерка пусть в окно зайчиков не пускает, а то не посмотрю, что большая, за космы так оттаскаю, век помнить будешь.
Костя помалкивал. Он никогда в женских склоках не участвовал. Но за ним всегда оставалось последнее слово.
— Неделя-то многовато, но три дня после школы ни шагу за порог. Наука будет!
Уже стемнело. Белые сугробы серебрились, небо звёздное, звёздное высоким куполом синело над ними, снег под ногами скрипел, как-то умиленно, радостно. Бараки светились окнами. Души ждали сказку, и они её получали. Деревья, присыпанные снегом, провожали их до самого дома. Валенки — катанки мягкие и тёплые тоже в снегу. А снег скрипел, и скрипел. Редкие фонари, как маяки освещали дорогу домой. Вот и дом. За вечерним чаем дружно говорили только о приятном, о мечтах, хвастались успехами. Разморённые все мечтали завалиться в кровати, на свои мягкие пуховые перины и уснуть крепким субботним сном, после крепкого душистого чая, который умела заваривать только Ульяна. Девчонки едва притронувшись к подушкам, уснули, поцелованные и обласканные.
Но как трудно создавать эту идиллию! Где взять силы? Сколько надо иметь терпения, сколько ласки, чтобы в семье царили любовь и доброта. Чтобы даже искры недоверия не пробежало между мужем и женой. А Ульяне, так хочется любви, как в кино! А завтра воскресенье, в клубе индийское кино и для всех в посёлке великий праздник, праздник любви. И отдушина в этой серой жизни. Если бы можно было устроить банный день для души! Если бы можно было. Если бы. И стоя у окна Ульяна с Костей смотрели на яркое звёздное небо, на сияющую луну. Может, они мечтали об одном, а может, каждый о своём, несбывшемся. кто знает?
от 2 августа 2012
Морозец за окном видимо крепкий, все стёкла заиндевели, оторваться от узоров невозможно. Сказочные. На какое-то мгновение Ульяна почувствовала себя ребёнком. Накормив, и проводив мужа, она вглядывалась в темноту. От горячего дыхания пушистый иней слегка таял, а она соскабливала льдистые остатки ногтем, пытаясь разглядеть во тьме мужа. Субботний день начался с суеты. Костя подскочил чуть свет, опять на работе авария. Под окнами загудела, подъехавшая машина. По такому морозу в поле, на буровую. Ни днём, ни ночью покоя нет.
-Да выскочил он уже! Что у них опять приключилась? Работа, работа и работа.
После войны им пришлось переехать из большого города в провинциальный сибирский посёлок, который решили построить на базе бывшего лагеря для политических. Зэки разъехались по домам, а на их место поселили семьи железнодорожников.Поэтому всюду бараки, бараки. Поженились они совсем молодыми, обоим было по девятнадцать лет, а сейчас, конечно постарше, но огонь в сердцах с каждым годом не уменьшается. Правда, порой и искры летят из глаз. Всякое в семье бывает.Костя ласковый. и страстный. А как поёт! Обычно суббота начинается с любимой песни » Заправлены в планшеты космические карты и штурман уточняет единственный маршрут. » Это про них! Летом в выходные только рыбалка,а весной и осенью охота. И главный штурман, конечно, Костя!Ульяна раскраснелась от приятных воспоминаний. Задумавшись чуть не забыла поднять засонюшек любимых!
— Вставайте, засони! Завтрак на столе. Умывайтесь, ешьте и дуйте в школу. Только не забывайте, что сегодня банный день. Нигде не задерживайтесь! Сразу домой! Слышали?
-Да не глухие мы! -ворчала старшая Аня.
-Вот, мамочка,ты думаешь, что мы такие глупые?- вторила ей младшая Лена.
Сегодня банный день. Сегодня рай для тела. Поставив громадный бак на газовую плиту, наполнив его водой, Ульяна зажгла все конфорки, чтобы быстрей довести воду до кипения. Быстро в кучу сложила бельё, шторы и вообще всё, что можно было постирать. Взбила пуховые перины. Пропылесосила ковры, гордость семьи.
