Маяковский баня действующие лица

Маяковский баня действующие лица

Баня

Драма в шести действиях с цирком и фейерверком

Товарищ Победоносиков — главный начальник по управлению согласованием, главначпупс.

Товарищ Оптимистенко — его секретарь.

Исак Бельведонский — портретист, баталист, натуралист.

Товарищ Моментальников — репортер.

Мистер Понт Кич — иностранец.

Товарищ Ундертон — машинистка.

Товарищ Велосипедкин — легкий кавалерист.

Товарищ Чудаков — изобретатель.

Мадам Мезальянсова — сотрудница ВОКС.

Товарищ Фоскин, Товарищ Двойкин, Товарищ Тройкин — рабочие.

I действие

Справа стол, слева стол. Свисающие отовсюду и раскиданные везде чертежи. Посредине товарищ Фоскин запаивает воздух паяльной лампой. Чудаков переходит от лампы к лампе, пересматривая чертеж.

Что, всё еще в Каспийское море впадает подлая Волга?

Чудаков (размахивая чертежом)

Да, но это теперь ненадолго. Часы закладывайте и продавайте.

Хорошо, что я их еще и не купил.

Не покупай! Не покупай ни в коем случае! Скоро эта тикающая плоская глупость станет смешней, чем лучина на Днепрострое, беспомощней, чем бык в Автодоре.

Унасекомили, значит, Швейцарию?

Да не щелкай ты языком на мелких сегодняшних политических счетах! Моя идея грандиознее. Волга человечьего времени, в которую нас, как бревна в сплав, бросало наше рождение, бросало барахтаться и плыть по течению, — эта Волга отныне подчиняется нам. Я заставлю время и стоять и мчать в любом направлении и с любой скоростью. Люди смогут вылазить из дней, как пассажиры из трамваев и автобусов. С моей машиной ты можешь остановить секунду счастья и наслаждаться месяц, пока не надоест. С моей машиной ты можешь взвихрить растянутые тягучие годы горя, втянуть голову в плечи, и над тобой, не задевая и не раня, сто раз в минуту будет проноситься снаряд солнца, приканчивая черные дни. Смотри, фейерверочные фантазии Уэльса, футуристический мозг Эйнштейна, звериные навыки спячки медведей и йогов — всё, всё спрессовано, сжато и слито в этой машине.

Почти ничего не понимаю и во всяком случае совсем ничего не вижу.

Да напяль же ты очки! Тебя слепят эти планки платины и хрусталя, этот блеск лучевых сплетений. Видишь? Видишь.

Смотри, ты призаметил эти две линейки, горизонтальную и вертикальную, с делениями, как на весах?

Этими линейками ты отмеряешь куб необходимого пространства. Смотри, ты видишь этот колесный регулятор?

Этим ключом ты изолируешь включенное пространство и отсекаешь от всех тяжестей все потоки земного притяжения и вот этими странноватыми рычажками включаешь скорость и направление времени.

Фу, какая гадость! Чего ты мне какого-то Когана суешь? Я тебе объясняю это дело вселенской относительности, дело перевода определения времени из метафизической субстанции, из ноумена в реальность, подлежащему химическому и физическому воздействию.

А я что говорю? Я это и говорю: ты себе построй реальную станцию с полным химическим и физическим воздействием, а мы от нее проведем провода, ну, скажем, на все куриные инкубаторы, в пятнадцать минут будем взращивать полупудовую курицу, а потом ей под крылышко штепсель, выключим время — и сиди, курица, и жди, пока тебя не поджарили и не съели.

Какие инкубаторы, какие курицы. Я тебе…

Да, ладно, ладно, ты думай себе хоть про слонов, хоть про жирафов, если тебе про мелкую скотину и думать унизительно. А мы всё это к нашим сереньким цыплятам сами приспособим…

Ну, что за пошлятина! Я чувствую, что ты со своим практическим материализмом скоро из меня самого курицу сделаешь. Чуть я размахнусь и хочу лететь — ты из меня перья выщипываешь.

