Маяковский баня театр сатиры

Маяковский Владимир — Баня (театр Сатиры) 1954

С одной стороны, пьеса названа «Баней», но с другой — никакой бани там нет. С одной стороны, это «драма», но с другой — «. с цирком и фейерверком», то есть прямо балаган, а никакая не драма. С одной стороны, вся коллизия в пьесе развернута вокруг «машины» Чудакова, но с другой — эта машина невидима, то есть ее как будто бы и нет. С одной стороны, перед нами как будто бы театр, но с другой — мы видим еще и театр в театре, так что первый театр уже как будто и не театр, а действительность. И так далее. Короче говоря, во всей пьесе в целом и в каждом отдельном ее элементе мы находим несовпадение предмета и его смысла. Самые отвлеченные понятия здесь снижаются, овеществляются, материализуются, и наоборот — конкретнейшие предметы, явления и даже люди развеществляются, дематериализуются вплоть до полного исчезновения.
Спектакль по одноименной пьесе Московского академического театра Сатиры.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ МАЯКОВСКИЙ — `БАНЯ`.
Спектакль московского Театра Сатиры, 1954 г.

Ролди исполняют:
Пояснительный текст —————- Ростислав Плятт
Победоносиков ———————- Георгий Менглет
Поля, жена Победоносикова———— К. Канаева
Товарищ Оптимистенко ————— Владимир Лепко
Исаак Бельведонский —————- Г. Доре
Товарищ Моментальников ————- Ф. Димант
Мистер Понт Кич ——————— Д. Кара-Дмитриев
Товарищ Ундертон ——————- Г. Кожакина
Растратчик Ночкин —————— Г. Иванов
Товарищ Велосипедкин ————— Борис Рунге
Товарищ Чудаков ——————— Дмитрий Дубов
Мадам Мезальянсова —————— Н. Слонова
Товарищ Фоскин ——————— В. Бомбенков
Товарищ Двойкин ——————— Л. Берлин
Торарищ Тройкин ——————— А. Котовщиков
Проситель ————————— Виктор Бойков
Просительница ———————- А. Скуратова
Иван Иванович ———————- В. Петровский
Милиционер ————————- Г. Знаменов
Фосфорическая женщина ————— Нина Архипова.

Композитор — Вано Мурадели.
Режиссеры – Николай Петров, Валентин Плучек и Сергей Юткевич.
Продолжительность: 2 часа, 30 мин.

Источник статьи: http://control.audiopedia.su/audio/13224

Маяковский Владимир — Баня

С одной стороны, пьеса названа «Баней», но с другой — никакой бани там нет. С одной стороны, это «драма», но с другой — «. с цирком и фейерверком», то есть прямо балаган, а никакая не драма. С одной стороны, вся коллизия в пьесе развернута вокруг «машины» Чудакова, но с другой — эта машина невидима, то есть ее как будто бы и нет. С одной стороны, перед нами как будто бы театр, но с другой — мы видим еще и театр в театре, так что первый театр уже как будто и не театр, а действительность. И так далее. Короче говоря, во всей пьесе в целом и в каждом отдельном ее элементе мы находим несовпадение предмета и его смысла. Самые отвлеченные понятия здесь снижаются, овеществляются, материализуются, и наоборот — конкретнейшие предметы, явления и даже люди развеществляются, дематериализуются вплоть до полного исчезновения.
Спектакль по одноименной пьесе Московского академического театра Сатиры.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ МАЯКОВСКИЙ — `БАНЯ`.
Спектакль московского Театра Сатиры, 1954 г.

Ролди исполняют:
Пояснительный текст —————- Ростислав Плятт
Победоносиков ———————- Георгий Менглет
Поля, жена Победоносикова———— К. Канаева
Товарищ Оптимистенко ————— Владимир Лепко
Исаак Бельведонский —————- Г. Доре
Товарищ Моментальников ————- Ф. Димант
Мистер Понт Кич ——————— Д. Кара-Дмитриев
Товарищ Ундертон ——————- Г. Кожакина
Растратчик Ночкин —————— Г. Иванов
Товарищ Велосипедкин ————— Борис Рунге
Товарищ Чудаков ——————— Дмитрий Дубов
Мадам Мезальянсова —————— Н. Слонова
Товарищ Фоскин ——————— В. Бомбенков
Товарищ Двойкин ——————— Л. Берлин
Торарищ Тройкин ——————— А. Котовщиков
Проситель ————————— Виктор Бойков
Просительница ———————- А. Скуратова
Иван Иванович ———————- В. Петровский
Милиционер ————————- Г. Знаменов
Фосфорическая женщина ————— Нина Архипова.

Композитор — Вано Мурадели.
Режиссеры – Николай Петров, Валентин Плучек и Сергей Юткевич.
Продолжительность: 2 часа, 30 мин.

Источник статьи: http://teatr.audio/mayakovskiy-vladimir-banya

Маяковский Владимир — Баня (театр Сатиры) 1954

С одной стороны, пьеса названа «Баней», но с другой — никакой бани там нет. С одной стороны, это «драма», но с другой — «. с цирком и фейерверком», то есть прямо балаган, а никакая не драма. С одной стороны, вся коллизия в пьесе развернута вокруг «машины» Чудакова, но с другой — эта машина невидима, то есть ее как будто бы и нет. С одной стороны, перед нами как будто бы театр, но с другой — мы видим еще и театр в театре, так что первый театр уже как будто и не театр, а действительность. И так далее. Короче говоря, во всей пьесе в целом и в каждом отдельном ее элементе мы находим несовпадение предмета и его смысла. Самые отвлеченные понятия здесь снижаются, овеществляются, материализуются, и наоборот — конкретнейшие предметы, явления и даже люди развеществляются, дематериализуются вплоть до полного исчезновения.
Спектакль по одноименной пьесе Московского академического театра Сатиры.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ МАЯКОВСКИЙ — `БАНЯ`.
Спектакль московского Театра Сатиры, 1954 г.

Ролди исполняют:
Пояснительный текст —————- Ростислав Плятт
Победоносиков ———————- Георгий Менглет
Поля, жена Победоносикова———— К. Канаева
Товарищ Оптимистенко ————— Владимир Лепко
Исаак Бельведонский —————- Г. Доре
Товарищ Моментальников ————- Ф. Димант
Мистер Понт Кич ——————— Д. Кара-Дмитриев
Товарищ Ундертон ——————- Г. Кожакина
Растратчик Ночкин —————— Г. Иванов
Товарищ Велосипедкин ————— Борис Рунге
Товарищ Чудаков ——————— Дмитрий Дубов
Мадам Мезальянсова —————— Н. Слонова
Товарищ Фоскин ——————— В. Бомбенков
Товарищ Двойкин ——————— Л. Берлин
Торарищ Тройкин ——————— А. Котовщиков
Проситель ————————— Виктор Бойков
Просительница ———————- А. Скуратова
Иван Иванович ———————- В. Петровский
Милиционер ————————- Г. Знаменов
Фосфорическая женщина ————— Нина Архипова.

Композитор — Вано Мурадели.
Режиссеры – Николай Петров, Валентин Плучек и Сергей Юткевич.
Продолжительность: 2 часа, 30 мин.

Источник статьи: http://staroeradio.ru/audio/13224

Маяковский баня театр сатиры

Спектакль московского Театра Сатиры, 1954 г.

Ростислав Плятт — Пояснительный текст.
Георгий Менглет — Победоносиков.
К. Канаева — Поля, его жена.
Виктория Лепко — Товарищ Оптимистенко.
Г. Доре — Исаак Бельведонский.
Ф. Димант — Товарищ Моментальников.
Д. Кара-Дмитриев — Мистер Понт Кич.
Г. Кожакина — Товарищ Ундертон.
Г. Иванов — Растратчик Ночкин.
Борис Рунге — Товарищ Велосипедкин.
Дмитрий Дубов — Товарищ Чудаков.
Н. Слонова — Мадам Мезальянсова.
В. Бомбенков — Товарищ Фоскин.
Л. Берлин — Товарищ Двойкин.
А. Котовщиков — Товарищ Тройкин.
В. Бойков — Проситель.
А. Скуратова — Просительница.
В. Петровский — Иван Иванович.
Г. Знаменов — Милиционер.
Нина Архипова — Фосфорическая женщина.

Композитор Вано Мурадели.
Режиссёры – Николай Петров, Валентин Плучек и Сергей Юткевич.