Вода закипая, бурлила. От пара воздух становился влажным. В круглую стиральную машину забросила первую партию белья. Целых пять минут машинка рычала, в это время протиралась пыль. Так повторялось с каждой кладкой по два или три раза. ни с того, ни с сего жалость к себе внезапно охватывала её, и горючие слёзы стекали по щекам, всхлипы превращались в рыдания.
Стоило Ульяне взяться за ручку выжималки, как слёзы высыхыли.Разве она мечтала о такой жизни? Ей так хотелось учиться. Она сдала экзамены в техникум, но свекровь отказалась сидеть с внучкой, тогда ещё единственной. А всего-то полтора года. И отказалась! Самокритичнось улетучивалась, как пар от кипящей воды в баке. Свекровь-то работала в школе учительницей в начальных классах и посидеть с трёхлетней внучкой никак не могла. Садиков не было. Пришлось ходить в вечернюю школу. Очень нравилось учиться, всё схватывала на лету. Способная! Только способности бедной некуда приложить.
В доме канализации не было, поэтому, когда вода становилась грязной, она сливалась в вёдра. И Ульяна, сунув ноги в галоши, со второго этажа бежала метров сто к общественной уборной с двумя вёдрами воды, с размаху выливала её в помойную яму. И опять бегом на второй этаж. За пробег она успевала остыть, вспомнить о муже, об обеде, который надо тоже успеть приготовить.
Наконец-то закончив стирку, она начинала полоскать бельё, и всё повторялось один в один только уже с холодной водой. Но то бельё, что казалось недостаточно простиранным, кипятилось в том же баке с нарезанным стружкой хозяйственным мылом. Выстиранное бельё выносилось на улицу и развешивалось на верёвки.
А сегодня стоял крепкий морозец. Бельё сразу же вставало колом. Руки ломило от холода. Заскочив домой, и кое-как отогрев руки, она взялась за полы. Полы мылись тщательно и тоже поливались слезами. Не дай Бог, если где-то в щелях останется грязь! Настоящая трагедия! Перемыв полы, вычистив кастрюли, плиту, устроила себе кратковременный перерыв. Достав кастрюлю с бульоном, сваренным с вечера, заправила щи, пожарила картошку. Казалось, уже ни на что нет сил! Но неугомонная, она вытащила из кладовки гладильную доску. Ветерок выхолащил бельё. Схватив тазик, сунув ноги в валенки, побежала снимать его. Ещё волглое бельё разбросала по стульям, дивану. И начала торопливо гладить.
Скоро уже девчата из школы придут. Выручило только то, что белья было не очень много. Годы-то какие! Выгладив, разложив аккуратно стопкой бельё в шифоньере, застелила кровати чистым, пахнущим необычайной свежестью кипенно белым подсиненным бельём. Ульяне хотелось удивить Костю, услышать слова восхищения. А Костя такой молодец! Талантливый. На работе ценят. А как детей любит! А я разве не красавица, не умница? Что нам ещё надо? Осталось собрать сумки для бани, отдельно для Кости и для себя с девчатами. Ну, вот и всё. Только присела стук в дверь, пришёл муженёк с работы.
— Костя,что опять у вас там случилось? Ничего страшного? Тогда неси веники из сарая! У меня уже нет сил!
-Что ещё прихватить, Уля?
-Капусты наковыряй в миску. Я картошки нажарила.
Не успела оглянуться, а девчата тут как тут! Прибежали, взбудораженные, румяные с мороза. Красивые! Но как хочется, чтобы были умными. Учатся хорошо. Аня мечтает стать геологом. Какой из неё геолог? Вот врачом бы! Ходила бы тогда Ульяна по посёлку, задрав нос:
— А моя-то врач! Не то, что ваши! Хухры- мухры.
А Лена,наверно, как Костя,будет петь, но только не в художественной самодеятельности,а в театре. Сразу представила, как доченька поёт » Травиату», а ей хлопают и не отпускают со сцены. Размечталась! Мечтать не вредно!
— Быстро обедаем и в баню! Клава уже очередь заняла. Не успеем, будем три часа в очереди сидеть.