Ну, ладно, ладно, не горячись. А если я у тебя даже какое перо и выщипал, ты извини, я тебе его обратно вставлю. Летай, пари, фантазируй, мы твоему энтузиазму помощники, а не помеха. Ну, не злись, парнишка, запускай, закручивай свою машину. Чего помочь-то?

Внимание! Я только трону колесо, и время рванется и пустится сжимать и менять пространство, заключенное нами в клетку изоляторов. Сейчас я отбиваю хлеб у всех пророков, гадалок и предсказателей.

Постой, Чудаков, дай я стану сюда, может, я через пять минут выйду из комсомольца в этакие бородатые Марксы. Или нет, буду старым большевиком с трехсотлетним стажем. Я тебе тогда всё сразу проведу.

Чудаков (оттягивая, испуганно)

Осторожно, сумасшедший! Если в идущих годах здесь проляжет стальная ферма подземной дороги, то, вмещаясь своим щуплым тельцем в занятое сталью пространство, ты моментально превратишься в зубной порошок. И, может быть, в грядущем вагоны сверзятся с рельс, а здесь небывалым времятрясением в тысячу баллов к чортовой бабушке разворотит весь подвал. Сейчас опасно пускаться туда, надо подождать идущих оттуда. Поворачиваю медленно-медленно — всего в минуту пять лет…

Постой, товарищ, обожди минуточку. Тебе всё равно крутить машину. Сделай одолжение, сунь в твою машину мою облигацию, — не зря я в нее вцепился и не продаю, — может, она через пять минут уже сто тысяч выиграет.

Ну вот, я вам в будущее дверь пробиваю, а вы на рубли сползли… Фу, исторические материалисты!

Дура, я ж для тебя с выигрышем тороплюсь. У тебя на твой опыт есть деньги?

Стук в дверь. Входят Иван Иванович, Понт Кич, Мезальянсова и Моментальников.

Мосье Моментальников, товарищ Моментальников! Сотрудник! Попутчик! Видит — советская власть идет, — присоединился. Видит — мы идем, — зашел. Увидит — они идут, — уйдет.

Совершенно, совершенно верно, — сотрудник! Сотрудник дореволюционной и пореволюционной прессы. Вот только революционная у меня, понимаете, как-то выпала. Здесь белые, там красные, тут зеленые, Крым, подполье… Пришлось торговать в лавочке. Не моя, — отца или даже, кажется, просто дяди. Сам я рабочий по убеждениям. Я всегда говорил, что лучше умереть под красным знаменем, чем под забором. Под этим лозунгом можно объединить большое количество интеллигенции моего толка. Эчеленца, прикажите, — аппетит наш невелик!

Пардон! Простите! Мистер Понт Кич, господин Понт Кич. Британский англосакс.

Вы были в Англии? Ах, я был в Англии. Везде англичане… Я как раз купил кепку в Ливерпуле и осматривал дом, где родился и жил Антидюринг. Удивительно интересно! Надо открыть широкую кампанию.

Носатая сволочь: с нюхом!

Ай Иван в дверь ревел, а звери обедали. Ай шел в рай менекен, а енот в Индостан, переперчил ой звери изобретейшен.

Мистер Понт Кич хочет сказать на присущем ему языке, что на его туманной родине все, от Макдональда до Черчилля, совершенно как звери, заинтересованы вашим изобретеньем, и он очень, очень просит…

Ну, конечно, конечно! Мое изобретенье принадлежит всему человечеству, и я, конечно, сейчас же… Я очень, очень рад. (Отводит иностранца, доставшего блокнот, показывает и объясняет.) Это вот так. Да… да… да… Здесь два рычажка, а на параллельной хрустальной измерительной линейке… Да… да… да… вот сюда! А это вот так… Ну да…

Велосипедкин (отводя Ивана Ивановича)