Действие пьесы происходит в СССР в 1930 г. Изобретатель Чудаков собирается включить сконструированную им машину времени. Он объясняет своему приятелю Велосипедкину всю важность этого изобретения: можно остановить секунду счастья и наслаждаться месяц, можно «взвихрить растянутые тягучие годы горя». Велосипедкин предлагает с помощью машины времени сокращать скучные доклады и выращивать кур в инкубаторах. Чудаков обижен практицизмом Велосипедкина. Появляется англичанин Понт Кич, интересующийся изобретением Чудакова, в сопровождении переводчицы Мезальянсовой. Чудаков простодушно объясняет ему устройство машины, Понт Кич записывает что-то в блокнот, затем предлагает изобретателю деньги. Велосипедкин заявляет, что деньги есть, выпроваживает гостя, незаметно вытаскивая у него из кармана блокнот, а недоумевающему Чудакову объясняет, что денег нет, но он их раздобудет во что бы то ни стало. Чудаков включает машину, раздается взрыв. Чудаков выхватывает письмо, написанное «пятьдесят лет тому вперед». В письме сообщается, что завтра к ним прибудет посланец из будущего.

Чудаков и Велосипедкин добиваются приема у Победоносикова — главного начальника по управлению согласованием (главначпупса), стремясь получить деньги на продолжение опыта. Однако секретарь Победоносикова Оптимистенко не пускает их к начальству, предъявляя им готовую резолюцию — отказать. Сам же Победоносиков в это время диктует машинистке речь по случаю открытия новой трамвайной линии; прерванный телефонным звонком, продолжает диктовать фрагмент о «медведице пера» Льве Толстом, прерванный вторично, диктует фразу об «Александре Семеныче Пушкине, непревзойденном авторе как оперы Евгений Онегин, так и пьесы того же названия». К Победоносикову приходит художник Бельведонский, которому он поручил подобрать мебель. Бельведонский, объяснив Победоносикову, что «стили бывают разных Луев», предлагает ему выбрать из трех «Луев». Победоносиков выбирает мебель в стиле Луи XIV, однако советует Бельведонскому «выпрямить ножки, убрать золото и разбросать там и сям советский герб». Затем Бельведонский пишет портрет Победоносикова верхом на лошади.

Победоносиков собирается на отдых, под видом стенографистки прихватив с собой Мезальянсову. Его жена Поля, которую он считает гораздо ниже себя, поднявшегося по «умственной, социальной и квартирной лестнице», хочет ехать с ним, но он ей отказывает.

На площадку перед квартирой Победоносикова Велосипедкин с Чудаковым приносят машину, которая взрывается огнем фейерверка. На её месте возникает Фосфорическая женщина — делегатка из 2030 г. Она прислана Институтом истории рождения коммунизма, с тем чтобы отобрать лучших представителей этого времени для переброски в коммунистический век. Фосфорическая женщина восхищена увиденным ею при кратком облете страны; она предлагает всем готовиться к переброске в будущее, объясняя, что будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая его с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью. Летящее время сметет и срежет «балласт, отягченный хламом, балласт опустошенных неверием».

Поля рассказывает Фосфорической женщине, что её муж предпочитает ей других — более образованных и умных. Победоносиков обеспокоен тем, чтобы Поля «не вынесла сор из избы». Фосфорическая женщина разговаривает с машинисткой Ундертон, уволенной Победоносиковым за то, что она красила губы («Кому?» — удивляется Фосфорическая женщина. — «Да себе же!» — отвечает Ундертон. «Если б приходящим за справками красили, тогда б могли сказать — посетители обижаются», — недоумевает гостья из будущего). Победоносиков заявляет Фосфорической женщине, что он собирается отправиться в будущее исключительно по просьбе коллектива, и предлагает ей предоставить ему в будущем должность, соответствующую его теперешнему положению. Тут же он замечает, что прочие — гораздо менее достойные люди: Велосипедкин курит, Чудаков пьет, Поля — мещанка. «Зато работают», — возражает Фосфорическая женщина.

Идут последние приготовления к отправке в будущее. Фосфорическая женщина отдает распоряжения. Чудаков и Велосипедкин с помощниками их выполняют. Звучит Марш времени с рефреном «Вперед, время! / Время, вперед!»; под его звуки на сцену выходят пассажиры. Победоносиков требует себе нижнее место в купе. Фосфорическая женщина объясняет, что всем придется стоять: машина времени еще не вполне оборудована. Победоносиков возмущен. Появляется рабочий, толкающий вагонетку с вещами Победоносикова и Мезальянсовой. Победоносиков объясняет, что в багаже — циркуляры, литеры, копии, тезисы, выписки и прочие документы, которые ему необходимы в будущем.

Победоносиков начинает торжественную речь, посвященную «изобретению в его аппарате аппарата времени», но Чудаков подкручивает его, и Победоносиков, продолжая жестикулировать, становится неслышным. То же происходит и с Оптимистенко. Наконец Фосфорическая женщина командует: «Раз, два, три!» — раздается бенгальский взрыв, затем — темнота. На сцене — Победоносиков, Оптимистенко, Бельведонский, Мезальянсова, Понт Кич, «скинутые и раскиданные чертовым колесом времени».

Победоносиков: «И она, и вы, и автор — что вы этим хотели сказать, — что я и вроде не нужны для коммунизма. »

Товарищ Победоносиков — главный начальник по управлению согласованием, главначпупс.
Поля — его жена.
Товарищ Оптимистенко — его секретарь.
Исак Бельведонский — портретист, баталист, натуралист.
Товарищ Моментальников — репортер.
Мистер Понт Кич — иностранец.
Товарищ Ундертон — машинистка.
Растратчик Ночкин.
Товарищ Велосипедкин — легкий кавалерист.
Товарищ Чудаков — изобретатель.
Мадам Мезальянсова — сотрудница ВОКС.
Товарищ Фоскин, товарищ Двойкин, товарищ Тройкин — рабочие.
Просители.
Преддомком.
Режиссер.
Иван Иванович.
Учрежденская толпа.
Милиционер.
Капельдинер.
Фосфорическая женщина.

Справа стол, слева стол. Свисающие отовсюду и раскиданные везде чертежи. Посредине товарищ Фоскин запаивает воздух паяльной лампой. Чудаков переходит от лампы к лампе, пересматривая чертеж.