От дома до бани идти минут десять. Рабочий посёлок небольшой,четыре улицы кирпичных двухэтажных домов, остальное бараки,с вениками над окнами и красной калиной. С крыш свисает снег белый искристый, под окнами громадные сугробы, зимы-то в этих местах снежные. И на белом красная калина! Глаз не оторвать. Красотища!
Народу в бане, как в бочке селёдки. Золовка давно заняла очередь. Ещё вчера договорились. В баню семья ходит только в субботу! А вон и она машет рукой:
-Айда-те сюда! Что орёшь? Я на всю семью очередь занимала. Спроси у Кати. На всю ведь семью? Вот, видишь, подтвердила.
В мужское отделение народу мало. А в женское… все с детьми, мальчишек до пяти лет с собой ведут, мол, отцы не справятся и будут дети всю неделю грязными. Есть в бане и душевое отделение, и даже ванна. Но туда чаще ходят приезжие городские. А для местных, что за баня без парилки, а?
В ожидании своей очереди все галдят, обсуждают поселковские новости, нет-нет, да и пройдутся по начальникам, если здесь нет их жён, правда, не зло, а так для отвода души. Дети не сводят глаз с газировки за четыре копейки, в работающем по субботам буфете, но это радость достанется им только после помывки.
А тут уже подошла Ульянина очередь. Банщица тётя Дуся проверила билеты и запустила семейку в предбанник, как раз освободились два шкафчика. Предбанник – большая комната с расставленными около стен узкими шкафчиками, такими узкими, что зимнюю одежду приходится уминать, чтобы прикрыть их. Никаких замков нет. Банщица смотрит, чтобы никто в чужие шкафчики не лазил.
Ульяна быстро разделась, а девчонки не торопились. Знали, мать побежала, занимать оцинкованные металлические лавки и тазики. Босиком, при входе в помывочное отделение, пришлось пройти по скопившейся воде, из-за засорившегося водостока. Возмущённая Ульяна оторвалась на банщице.
-Дуся, развела здесь антисанитарию! Сидишь! Что не видишь, что делается? За что деньги получаешь?
-Какие деньги? Сорок рублей? Это деньги? Сами засранки, а я виновата?
-А я и этих не имею. В этой дыре работы нет никакой. Я бы тоже могла здесь сидеть, а сидишь ты.
Что — правда, то правда. В посёлке нет работы для женщин, поэтому подавляющее большинство жён домохозяйки. После перепалки разъярённая Ульяна заскочила в помывочное, захватила два лавки, четыре тазика. И началось священнодействие. На всё помывочное отделение на каждой стороне по одному крану горячей воды и по одному холодной. Но горячая – не горячая, а кипяток. Аккуратно кипятком ошпаривается сначала тазик, потом набрав полный таз кипятка, боясь поскользнуться на мокром полу, на полусогнутых она идёт к первой лавке и обливает её. И только после этого моет хозяйственным мылом и вновь ошпаривает кипятком. Теперь девчата могут сесть. Процедура повторяется с другой лавкой и тазиками. В один тазик кладётся веник и заваривается кипятком. На троих один кусок хозяйственного мыла для тела и одно душистое для головы. Моются от души. Женщины переговариваются. Трут друг другу спины. Матери отмывают от недельной грязи орущих, непослушных детей. Когда моют головы стоит мощный вой, мыло разъедает глаза. Что поделаешь? Терпите.
И никому не приходит в голову разглядывать моющихся. Всё настолько естественно и чисто. Кто худой, кто толстый? Никому нет до этого никакого дела. Через дверь, прикрытую на защёлку, жёны переговариваются с мужьями, дают советы, как вымыть их проказливых сыновей. Иногда дверь чуть-чуть приоткрывается, чтобы передать или веник, или мочалку. Такое ощущение, что все одна семья.
Несколько раз пройденные мочалками, ополоснутые девчата отправляются в парилку. Отказаться от парилки? Ни за что не пройдёт! Разложив девчонок на полках, Ульяна хлещет их по спинам, попкам, ногам. Они вскрикивают, но терпят. Потом мать грозно приказывает перевернуться, и продолжает их парить. Кажется, что девчонки вот — вот сомлеют, но не тут- то было. Привычные к парилке с малолетства, они даже и не подумают сбежать. Распаренные, красные, в берёзовых листьях крадутся под холодный душ.