Товарищ, надо помочь парню. Я ходил всюду, куда «без доклада не входить», и часами торчал везде, где «кончил дело…» и так далее, и почти ночевал под вывеской «если вы пришли к занятому человеку, то уходите» — и никакого толку. Из-за волокиты и трусости ассигновать десяток червонцев гибнет, может быть, грандиозное изобретенье. Товарищ, вы должны с вашим авторитетом…

Да, это ужасно! Лес рубят — щепки летят. Я сейчас же прямо в Главное управление по согласованию. Я скажу сейчас же Николаю Игнатьичу… А если он откажет, я буду разговаривать с самим Павлом Варфоломеичем… У вас есть телефон? Ах, у вас нет телефона! Маленькие недостатки механизма… Ах, какие механизмы в Швейцарии! Вы бывали в Швейцарии? Я был в Швейцарии. Везде одни швейцарцы. Удивительно интересно!

Понт Кич (кладя блокнот в карман и пожимая Чудакову руку)

Дед свел в рай трам из двери в двери лез и не дошел туго. Дуй Иван. Червонцли.

Мистер Понт Кич говорит, что если вам нужны червонцы…

Ему? Ему не нужны, ему наплевать на червонцы. Я только что для него сбегал в Госбанк и пришел весь в червонцах. Даже противно. Сквозь карман жмут. Вот тут натыканы купюры по два, вот тут по три, а в этих двух карманах так одни десятичервонцевые. Ол райт! Гуд бай!(Трясет Кичу руку, обнимает его обеими руками и восхищенно проводит к дверям.)

Я очень прошу вас чуточку такта: с вашими комсомольскими замашками назреет, если еще не назрел, громадный международный конфликт. Гуд бай — до свидания!

Иван Иванович (похлопывая по плечу Чудакова и прощаясь)

Я тоже в ваши годы… Лес рубят — щепки летят. Нам нужен, нужен советский Эдисон. (Уже из дверей.) У вас нет телефона? Ну, ничего, я обязательно скажу Никандру Пирамидоновичу.

Моментальников (семенит, напевая)

Чудаков (к Велосипедкину)

Это хорошо, что есть деньги.

То есть, как же это нет денег? Я не понимаю, зачем тогда хвастаться и говорить… А тем более отказываться, когда делаются солидные предложения со стороны иностранных…

Хоть ты и гений, а дурак! Ты хочешь, чтобы твоя идея обжелезилась и влетела к нам из Англии прозрачным, командующим временами дредноутом невидимо бить по нашим заводам и Советам?

А ведь верно, верно… Как же это я ему всё рассказал? А он еще в блокнот вписывал! А ты чего же меня не одернул? Сам еще к двери ведешь, обнимаешься!

Дура, я его недаром обнимал. Бывшая беспризорщина пригодилась. Я не его — я карман его обнимал. Вот он, блокнот английский. Потерял блокнот англичанин.

Браво, Велосипедкин! Ну, а деньги?

Чудаков, я пойду на всё. Я буду грызть глотки и глотать кадыки. Я буду драться так, что щеки будут летать в воздухе. Я убеждал, я орал на этого Оптимистенко. Он гладкий и полированный, как дачный шар. На его зеркальной чистоте только начальство отражается, и то вверх ногами. Я почти разагитировал бухгалтера Ночкина. Но что можно сделать с этим проклятым товарищем Победоносиковым? Он просто плющит каждого своими заслугами и стажем. Ты знаешь его биографию? На вопрос: «Что делал до 17 года?» — в анкетах ставил: «Был в партии». В какой — неизвестно, и неизвестно, что у него «бе» или «ме» в скобках стояло, а может, и ни бе, ни ме не было. Потом он утек из тюрьмы, засыпав страже табаком глаза. А сейчас, через двадцать пять лет, само время засыпало ему глаза табаком мелочей и минут, глаза его слезятся от довольства и благодушия. Что можно увидеть такими глазами? Социализм? Нет, только чернильницу да пресс-папье.