Велосипедкин (вбегая). Что, всё еще в Каспийское море впадает подлая Волга?
Чудаков (размахивая чертежом). Да, но это теперь ненадолго. Часы закладывайте и продавайте.
Велосипедкин. Хорошо, что я их еще и не купил.
Чудаков. Не покупай! Не покупай ни в коем случае! Скоро эта тикающая плоская глупость станет смешней, чем лучина на Днепрострое, беспомощней, чем бык в Автодоре.
Велосипедкин. Унасекомили, значит, Швейцарию?
Чудаков. Да не щелкай ты языком на мелких сегодняшних политических счетах! Моя идея грандиознее. Волга человечьего времени, в которую нас, как бревна в сплав, бросало наше рождение, бросало барахтаться и плыть по течению, — эта Волга отныне подчиняется нам. Я заставлю время и стоять и мчать в любом направлении и с любой скоростью. Люди смогут вылазить из дней, как пассажиры из трамваев и автобусов. С моей машиной ты можешь остановить секунду счастья и наслаждаться месяц, пока не надоест. С моей машиной ты можешь взвихрить растянутые тягучие годы горя, втянуть голову в плечи, и над тобой, не задевая и не раня, сто раз в минуту будет проноситься снаряд солнца, приканчивая черные дни. Смотри фейерверочные фантазии Уэльса, футуристический мозг Эйнштейна, звериные навыки спячки медведей и йогов — всё, всё спрессовано, сжато и слито в этой машине.
Велосипедкин. Почти ничего не понимаю и, во всяком случае, совсем ничего не вижу.
Чудаков. Да напяль же ты очки! Тебя слепят эти планки платины и хрусталя, этот блеск лучевых сплетений. Видишь? Видишь.
Велосипедкин. Ну, вижу…
Чудаков. Смотри, ты призаметил эти две линейки, горизонтальную и вертикальную, с делениями, как на весах?
Велосипедкин. Ну, вижу…
Чудаков. Этими линейками ты отмеряешь куб необходимого пространства. Смотри, ты видишь этот колесный регулятор?
Велосипедкин. Ну, вижу…
Чудаков. Этим ключом ты изолируешь включенное пространство и отсекаешь от всех тяжестей все потоки земного притяжения и вот этими странноватыми рычажками включаешь скорость и направление времени.
Велосипедкин. Понимаю! Здорово! Необычайно. Это значит — собирается, например, всесоюзный съезд по вопросу об успокоении возбуждаемых вопросов, ну, и, конечно, предоставляется слово для приветствия от Государственной академии научных художеств государственному товарищу Когану, и как только он начал: «Товарищи, сквозь щупальцы мирового империализма красной нитью проходит волна…» — я его отгораживаю от президиума и запускаю время со скоростью полтораста минут в четверть часа. Он себе потеет, приветствует, приветствует и потеет часа полтора, а публика глядит: академик только рот разинул — и уже оглушительные аплодисменты. Все облегченно вздохнули, подняли с кресел свеженькие зады и айда работать. Так?
Чудаков. Фу, какая гадость! Чего ты мне какого-то Когана суешь? Я тебе объясняю это дело вселенской относительности, дело перевода определения времени из метафизической субстанции, из ноумена в реальность, подлежащую химическому и физическому воздействию.
Велосипедкин. А я что говорю? Я это и говорю: ты себе построй реальную станцию с полным химическим и физическим воздействием, а мы от нее проведем провода, ну скажем, на все куриные инкубаторы, в пятнадцать минут будем взращивать полупудовую курицу, а потом ей под крылышко штепсель, выключим время — и сиди, курица, и жди, пока тебя не поджарили и не съели.
Чудаков. Какие инкубаторы, какие курицы. Я тебе…
Велосипедкин. Да ладно, ладно, ты думай себе хоть про слонов, хоть про жирафов, если тебе про мелкую скотину и думать унизительно. А мы все это к нашим сереньким цыплятам сами приспособим…
Чудаков. Ну, что за пошлятина! Я чувствую, что ты со своим практическим материализмом скоро из меня самого курицу сделаешь. Чуть я размахнусь и хочу лететь — ты из меня перья выщипываешь.
Велосипедкин. Ну, ладно, ладно, не горячись. А если я у тебя даже какое перо и выщипал, ты извини, я тебе его обратно вставлю. Летай, пари, фантазируй, мы твоему энтузиазму помощники, а не помеха. Ну, не злись, парнишка, запускай, закручивай свою машину. Чего помочь-то?
Чудаков. Внимание! Я только трону колесо, и время рванется и пустится сжимать и менять пространство, заключенное нами в клетку изоляторов. Сейчас я отбиваю хлеб у всех пророков, гадалок и предсказателей.
Велосипедкин. Постой, Чудаков, дай я стану сюда, может, я через пять минут выйду из комсомольца в этакие бородатые Марксы. Или нет, буду старым большевиком с трехсотлетним стажем. Я тебе тогда всё сразу проведу.
Чудаков (оттягивая, испуганно). Осторожно, сумасшедший! Если в идущих годах здесь проляжет стальная ферма подземной дороги, то, вмещаясь своим щуплым тельцем в занятое сталью пространство, ты моментально превратишься в зубной порошок. И может быть, в грядущем вагоны сверзятся с рельс, а здесь небывалым времятрясением в тысячу баллов к чертовой бабушке разворотит весь подвал. Сейчас опасно пускаться туда, надо подождать идущих оттуда. Поворачиваю медленно-медленно — всего в минуту пять лет…
Фоскин. Постой, товарищ, обожди минуточку. Тебе все равно крутить машину. Сделай одолжение, сунь в твою машину мою облигацию, — не зря я в нее вцепился и не продаю, — может, она через пять минут уже сто тысяч выиграет.
Велосипедкин. Догадался! Тогда туда весь Наркомфин с Брюхановым засунуть надо, а то же ты выиграешь, а они все разно тебе не поверят — таблицу спросят.
Чудаков. Ну вот, я вам в будущее дверь пробиваю, а вы на рубли сползли… Фу, исторические материалисты!
Фоскин. Дура, я ж для тебя с выигрышем тороплюсь. У тебя на твой опыт есть деньги?
Чудаков. Да… Деньги есть?
Велосипедкин. Деньги?
Стук в дверь. Входят Иван Иванович, Понт Кич, Мезальянсова и Моментальников.
Мезальянсова (Чудакову). Ду ю спик инглиш? Ах, так шпрехен зи дейч? Парле ву франсе, наконец? Ну, я так и знала! Это утомительно очень. Я принуждена делать традюксион с нашего на рабоче-крестьянский. Мосье Иван Иванович, товарищ Иван Иванович! Вы, конечно, знаете Иван Ивановича?
Иван Иванович. Здравствуйте, здравствуйте, дорогой товарищ! Не стесняйтесь! Я показываю наши достижения, как любит говорить Алексей Максимыч. Я сам иногда… но, понимаете, эта нагрузка! Нам, рабочим и крестьянам, очень, очень нужен свой, красный Эдисон. Конечно, кризис нашего роста, маленькие недостатки механизма, лес рубят — щепки летят… Еще одно усилие — и это будет изжито. У вас есть телефон? Ах, у вас нет телефона! Ну, я скажу Николаю Ивановичу, он не откажет. Но если он откажет, можно пойти к самому Владимиру Панфилычу, он, конечно, пойдет навстречу. Ведь даже и Семен Семенович мне постоянно говорит: «Нужен, говорит, нам, рабочим и крестьянам, нужен красный, свой, советский Эдисон». Товарищ Моментальников, надо открыть широкую кампанию.
Моментальников.
Мезальянсова. Мосье Моментальников, товарищ Моментальников! Сотрудник! Попутчик! Видит — Советская власть идет, — присоединился. Видит — мы идем, — зашел. Увидит — они идут, — уйдет.
Моментальников. Совершенно, совершенно верно, — сотрудник! Сотрудник дореволюционной и пореволюционной прессы. Вот только революционная у меня, понимаете, как-то выпала. Здесь белые, там красные, тут зеленые, Крым, подполье… Пришлось торговать в лавочке. Не моя, — отца или даже, кажется, просто дяди. Сам я рабочий по убеждениям. Я всегда говорил, что лучше умереть под красным знаменем, чем под забором. Под этим лозунгом можно объединить большое количество интеллигенции моего толка. Эчеленца, прикажите, — аппетит наш невелик!
Понт Кич. Кхе! Кхе!
Мезальянсова. Пардон! Простите! Мистер Понт Кич, господин Понт Кич. Британский англосакс.
Иван Иванович. Вы были в Англии? Ах, я был в Англии. Везде англичане… Я как раз купил кепку в Ливерпуле и осматривал дом, где родился и жил Антидюринг. Удивительно интересно! Надо открыть широкую кампанию.