А мать теперь может заняться собой. Поддаст ещё пару, поднимется на верхний полок, и хлещется веником с таким остервенением, словно она год не была в бане. Вымывшаяся, ополоснутая выходит в предбанник. Здесь уже чисто. Дуся вычистила сток, вымыла пол. Красота. Девочки уже одетые. Закутала их в пуховые шали, так чтобы выглядывали одни глаза, дала каждой по четыре копейки и строго настрого приказала, не расстёгиваться.
— Попьёте морс, посидите с отцом, остынете и меня подождёте.
Надо сказать, единственно к чему ревниво относились женщины, так только к нижнему белью. Сатиновые лифчики, застёгивающиеся на две пуговицы и такие же трусы. Пояса с резинками для чулок и длинные панталоны. Но у одних они были белые, у других застиранные. Это осуждалось однозначно.
-Смотри-ка Любка вся в золоте, муж -то хорошо зарабатывает, а трусы серые. Ишь, на чём экономит…
-Экономит… Ленивая! Что прокипятить бельё не может? А чулки дырявые, пятки торчат… Не руки, а крюки! Заштопать не может.
В разборе женских качеств иногда участвовали все раздевающиеся и одевающиеся, естественно после ухода объекта обсуждения. И так каждую неделю. Ульяна одевшись, вышла к ожидавшим её мужу и детям. Выпила тоже стаканчик морса. И тронулись в путь. Семья, как семья. Какая есть. Выбирая утоптанные тропки среди громадных сугробов, идя гуськом, дружно обсуждали новости. Особенно проделки дочерей в школе. И на собрания ходить не надо. В бане, как на блюдечке преподнесут. Кто кому грубо ответил, кто не поздоровался, а кто и с уроков удрал. Ни одну двойку не скрыть. Дочери едва успевали,отнекиваться. И естественно, во всём были виноваты учителя.
— Вот я вам покажу! Учителя! Неделю гулять не будете. И Валерка пусть в окно зайчиков не пускает, а то не посмотрю, что большая, за космы так оттаскаю, век помнить будешь.
Костя помалкивал. Он никогда в женских склоках не участвовал. Но за ним всегда оставалось последнее слово.
— Неделя-то многовато, но три дня после школы ни шагу за порог. Наука будет!
Уже стемнело. Белые сугробы серебрились. Небо звёздное, звёздное высоким куполом синело над ними. Снег под ногами скрипел, как-то умиленно, радостно. Бараки светились окнами. Души ждали сказку, и они её получали. Деревья, присыпанные снегом, провожали их до самого дома. Валенки — катанки мягкие и тёплые тоже в снегу. А снег скрипел, и скрипел. Редкие фонари, как маяки освещали дорогу домой. Вот и дом.
За вечерним чаем дружно говорили только о приятном, о мечтах, хвастались успехами. Разморённые все мечтали завалиться в кровати, на свои мягкие пуховые перины и уснуть крепким субботним сном, после крепкого душистого чая, который умела заваривать только Ульяна. Девчонки едва притронувшись к подушкам, уснули, поцелованные и обласканные.
Но как трудно создавать эту идиллию! Где взять силы? Сколько надо иметь терпения, скольки ласки, чтобы в семье царили любовь и доброта. Чтобы даже искры недоверия не пробежало между мужем и женой. А Ульяне, так хочется любви, как в кино! А завтра воскресенье, в клубе индийское кино и для всех в посёлке великий праздник, праздник любви. И отдушина в этой серой жизни. Если бы можно было устроить банный день для души! Если бы можно было. Если бы. И стоя у окна Ульяна с Костей смотрели на яркое звёздное небо, на сияющую луну. Может, они мечтали об одном, а может, каждый о своём, несбывшемся. кто знает?
Источник статьи: http://parnasse.ru/prose/small/stories/banyi-den.html