Товарищи, что же я слюной буду запаивать, что ли? Тут еще двух поставить надо. Двести шестьдесят рублей минимаксом.

Поля (вбегает, размахивая пачкой)

Велосипедкин (Фоскину, передает деньги. Фоскин выбегает)

Ну, гони! На такси гони! Хватай материал, помощников — и обратно. (К Поле.) Ну, что, уговорила начальство по семейной линии?

Разве с ним можно просто? Смешно! Он шипит бумажным удавом каждый раз, когда возвращается домой, беременный резолюциями. Не смешно. Это Ночкин… это такой бухгалтерчик в его учреждении, я его и вижу-то первый раз… Прибегает сегодня в обед, пакет сует, передайте, говорит… секретно… Смешно! А мне, говорит, к ним нельзя… по случаю возможности подозрения в соучастии. Не смешно.

Может быть, эти деньги…

Да. Тут есть над чем подумать, что-то мне кажется… Ладно! Всё равно! Завтра разберемся.

Входят Фоскин, Двойкин и Тройкин.

Велосипедкин (сгребая всех)

Ну, айда! Валяй, товарищи!

Так, так… Проводки спаяны. Изоляционные перегородки в порядке. Напряжение выверено. Кажется, можно. Первый раз в истории человечества… Отойдите! Включаю… Раз, два, три!

Бенгальский взрыв, дым. Отшатываются, через секунду приливают к месту взрыва. Чудаков выхватывает, обжигаясь, обрывок прозрачной стеклянистой бумаги с отбитым, рваным краем.

Прыгайте! Гогочите! Смотрите на это! Это — письмо! Это написано пятьдесят лет тому вперед. Понимаете — тому вперед. Какое необычайнейшее слово! Читайте!

Чего читать-то. «Бе дэ 5-24-20». Это что, телефон, что ли, какого-то товарища Бедэ?

Не «бе дэ», а «бу-ду». Они пишут одними согласными, а 5 — это указание порядковой гласной. А — е — и — о — у: «Буду». Экономия двадцать пять процентов на алфавите. Понял? 24 — это завтрашний день. 20 — это часы. Он, она, оно — будет здесь завтра — в восемь вечера. Катастрофа? Что. Ты видишь, видишь этот обожженный, снесенный край? Это значит — на пути времени встретилось препятствие, тело, в один из пятидесяти годов занимавшее это сейчас пустое пространство. Отсюда и взрыв. Немедля, чтоб не убить идущее оттуда, нужны люди и деньги… Много! Надо немедля вынести опыт возможно выше, на самый пустой простор. Если мне не помогут, я на собственной спине выжму эту махину. Но завтра всё будет решено.

Товарищи, вы со мной!

Бросаются к двери.

Пойдем, товарищи, возьмем их за воротник, заставим! Я буду жрать чиновников и выплевывать пуговицы.

Дверь распахивается навстречу.

Я сколько раз вам говорил: выметайтесь вы отсюда с вашей частной лавочкой. Вы воняете вверх ответственному съемщику, товарищу Победоносикову. (Замечает Полю.) И… и… вы-ы… здесь? Я говорю, бог на помощь вашей общественной деятельности. У меня для вас отложен чудный вентиляторчик. До свиданьица.

Источник статьи: http://mayakovskiy.lit-info.ru/mayakovskiy/dramaturgiya/banya/banya.htm

Герои пьесы В. Маяковского «Баня»

В. Маяковский — поэт, чье творчество прочно во­шло в историю литературы двадцатого столетия. С от­крытым горячим сердцем говорил он о любви, о на­значении поэта и поэзии, о месте человека в мире, о свершающихся в стране переменах. Маяковский «хо­тел быть понят своей страной», но ему не всегда это удавалось. Неприятие вызывало у поэта острые пере­живания, которые он скрывал за вызывающим пове­дением и хлесткими фразами стихов. Конфликт поэта и толпы с годами только обострялся, о чем свидетель­ствует нарастание в творчестве Маяковского сатири­ческих мотивов. Сатира занимает в его поэзии большое место.