Мезальянсова. Мистер Понт Кич, известный, известный и в Лондоне и в Сити филателист. Филателист (сконапель, марколюб — по-русски), и он очень, очень интересуется химическими заводами, авиацией и вообще искусством. Очень, очень культурный и общительный человек. Даже меценат. Сконапель… ну, как это вам перевести. помогает, там, киноработникам, изобретателям… ну такой, такой вроде как будто РКИ, только наоборот… Ву компрэнэ? Он уже смотрел на Москву с небоскреба «Известий» (Нахрихтен), он уже был у Анатоль Васильча, а теперь, говорит, к вам… Такой культурный, общительный, даже нам ваш адрес сказал.
Фоскин. Носатая сволочь: с нюхом!
Мезальянсова. Плиз, сэр!
Понт Кич. Ай Иван в дверь ревел, а звери обедали. Ай шел в рай менекен, а енот в Индостан, переперчил ой звери изобретейшен.
Мезальянсова. Мистер Понт Кич хочет сказать на присущем ему языке, что на его туманной родине все, от Макдональда до Черчилля, совершенно как звери, заинтересованы вашим изобретением, и он очень, очень просит…
Чудаков. Ну, конечно, конечно! Мое изобретенье принадлежит всему человечеству, и я, конечно, сейчас же… Я очень, очень рад. (Отводит иностранца, доставшего блокнот, показывает и объясняет.) Это вот так. Да… да… да… Здесь два рычажка, а на параллельной хрустальной измерительной линейке… Да… да… да… вот сюда! А это вот так… Ну да…
Велосипедкин (отводя Ивана Ивановича). Товарищ, надо помочь парню. Я ходил всюду, куда «без доклада не входить», и часами торчал везде, где «кончил дело…» и так далее, и почти ночевал под вывеской «если вы пришли к занятому человеку, то уходите» — и никакого толку. Из-за волокиты и трусости ассигновать десяток червонцев гибнет, может быть, грандиозное изобретенье. Товарищ, вы должны с вашим авторитетом…
Иван Иванович. Да, это ужасно! Лес рубят — щепки летят. Я сейчас же прямо в Главное управление по согласованию. Я скажу сейчас же Николаю Игнатьичу… А если он откажет, я буду разговаривать с самим Павлом Варфоломеичем… У вас есть телефон? Ах, у вас нет телефона! Маленькие недостатки механизма… Ах, какие механизмы в Швейцарии. Вы бывали в Швейцарии? Я был в Швейцарии. Везде одни швейцарцы. Удивительно интересно!
Понт Кич (кладя блокнот в карман и пожимая Чудакову руку). Дед свел в рай трам из двери в двери лез и не дошел туго. Дуй Иван. Червонцли.
Мезальянсова. Мистер Понт Кич говорит, что если вам нужны червонцы…
Велосипедкин. Ему? Ему не нужны, ему наплевать на червонцы. Я только что для него сбегал в Госбанк и пришел весь в червонцах. Даже противно. Сквозь карман жмут. Вот тут натыканы купюры по два, вот тут по три, а в этих двух карманах так одни десятичервонцевые. Ол райт! Гуд бай! (Трясет Кичу руку, обнимает его обеими руками и восхищенно проводит к дверям.)
Мезальянсова. Я очень прошу вас чуточку такта: с вашими комсомольскими замашками назреет, если еще не назрел, громадный международный конфликт. Гуд бай — до свидания!
Иван Иванович (похлопывая по плечуЧудакова и прощаясь). Я тоже в ваши годы… Лес рубят — щепки летят. Нам нужен, нужен советский Эдисон. (Уже из дверей.) У вас нет телефона? Ну ничего, я обязательно скажу Никандру Пирамидоновичу.
Моментальников (семенит, напевая). Эчеленца, прикажите…
Чудаков (к Велосипедкину). Это хорошо, что есть деньги.
Велосипедкин. Денег нет!
Чудаков. То есть как же это, нет денег? Я не понимаю, зачем тогда хвастаться и говорить… А тем более отказываться, когда делаются солидные предложения со стороны иностранных…
Велосипедкин. Хоть ты и гений, а дурак! Ты хочешь, чтобы твоя идея обжелезилась и влетела к нам из Англии прозрачным, командующим временами дредноутом невидимо бить по нашим заводам и Советам?
Чудаков. А ведь верно, верно… Как же это я ему все рассказал? А он еще в блокнот вписывал! А ты чего же меня не одернул? Сам еще к двери ведешь, обнимаешься!
Велосипедкин. Дура, я его недаром обнимал. Бывшая беспризорщина пригодилась. Я не его — я карман его обнимал. Вот он, блокнот английский. Потерял блокнот англичанин.
Чудаков. Браво, Велосипедкин! Ну, а деньги?
Велосипедкин. Чудаков, я пойду на все. Я буду грызть глотки и глотать кадыки. Я буду драться так, что щеки будут летать в воздухе. Я убеждал, я орал на этого Оптимистенко. Он гладкий и полированный, как дачный шар. На его зеркальной чистоте только начальство отражается, и то вверх ногами. Я почти разагитировал бухгалтера Ночкина. Но что можно сделать с этим проклятым товарищем Победоносиковым? Он просто плющит каждого своими заслугами и стажем. Ты знаешь его биографию? На вопрос: «Что делал до 17 года?» — в анкетах ставил: «Был в партии». В какой — неизвестно, и неизвестно, что у него, «бе» или «ме» в скобках стояло, а может, и ни бе, ни ме не было. Потом он утек из тюрьмы, засыпав страже табаком глаза. А сейчас, через двадцать пять лет, само время засыпало ему глаза табаком мелочей и минут, глаза его слезятся от довольства и благодушия. Что можно увидеть такими глазами? Социализм? Нет, только чернильницу да пресс-папье.
Фоскин. Товарищи, что же я, слюной буду запаивать, что ли? Тут еще двух поставить надо. Двести шестьдесят рублей минимаксом.
Поля (вбегает, размахивая пачкой). Деньги — смешно!
Велосипедкин (Фоскину, передает деньги. Фоскин выбегает). Ну, гони! На такси гони! Хватай материал, помощников — и обратно. (К Поле.) Ну, что, уговорила начальство по семейной ли…
Поля. Разве с ним можно просто? Смешно! Он шипит бумажным удавом каждый раз, когда возвращается домой, беременный резолюциями. Не смешно. Это Ночкин… это такой бухгалтерчик в его учреждении, я его и вижу-то первый раз… Прибегает сегодня в обед, пакет сует, передайте, говорит… секретно… Смешно! А мне, говорит, к ним нельзя… по случаю возможности подозрения в соучастии. Не смешно.
Чудаков. Может быть, эти деньги…
Велосипедкин. Да. Тут есть над чем подумать, что-то мне кажется… Ладно! Все равно! Завтра разберемся.
Входят Фоскин, Двойкин и Тройкин.
Готово?
Фоскин. Есть!
Велосипедкин (сгребая всех). Ну, айда! Валяй, товарищи!
Чудаков. Так, так… Проводки спаяны. Изоляционные перегородки в порядке. Напряжение выверено. Кажется, можно. Первый раз в истории человечества… Отойдите! Включаю… Раз, два, три!
Бенгальский взрыв, дым. Отшатываются, через секунду приливают к месту взрыва. Чудаков выхватывает, обжигаясь, обрывок прозрачной стеклянистой бумаги с отбитым, рваным краем.
Прыгайте! Гогочите! Смотрите на это! Это — письмо! Это написано пятьдесят лет тому вперед. Понимаете — тому вперед. Какое необычайнейшее слово! Читайте!
Велосипедкин. Чего читать-то. «Бе дэ 5-24-20». Это что, телефон, что ли, какого-то товарища Бедэ?
Чудаков. Не «бе дэ», а «бу-ду». Они пишут одними согласными, а 5 — это указание порядковой гласной А — е — и — о — у: «Буду». Экономия двадцать пять процентов на алфавите. Понял? 24 — это завтрашний день. 20 — это часы. Он, она, оно — будет здесь завтра — в восемь вечера. Катастрофа? Что. Ты видишь, видишь этот обожженный, снесенный край? Это значит — на пути времени встретилось препятствие, тело, в один из пятидесяти годов занимавшее это сейчас пустое пространство. Отсюда и взрыв. Немедля, чтоб не убить идущее оттуда, нужны люди и деньги… Много! Надо немедля вынести опыт возможно выше, на самый пустой простор. Если мне не помогут, я на собственной спине выжму эту махину. Но завтра все будет решено.
Товарищи, вы со мной!
Бросаются к двери.
Велосипедкин. Пойдем, товарищи, возьмем их за воротник, заставим! Я буду жрать чиновников и выплевывать пуговицы.
Дверь распахивается навстречу.
Преддомкома. Я сколько раз вам говорил: выметайтесь вы отсюда с вашей частной лавочкой. Вы воняете вверх ответственному съемщику, товарищу Победоносикову. (Замечает Полю.) И… и… вы-ы… здесь? Я говорю, бог на помощь вашей общественной деятельности. У меня для вас отложен чудный вентиляторчик. До свиданьица.

Канцелярская стена приемной. Справа дверь со светящейся вывеской «Без доклада не входить». У двери за столом Оптимистенко принимает длинный, во всю стену, ряд просителей. Просители копируют движения друг друга, как валящиеся карты. Когда стена освещается изнутри, видны только черные силуэты просителей и кабинет Победоносикова.
Оптимистенко. В чем дело, гражданин?
Проситель. Я вас прошу, товарищ секретарь, увяжите, пожалуйста, увяжите!
Оптимистенко. Это можно. Увязать и согласовать — это можно. Каждый вопрос можно и увязать и согласовать. У вас есть отношение?
Проситель. Есть отношение… такое отношение, что прямо проходу не дает. Материт и дерется, дерется и материт.
Оптимистенко. Это кто же, вопрос вам проходу не дает?
Проситель. Да не вопрос, а Пашка Тигролапов.
Оптимистенко. Виноват, гражданин, как же это можно Пашку увязать?
Проситель. Это верно, одному его никак не можно увязать. Но вдвоем-втроем, ежели вы прикажете, так его и свяжут и увяжут, я вас прошу, товарищ, увяжите вы этого хулигана. Вся квартира от его стонет…
Оптимистенко. Тьфу! Чего же вы с такими мелочами в крупное государственное учреждение лезете? Обратитесь в милицию… Вам чего, гражданочка?
Просительница. Согласовать, батюшка, согласовать.
Оптимистенко. Это можно — и согласовать можно и увязать. Каждый вопрос можно и увязать и согласовать. У вас есть заключение?
Просительница. Нет, батюшка, нельзя ему заключение давать. В милиции сказали, можно, говорят, его на неделю заключить, а я чего, батюшка, кушать-то буду? Он из заключения выйдет, он ведь опять меня побьет.
Оптимистенко. Виноват, гражданочка, вы же заявляли, что вам согласовать треба. А чего ж вы мне мужем голову морочите?
Просительница. Меня с мужем-то и надо, батюшка, согласовать, несогласно мы живем: нет, пьет он очень вдумчиво. А тронуть его боимся, как он партейный.
Оптимистенко. Тьфу! Да я же ж вам говорю, не суйтесь вы с мелочами в крупное государственное учреждение. Мы мелочами заниматься не можем. Государство крупными вещами интересуется — фордизмы разные, то, сё…
Вбегают Чудаков и Велосипедкин.
О! А вы ж куда ж?
Велосипедкин (пытаясь отстранить Оптимистенко). К товарищу Победоносикову экстренно, срочно, немедленно!
Чудаков (повторяет). Срочно… немедленно…
Оптимистенко. Ага-га! Я вас узнаю. Это вы сами или ваш брат? Тут ходил молодой человек.
Чудаков. Это я сам и есть.
Оптимистенко. Да нет… Он же ж без бороды.
Чудаков. Я был даже и без усов, когда начал толкаться к вам. Товарищ Оптимистенко, с этим необходимо покончить. Мы идем к самому главначпупсу, нам нужен сам Победоносиков.
Оптимистенко. Не треба. Не треба вам его беспокоить. Я же ж вас могу собственнолично вполне удовлетворить. Все в порядке. На ваше дело имеется полное решение.
Чудаков (переспрашивает радостно). Вполне удовлетворить? Да?
Велосипедкин (переспрашивает радостно). Полное решение? Да? Сломили, значит, бюрократов? Да? Здорово!
Оптимистенко. Да что вы, товарищ! Какой же может быть бюрократизм перед чисткой? У меня всё на индикаторе без входящих и исходящих, по новейшей карточной системе. Раз — нахожу ваш ящик. Раз — хватаю ваше дело. Раз — в руках полная резолюция — вот, вот!
Все втыкаются.
Я ж говорил — полное решение. Вот! От-ка-зать.
Первый план тухнет. Внутренность кабинета.
Победоносиков (перелистывает бумаги, дозванивается по вертушке. Мимоходом диктует). «…Итак, товарищи, этот набатный, революционный призывный трамвайный звонок колоколом должен гудеть в сердце каждого рабочего и крестьянина. Сегодня рельсы Ильича свяжут „Площадь имени десятилетия советской медицины“ с бывшим оплотом буржуазии, „Сенным рынком“… (К телефону.) Да. Алло, алло. (Продолжает.) «Кто ездил в трамвае до 25 октября? Деклассированные интеллигенты, попы и дворяне. За сколько ездили? Они ездили за пять копеек станцию. В чем ездили? В желтом трамвае. Кто будет ездить теперь? Теперь будем ездить мы, работники вселенной. Как мы будем ездить? Мы будем ездить со всеми советскими удобствами. В красном трамвае. За сколько? Всего за десять копеек. Итак, товарищи…» (Звонок по телефону. В телефон.) Да, да, да. Нету? На чем мы остановились?
Машинистка Ундертон. На «Итак, товарищи…».
Победоносиков. Да, да… «Итак, товарищи, помните, что Лев Толстой — величайший и незабвенный художник пера. Его наследие прошлого блещет нам на грани двух миров, как большая художественная звезда, как целое созвездие, как самое большое из больших созвездий — Большая Медведица. Лев Толстой…»
Ундертон. Простите, товарищ Победоносиков. Вы там про трамвай писали, а здесь вы почему-то Льва Толстого в трамвай на ходу впустили. Насколько можно понимать, тут какое-то нарушение литературно-трамвайных правил.
Победоносиков. Что? Какой трамвай? Да, да… С этими постоянными приветствиями и речами… Попрошу без замечаний в рабочее время! Для самокритики вам отведена стенная газета. Продолжаем… «Даже Лев Толстой, даже эта величайшая медведица пера, если бы ей удалось взглянуть на наши достижения в виде вышеупомянутого трамвая, даже она заявила бы перед лицом мирового империализма: „Не могу молчать. Вот они, красные плоды всеобщего и обязательного просвещения“. И в эти дни юбилея…» Безобразие! Кошмар! Вызвать мне сюда товарища… гражданина бухгалтера Ночкина.
Кабинет Победоносикова тухнет. Опять очередь у кабинета. Врывающиеся Чудаков и Велосипедкин.
Велосипедкин. Товарищ Оптимистенко, это издевательство!
Оптимистенко. Да нет же ж, никакого издевательства нема. Слушали — постановили: отказать. Не входит ваше изобретение в перспективный план на ближайший квартал.
Велосипедкин. Так ведь не на одном твоем ближайшем квартале социализм строится.
Оптимистенко. Да не мешайте вы со своими фантазиями нашей государственной деятельности! (К вошедшему Бельведонскому.) Пожалте! Валяйте! Распространяйтесь! (К Чудакову.) Ваше предложение не увязано с НКПС и не треба широчайшим рабочим и крестьянам.
Велосипедкин. При чем тут НКПС? Что за головотяпство!
Чудаков. Конечно, нельзя предугадать всей грандиозности последствий, и возможно, возможно со временем применить с пользой мое изобретенье и к транспортным задачам — при максимальной быстроте и почти вне времени…
Велосипедкин. Ну, да, да, можно и с НКПС увязать. Например, садитесь вы в три часа ночи, а в пять утра — уже в Ленинграде.
Оптимистенко. Ну вот, а я что сказал? Отказать! Нежизненно. И зачем нам быть в пять утра в Ленинграде, когда все учреждения еще же ж закрыты? (Загорается красная лампочка телефона.Слушает, кричит.) Ночкина — к товарищу Победоносикову!
Отстраняясь от бросившихся к нему Чудакова и Велосипедкина, к дверям Победоносикова трусит рысцой Ночкин. Кабинет Победоносикова.
Победоносиков (крутя и дуя в вертушку). Тьфу! Иван Никанорыч? Здорово, Иван Никанорыч! Я тебя попрошу два билета. Ну да, международным. Как, уже не заведуешь? Тьфу! С этой нагрузкой просто отрываешься от масс. Нужен билет, так неизвестно, кому телефонить! Алло, алло! (К машинистке.) На чем остановились?
Ундертон. «Итак, товарищи…»
Победоносиков. «Итак, товарищи, Александр Семеныч Пушкин, непревзойденный автор как оперы „Евгений Онегин“, так и пьесы того же названия…»
Ундертон. Простите, товарищ Победоносиков, но вы сначала пустили трамвай, потом усадили туда Толстого, а теперь влез Пушкин — без всякой трамвайной остановки.
Победоносиков. Какой Толстой? При чем трамвай?! Ах да, да! С этими постоянными приветствиями… Попрошу без возражений! Я здесь выдержанно и усовершенствованно пишу на одну тему и без всяких уклонов в сторону, а вы… И Толстой, и Пушкин, и даже, если хотите, Байрон — это всё хотя и в разное время, но союбилейщики, и вообще. Я, может, напишу одну общую руководящую статью, а вы могли бы потом, без всяких извращений самокритики, разрезать статью по отдельным вопросам, если вы вообще на своем месте. Но вы вообще больше думаете про покрасить губки и припудриться, и вам не место в моем учреждении. Давно пора за счет молодых комсомолок орабочить секретариат. Попрошу-с сегодня же…