В 20-е годы В. Маяковский сотрудничает в сатири­ческих журналах, создает для них целую серию сти­хотворений, а также пишет пьесы «Клоп» и «Баня». Жестоко бичует он в этих пьесах мещанство и бюро­кратизм.

Пьеса «Баня» создана в 1929 году. Она была по­ставлена на сцене театра В. Мейерхольда. Общество встретило «Баню» чрезвычайно резкой критикой.

Следуя традициям классической драматургии, Маяковский дает своим героям говорящие фамилии, рисует характеры типичные и яркие.

Главный герой «Бани» — Победоносиков. Это за­носчивый, напыщенный человек. Он очень высокого о себе мнения, к нему без «доклада» не входят. Побе­доносиков — укоренившийся бюрократ и волокит­чик. За его высокомерием скрывается жалкая и огра­ниченная натура. Он катастрофически необразован. Александр Сергеевич Пушкин превращается у Победоносикова в Александра Семеныча, «Евгений Оне­гин» перестает быть романом в стихах, светило миро­вой живописи становится армянином Мекелем Анжеловым и т. д. Победоносиков с удовольствием пользуется своим служебным положением. В театре ему легко достается первый ряд, поехать на юг — для него не проблема. Кроме того, Победоносиков — вор и казнокрад. «Проведем их как суточные или еще ка­кие-нибудь»,— говорит он о растраченных на свои ну­жды государственных средствах.

Для Победоносикова не существует никаких нрав­ственных ценностей, он легко перешагивает через нормы морали. Герой не любит свою жену, изменяет ей, жадничает. Победоносиков — лентяй и бездель­ник. На своем рабочем месте он продолжает традицию грибоедовского Фамусова — «Подписано, так с плеч долой!». Подпись и постановка печати — единствен­ные функции, которые выполняет Победоносиков на рабочем месте. У него сытая жизнь и достойная зар­плата. Сатирически изображая своего героя, драма­тург и должностью награждает его соответствую­щей — главначпупс. Ближайшее окружение Победо­носикова относится к нему с подобострастием. Подчеркивая свое отношение к таким, как Победоно­сиков, Маяковский лишает главначпупса возможно­сти пожить в 2030 году. Светлому будущему победоносиковы не нужны.

Оптимистенко — служака, бюрократ до мозга кос­тей, прихвостень, буквоед. Красноречиво о нем гово­рят его собственные слова: «Нам все равно, какое лицо стоит во главе учреждения, потому что мы ува­жаем только то лицо, которое поставлено и стоит».

В образе Бельведонского Маяковский высмеивает бездарных, безграмотных, всеядных художников. Бельведонский во всем старается угодить Победоносикову, ведь Победоносиков — власть. Победоноси­ков и Бельведонский близки в своем невежестве.

Недалеко ушел от Бельведонского репортер Моментальников, который по заказу может написать любую статью, независимо от тематики и содержания. Моментальников не имеет своего «я». Это бес­принципный журналист, который за деньги готов опошлить святое и вознести низкое и безнравствен­ное.

Ярким представителем эпохи является в пьесе Мезальянсова. Она говорит на удивительной смеси рус­ского и английского языков.

А вот Понт Кич — настоящий иностранец, про­жженный капиталист. Выгода — для него главное. Перед материальными интересами для Понт Кича вес теряет все. Если от этого потолстеет его кошелек, Понт Кич согласен даже принять социализм. У него нет ни политических, ни моральных убеждений, ко­торые могли выстоять перед властью денег. Надеясь, что изобретение Чудакова поспособствует его, Понт Кича, обогащению, иностранец готов купить его.

Чудаков, пожалуй, единственный умный среди всех остальных герой, талантливый изобретатель.

В пьесе «Баня» звучит резкая критика отдельных сторон современной Маяковскому действительности, а также тревога за будущее.

Источник статьи: http://5litra.ru/soch/268-geroi-pesy-v-mayakovskogo-banya.html