Входит Бельведонский.
Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Бельведонский! Задание выполнено? В ударном порядке?
Бельведонский. Выполнено, конечно, выполнено. Почти не смыкая глаз, так сказать, в социалистическом соревновании с самим с собой, но выполнено все согласно социальному заказу и авансу на все триста процентов. Изволите, товарищ, взглянуть на вашу будущую мебель?
Победоносиков. Продемонстрируйте!
Бельведонский. Извольте! Вы, разумеется, знаете и видите, как сказал знаменитый историк, что стили бывают разных Луёв. Вот это Луи Каторз Четырнадцатый, прозванный так французами после революции сорок восьмого года за то, что шел непосредственно после тринадцатого. Затем вот это Луи Жакоп, и, наконец, позволю себе и посоветую, как наиболее современное, Луи Мове Гу.
Победоносиков. Стили ничего, чисто подобраны. А как цена?
Бельведонский. Все три Луя приблизительно в одну цену.
Победоносиков. Тогда, я думаю, мы остановимся на Луе Четырнадцатом. Но, конечно, в согласии с требованием РКИ об удешевлении, предложу вам в срочном порядке выпрямить у стульев и диванов ножки, убрать золото, покрасить под мореный дуб и разбросать там и сям советский герб на спинках и прочих выдающихся местах.
Бельведонский. Восхитительно! Свыше пятнадцати Людовиков было, а до этого додуматься не могли, а вы сразу — по-большевицки, по-революционному! Товарищ Победоносиков, разрешите мне продолжить ваш портрет и запечатлеть вас как новатора-администратора, а также распределителя кредитов. Тюрьма и ссылка по вас плачет, журнал, разумеется. Музей революции по вас плачет, — оригинал туда — оторвут с руками! А копии с небольшой рассрочкой и при удержании из жалования расхватают признательные сослуживцы. Позвольте?
Победоносиков. Ни в каком случае! Для подобных глупостей я, конечно, от кормила власти отрываться не могу, но если необходимо для полноты истории и если на ходу, не прерывая работы, то пожалуйста. Я сяду здесь, за письменным столом, но ты изобрази меня ретроспективно, то есть как будто бы на лошади.
Бельведонский. Лошадь вашу я уже дома нарисовал по памяти, вдохновлялся на бегах и даже, не поверите, в нужных местах сам в зеркало гляделся. Мне теперь только вас к лошади присобачить остается. Разрешите отодвинуть в сторону корзиночку с бумажками. Какая скромность при таких заслугах! Очистите мне линию вашей боевой ноги. Как сапожок чисто блестит, прямо — хоть лизни. Только у Микель Анжело встречалась такая чистая линия. Вы знаете Микель Анжело?
Победоносиков. Анжелов, армянин?
Бельведонский. Итальянец.
Победоносиков. Фашист?
Бельведонский. Что вы!
Победоносиков. Не знаю.
Бельведонский. Не знаете?
Победоносиков. А он меня знает?
Бельведонский. Не знаю… Он тоже художник.
Победоносиков. А! Ну, он мог бы и знать. Знаете, художников много, главначпупс — один.
Бельведонский. Карандаш дрожит. Не передать диалектику характера при общей бытовой скромности. Самоуважение у вас, товарищ Победоносиков, титаническое! Блесните глазами через правое плечо и через самопишущую ручку-с. Позвольте увековечить это мгновение.
Победоносиков. Войдите!
Входит Ночкин.
Вы.
Ночкин. Я…
Победоносиков. Двести тридцать?
Ночкин. Двести сорок. Победоносиков. Пропили. Ночкин. Проиграл.
Победоносиков. Чудовищно! Непостижимо! Кто? Растратчик! Где? У меня! В какое время? В то время, когда я веду мое учреждение к социализму по гениальным стопам Карла Маркса и согласно предписаниям центра…
Ночкин. Ну что ж, Карл Маркс тоже в карты поигрывал.
Победоносиков. Карл Маркс? В карты? Никогда.
Ночкин. Ну вот, никогда… А что писал Франц Меринг? Что он писал на семьдесят второй странице своего капитального труда «Карл Маркс в личной жизни»? Играл! Играл наш великий учитель…
Победоносиков. Я, конечно, читал и знаю Меринга. Во-первых, он преувеличивает, а во-вторых, Карл Маркс действительно играл, но не в азартные, а в коммерческие игры.
Ночкин. А вот одноклассник, знаток и современник, известный Людвиг Фейербах, пишет, что и в азартные.
Победоносиков. Ну да, я читал, конечно, товарища Фейербахова. Карл Маркс иногда играл и в азартные, но не на деньги…
Ночкин. Нет… На деньги.
Победоносиков. Да, но на свои, а не на казенные.
Ночкин. Положим, каждый, штудировавший Маркса, знает, что был, правда, однажды памятный случай и с казенными.
Победоносиков. Конечно, этот исторический случай заставит нас, ввиду исторического прецедента, подойти внимательнее к вашему проступку, но все же…
Ночкин. Да бросьте вы вола вертеть! Не играл никогда Карл Маркс ни в какие карты. Да что мне вам рассказывать! Разве вы человека поймете? Вам только чтоб образцам да параграфам соответствовало. Эх ты, портфель набитый! Клипса канцелярская!
Победоносиков. Что?! Издеваться? И над своим непосредственным, ответственным начальством и над посредственной… да нет, что я говорю! над безответственной тенью Маркса… Не пускать! Задержать.
Ночкин. Товарищ Победоносиков, не утруждайте себя звонками, я сам в МУУР сообщу.
Победоносиков. Прекращу! Не позволю.
Бельведонский. Товарищ Победоносиков! Мгновение! Сохраните позу, как таковую. Дайте увековечить это мгновеньице.
Ундертон. Ха-ха-ха!
Победоносиков. Сочувствие? Растратчику? Смеяться? Да еще накрашенными губами. Вон! (Один, накручивая вертушку.) Алло, алло! Фу, Фу. Кто это! Александр Петрович. Да я ж тебя три дня… Прошел? Поздравляю. Ну еще бы, еще бы! Какие могут быть сомнения. Как всегда, целыми днями, целыми ночами… Да, наконец сегодня… Два билета. Мягкие. Первый. Со стенографисткой. При чем тут РКИ? Необходимо додиктовать отчет. Какое имеют значение двести сорок рублей туда и обратно? Да проведем их как суточные или еще какие-нибудь. В ударном порядке, с курьером… Ну, конечно, твое продвину… Вот, вот! Зеленый Мыс… Мне. Ну, жму руку, с ответственным приветом. (Бросает трубку. Мотивом тореадора.) Алло, алло!
Приемная. Чудаков и Велосипедкин наступают.
Оптимистенко. Да куда же ж вы прете, наконец? Имейте ж уважение к трудам и деятельности государственного персонала.
Входит Мезальянсова. Снова рванулись Чудаков и Велосипедкин.
Нет, нет… Вне очереди, согласно телефонограмме… (Проводит под ручку, выговаривая.) Все готово… А як же ж. Я ему рассказал со значением, что супруга его по комсомольцам пошла. Он спервоначалу как рассердится! Не потерплю, говорит, невоздержанные ухаживания без сериозного стажа и служебного базиса, а потом даже обрадовался. Секретаршу уже ликвидировал по причинам неэтичности губ. Идите прямо, не бойтесь! И под каждым ей листком был уже готов местком…
Мезальянсова уходит.
Чудаков. Ну, вот, теперь эту пропустили! Товарищ, да поймите ж вы — никакая научная, никакая нечистая сила уже не может остановить надвигающееся. Если мы не вынесем опыт в пространство над городом, то может даже быть взрыв.
Оптимистенко. Взрыв? Ну, ето вы оставьте! Не угрожайте государственному учреждению. Нам нервничать и волноваться невдобно, а когда будет взрыв, тогда и заявим на вас куда следует.
Велосипедкин. Да пойми ты, дурья голова. Это тебя надо распрозаявить и куда следует и куда не следует. Люди горят работать на всю рабочую вселенную, а ты, слепая кишка, канцелярскими разговорами мочишься на их энтузиазм. Да?
Оптимистенко. Попрошу-с не упирать на личность! Личность в истории не играет особой роли. Это вам не царское время. Это раньше требовался энтузиазм. А теперь у нас исторический материализм, и никакого энтузиазму с вас не спрашивается.
Мезальянсова входит.
Расходитесь, граждане, прием закрыт.
Мезальянсова (с портфелем). О баядера, перед твоей красотой! Тара-рам-тара-рам…

Сцена — продолжение театральных рядов. В первом ряду несколько свободных мест. Сигнал: «Начинаем». Публика смотрит в бинокли на сцену, сцена смотрит в бинокли на публику. Начинаются свистки, топанье, крики: «Время!»
Режиссер. Товарищи, не волнуйтесь! На несколько минут придется задержать третье действие по независящим обстоятельствам.
Минута, снова крики: «Время!»
Одну минуту, товарищи! (В сторону.) Ну что, идут? Неудобно так затягивать. Переговорить, наконец, можно и потом; пройдите в фойе, как-нибудь вежливо намекните. А, идут. Пожалте, товарищи. Нет, что вы! Очень приятно! Ну, несущественно, одну минуту, даже полчаса, это ж не поезд, всегда можно задержать. Каждый понимает, в такое время живем. Могут быть всякие там государственные, даже планетарные дела. Вы смотрели первый и второй акт? Ну, как, как? Нас всех, конечно, интересует впечатление и вообще взгляд…
Победоносиков. Ничего, ничего! Мы вот говорим с Иваном Ивановичем. Остро схвачено. Подмечено. Но все-таки это как-то не то…
Режиссер. Так ведь это все можно исправить, мы всегда стремимся. Вы только сделайте конкретные указания, — мы, конечно… оглянуться не успеете…
Победоносиков. Сгущено все это, в жизни так не бывает… Ну, скажем, этот Победоносиков. Неудобно все-таки… Изображен, судя по всему, ответственный товарищ, и как-то его выставили в таком свете и назвали еще как-то «главначпупс». Не бывает у нас таких, ненатурально, нежизненно, непохоже! Это надо переделать, смягчить, опоэтизировать, округлить…
Иван Иванович. Да, да, это неудобно! У вас есть телефон? Я позвоню Федору Федоровичу, он, конечно, пойдет навстречу… Ах, во время действия неудобно? Ну, я потом. Товарищ Моментальников, надо открыть широкую кампанию.
Моментальников.
Режиссер. Что вы! Что вы, товарищи! Ведь это в порядке опубликованной самокритики и с разрешения Гублита выведен только в виде исключения литературный отрицательный тип.
Победоносиков. Как вы сказали? «Тип»? Разве ж так можно выражаться про ответственного государственного деятеля? Так можно сказать только про какого-нибудь совсем беспартийного прощелыгу. Тип! Это все-таки не «тип», а как-никак поставленный руководящими органами главначпупс, а вы — тип!! И если в его действиях имеются противозаконные нарушения, надо сообщить куда следует на предмет разбирательства и, наконец, проверенные прокуратурой сведения — сведения, опубликованные РКИ, претворить в символические образы. Это я понимаю, но выводить на общее посмешище в театре…
Режиссер. Товарищ, вы совершенно правы, но ведь это по ходу действия.
Победоносиков. Действия? Какие такие действия? Никаких действий у вас быть не может, ваше дело показывать, а действовать, не беспокойтесь, будут без вас соответствующие партийные и советские органы. А потом, надо показывать и светлые стороны нашей действительности. Взять что-нибудь образцовое, например, наше учреждение, в котором я работаю, или меня, например…
Иван Иванович. Да, да, да! Вы пойдите в его учреждение. Директивы выполняются, циркуляры проводятся, рационализация налаживается, бумаги годами лежат в полном порядке. Для прошений, жалоб и отношений — конвейер. Настоящий уголок социализма. Удивительно интересно!
Режиссер. Но, товарищ, позвольте…
Победоносиков. Не позволю. Не имею права и даже удивляюсь, как это вообще вам позволили! Это даже дискредитирует нас перед Европой. (Мезальянсовой.) Это вы не переводите, пожалуйста…
Мезальянсова. Ах, нет, нет, ол райт! Он только что поел икры на банкете и теперь дремлет.
Победоносиков. А кого вы нам противопоставляете? Изобретателя? А что он изобрел? Тормоз Вестингауза он изобрел? Самопишущую ручку он выдумал? Трамвай без него ходит? Рациолярию он канцеляризировал?
Режиссер. Как?
Победоносиков. Я говорю, канцелярию он рационализировал? Нет! Тогда об чем толк? Мечтателей нам не нужно! Социализм — это учет!
Иван Иванович. Да, да. Вы бывали в бухгалтерии? Я бывал в бухгалтерии — везде цифры и цифры, и маленькие, и большие, самые разные, а под конец все друг с другом сходятся. Учет! Удивительно интересно!
Режиссер. Товарищ, не поймите нас плохо. Мы можем ошибаться, но мы хотели поставить наш театр на службу борьбы и строительства. Посмотрят — и заработают, посмотрят — и взбудоражатся, посмотрят — и разоблачат.
Победоносиков. А я вас попрошу от имени всех рабочих и крестьян меня не будоражить. Подумаешь, будильник! Вы должны мне ласкать ухо, а не будоражить, ваше дело ласкать глаз, а не будоражить.
Мезальянсова. Да, да, ласкать…
Победоносиков. Мы хотим отдохнуть после государственной и общественной деятельности. Назад, к классикам! Учитесь у величайших гениев проклятого прошлого. Сколько раз я вам говорил. Помните, как пел поэт:
Мезальянсова. Ну, конечно, искусство должно отображать жизнь, красивую жизнь, красивых живых людей. Покажите нам красивых живчиков на красивых ландшафтах и вообще буржуазное разложение. Даже если это нужно для агитации, то и танец живота. Или, скажем, как идет на прогнившем Западе свежая борьба со старым бытом. Показать, например, на сцене, что у них в Париже женотдела нет, а зато фокстрот, или какие юбки нового фасона носит старый одряхлевший мир — сконапель — бо монд. Понятно?
Иван Иванович, Да, да! Сделайте нам красиво! В Большом театре нам постоянно делают красиво. Вы были на «Красном маке»? Ах, я был на «Красном маке». Удивительно интересно! Везде с цветами порхают, поют, танцуют разные эльфы и… сифилиды.
Режиссер. Сильфиды, вы хотели сказать?
Иван Иванович. Да, да, да! Это вы хорошо заметили — сильфиды. Надо открыть широкую кампанию. Да, да, да, летают разные эльфы… и цвельфы… Удивительно интересно!
Режиссер. Простите, но эльфов было уже много, и их дальнейшее размножение не предусмотрено пятилеткой. Да и по ходу пьесы они нам как-то не подходят. Но относительно отдыха я вас, конечно, понимаю, и в пьесу будут введены соответствующие изменения в виде бодрых и грациозных дополнительных вставок. Вот, например, и так называемый товарищ Победоносиков, если дать ему щекотящую тему, — может всех расхохотать. Я сейчас же сделаю пару указаний, и роль просто разалмазится. Товарищ Победоносиков, возьмите в руки какие-нибудь три-четыре предмета, например, ручку, подпись, бумагу и партмаксимум, и сделайте несколько жонглерских упражнений. Бросайте ручку, хватайте бумагу — ставьте подпись, берите партмаксимум, ловите ручку, берите бумагу — ставьте подпись, хватайте партмаксимум. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Сов-день — парт-день — бю-ро-кра-та. Сов-день — парт-день — бю-ро-кра-та. Доходит?
Победоносиков (восторженно). Хорошо! Бодро! Никакого упадочничества — ничего не роняет. На этом можно размяться.
Мезальянсова. Вуй, сэ трэ педагожик.
Победоносиков. Легкость телодвижений, нравоучительная для каждого начинающего карьеру. Доступно, просто, на это можно даже детей водить. Между нами, мы — молодой класс, рабочий — это большой ребенок. Оно, конечно, суховато, нет этой округленности, сочности…
Режиссер. Ну, если вам это нравится, здесь горизонты фантазии необъятны. Мы можем дать прямо символистическую картину из всех наличных актерских кадров. (Хлопает в ладоши.)
Свободный мужской персонал — на сцену! Станьте на одно колено и согнитесь с порабощенным видом. Сбивайте невидимой киркой видимой рукой невидимый уголь. Лица, лица мрачнее… Темные силы вас злобно гнетут. Хорошо! Пошло.
Вы будете капитал. Станьте сюда, товарищ капитал. Танцуйте над всеми с видом классового господства. Воображаемую даму обнимайте невидимой рукой и пейте воображаемое шампанское. Пошло! Хорошо! Продолжайте! Свободный женский состав — на сцену!
Вы будете — свобода, у вас обращение подходящее. Вы будете — равенство, значит, все равно, кому играть. А вы — братство, — другие чувства вы все равно не вызовете. Приготовились! Пошли! Подымайте воображаемым призывом воображаемые массы. Заражайте, заражайте всех энтузиазмом! Что вы делаете?!
Выше вздымайте ногу, симулируя воображаемый подъем. Капитал, подтанцовывайте налево с видом Второго Интернационала. Чего руками размахались! Протягивайте щупальцы империализма… Нет щупальцев? Тогда нечего лезть в актеры. Протягивайте что хотите. Соблазняйте воображаемым богатством танцующих дам. Дамы, отказывайтесь резким движением левой руки. Так, так, так! Воображаемые рабочие массы, восстаньте символистически! Капитал, красиво падайте! Хорошо!
Капитал, издыхайте эффектно!
Дайте красочные судороги!
Превосходно!
Мужской свободный состав, сбрасывайте воображаемые оковы, вздымайтесь к символу солнца. Размахивайте победоносно руками. Свобода, равенство и братство, симулируйте железную поступь рабочих когорт. Ставьте якобы рабочие ноги на якобы свергнутый якобы капитал.
Свобода, равенство и братство, делайте улыбку, как будто радуетесь.
Свободный мужской состав, притворитесь, что вы — «кто был ничем», и вообразите, что вы — «тот станет всем». Взбирайтесь на плечи друг друга, отображая рост социалистического соревнования.
Хорошо!
Постройте башню из якобы могучих тел, олицетворяя в пластическом образе символ коммунизма.
Размахивайте свободной рукой с воображаемым молотом в такт свободной стране, давая почувствовать пафос борьбы.
Оркестр, подбавьте в музыку индустриального грохота.
Так! Хорошо!
Свободный женский состав — на сцену!
Увивайте воображаемыми гирляндами работников вселенной великой армии труда, символизируя цветы счастья, расцветшие при социализме.
Хорошо! Извольте! Готово!
Отдохновенная пантомима на тему —
«Труд и капитал актеров напитал».
Победоносиков. Браво! Прекрасно! И как вы можете с таким талантом размениваться на злободневные мелочи, на пустяшные фельетоны? Вот это подлинное искусство — понятно и доступно и мне, и Ивану Ивановичу, и массам.
Иван Иванович. Да, да, удивительно интересно! У вас есть телефон? Я позвоню. Кому-нибудь позвоню. Прямо душа через край. Это заражает! Товарищ Моментальников, надо открыть широкую кампанию.
Моментальников
Победоносиков. Очень хорошо! Всё есть! Вы только введите сюда еще самокритику, этаким символистическим образом, теперь это очень своевременно. Поставьте куда-нибудь в сторонку столик, и пусть себе статьи пишет, пока вы здесь своим делом занимаетесь. Спасибо, до свидания! Я не хочу опошлять и отяжелять впечатления после такой изящной концовочки. С товарищеским приветом!
Иван Иванович. С товарищеским приветом! Кстати, как фамилия этой артисточки, третья сбоку? Очень красивое и нежное… дарование… Надо открыть широкую кампанию, а можно даже и узкую, ну так… я и она. Я позвоню по телефону. Или пускай она позвонит.
Моментальников.
Два капельдинера останавливают лезущего в первый ряд Велосипедкина.
Капельдинер. Гражданин, а гражданин, вас вежливо просют, убирайтесь вы отсюда! Куда вы прете?
Велосипедкин. Мне нужно в первый ряд…
Капельдинер. А бесплатных пирожных вам не нужде? Вас вежливо просют, гражданин, а гражданин? У вас билет в рабочей полосе, а вы в чистую публику прете.
Велосипедкин. Я иду в первый ряд к товарищу Победоносикову по делу.
Капельдинер. Гражданин, а гражданин, в театр для удовольствий ходют, а не по делу. Вам вежливо говорят, катитесь отсюда колбасой!
Велосипедкин. Удовольствие дело послезавтрашнее, а я по делу по сегодняшнему, и, если будет надо, не только первый — мы вам все ряды переворотим с ложами.
Капельдинер. Гражданин, вам вежливо говорят, выметайтесь отсюда! За гардероб не платили, программу не купили, да еще без билета!
Велосипедкин. Да я не смотреть пришел. С моим делом я и по партийному билету сюда пройду… Я к вам, товарищ Победоносиков!
Победоносиков. Чего вы кричите? И кто это такой? Какой-то Победоносиков.
Велосипедкин. Шутки в сторону, бросьте играться. Вы и есть он, и я к вам, который и есть главначпупс Победоносиков.
Победоносиков. Надо-с узнать если не имя-отчество, то хотя бы фамилию, прежде чем обращаться к вышесидящему ответственному товарищу.
Велосипедкин. Так как ты ответственный, ты и отвечай, почему у тебя в канцелярии замораживают изобретение Чудакова? В нашем распоряжении минуты. Несчастие будет непоправимо. Отпустите немедленно деньги, вынесем опыт на максимально возвышенное место и…
Победоносиков. Что за чепуха?! Какой Чудаков? Какие возвышенности? И я вообще сам сегодня выезжаю на возвышенности Кавказа.
Велосипедкин. Чудаков — это изобретатель…
Победоносиков. Изобретателей много, а я один, и вообще прошу не беспокоить меня хотя бы в редкие, урегулированные подлежащими инстанциями минуты отдыха. Зайдите в пятницу.
Режиссер усиленно машет рукой Велосипедкину.
Велосипедкин. К тебе зайдут — и не в пятницу, а сегодня, и не я, а…
Победоносиков. Пускай заходит кто угодно, и не ко мне, а к моему заместителю. Если в приказе объявлено о моем отпуске, значит, меня нет. Надо понимать конструкцию нашей конституции.
Это безобразие!
Велосипедкин (к Ивану Ивановичу). Втолкуйте ему, втелефонируйте ему, вы же обещали!
Иван Иванович. Приставать с делами к лицу, находящемуся в отпуску. Удивительно интересно! У вас есть телефон? Я позвоню Николаю Александровичу. Надо беречь здоровье старых ответственных, пока они еще молоды.
Режиссер. Товарищ Велосипедкин, умоляю вас, не устраивайте скандала! Он же ж не из пьесы. Он просто похож, и умоляю вас, чтобы они не догадались. Вы получите полное удовлетворение по ходу действия.
Победоносиков. Прощайте, товарищ! Нечего сказать, называетесь ррреволюционным театром, а сами раздражаете… как это вы сказали. будоражите, что ли, ответственных работников. Это не для масс, и рабочие и крестьяне этого не поймут, и хорошо, что не поймут, и объяснять им этого не надо. Что вы из нас каких-то действующих лиц делаете? Мы хотим быть бездейственными… как они называются? — зрителями. Не-еет! В следующий раз я пойду в другой театр!
Иван Иванович. Да, да, да! Вы видали «Вишневую квадратуру»? А я был на «Дяде Турбиных». Удивительно интересно!
Режиссер (Велосипедкину). Что вы наделали? Вы чуть не сорвали весь спектакль. Пожалте на сцену!
Пьеса продолжается!

Сцена переплетена входными лестницами. Углы лестниц, площадки и двери квартир. На верхнюю площадку выходит одетый и с чемоданом Победоносиков. Пытается плечом придавить дверь, но Поля распахивает дверку и выбегает на площадку. Кладет руку на чемодан.
Поля. Что ж, я так и останусь. Не смешно!
Победоносиков. Я прошу тебя прекратить этот разговор. Какое семейное мещанство! Каждый врач скажет, что для полного отдыха необходимо вырвать себя, именно себя, а не тебя, из привычной среды, ну и я еду восстановить важный государству организм, укрепить его в разных гористых местностях.
Поля. Я же знаю, ну, видела, — тебе принесли два билета. Я могла думать… Ну, чем, чем я тебе мешаю? Смешно!
Победоносиков. Оставь ты эти мещанские представления об отдыхе. Мне на лодках кататься некогда. Это мелкие развлечения для разных секретарей. Плыви, моя гондола! У меня не гондола, а государственный корабль. Я тебе не загорать еду. Я всегда обдумываю текущий момент, а потом там… доклад, отчет, резолюция — социализм. По моему общественному положению мне законом присвоена стенографистка.
Поля. Когда я твоей стенографии мешала? Смешно! Ну, хорошо, ты перед другими ханжишь, стараешься, но чего ты меня обманываешь? Не смешно. Чего ты меня ширмой держишь?! Пусти ты меня, ради бога, и стенографируй хоть всю ночь!
Смешно!
Победоносиков. Тс… Ты меня компрометируешь своими неорганизованными, тем более религиозными выкриками. «Ради бога». Тсс… Внизу живет Козляковский, он может передать Павлу Петровичу, а тот знаком домами с Семеном Афанасьичем.
Поля. Чего скрывать? Смешно!
Победоносиков. Тебе, тебе нужно скрывать, скрывать твои бабьи мещанские, упадочные настроения, создавшие такой неравный брак. Ты вдумайся хотя бы перед лицом природы, на которую я еду. Вдумайся! Я — и ты! Сейчас не то время, когда достаточно было идти в разведку рядом и спать под одной шинелью. Я поднялся вверх по умственной, служебной и по квартирной лестнице. Надо и тебе уметь самообразовываться и диалектически лавировать. А что я вижу в твоем лице? Пережиток прошлого, цепь старого быта!
Поля. Я тебе мешаю? Чем? Смешно! Это ты из меня сделал ощипанную наседку.
Победоносиков. Тсс. Довольно этой ревности! Сама шляешься по чужим квартирам. Комсомольские удовольствия, да? Думаешь, я не знаю? Не могла себе даже хахалей найти сообразно моему общественному положению. Шкодливая юбконосица!
Поля. Замолчи! Не смешно!
Победоносиков. Тсс. Я тебе сказал, внизу живет Козляковский. Зайдем в квартиру. Это надо, наконец, кончить!
Хлопает дверью, вталкивая Полю в квартиру. На нижней ступеньке показывается Велосипедкин, за ним Чудаков, груженный невидимой машиной. Невидимую машину поддерживают Двойкин и Тройкин.
Велосипедкин. Нажимай, товарищи! Еще ступенек двадцать. Тащи тихо! Чтоб он не спрятался опять за секретарей и бумажки. Пускай эта бомба времени разорвется у него.
Чудаков. Боюсь, не успеем донести. Просчет в десятую секунды даст разницу в целый час по нашему времени.
Двойкин. Ты чувствуешь, как нагреваются части под рукой? Стекло закипает.
Тройкин. С моей стороны планка накаляется до невозможности. Плита! Честное слово, плита! С трудом держусь, чтоб не разжать ладонь.
Чудаков. Тяжесть машины увеличивается с каждой секундой. Я почти могу поручиться, что в машине материализуется постороннее тело.
Двойкин. Товарищ Чудаков, топай скорей! Поддерживать нет возможности. Огонь несем.
Велосипедкин (подбегает и поддерживает, обжигаясь). Товарищи, не сдавайтесь. Еще ступенек десять — пятнадцать, он сейчас же здесь наверху. О, черт, адово пламя! (Отрывает обожженную руку.)
Чудаков. Тащить дальше нельзя. Видимо, остаются секунды. Скорее! Хотя б до площадки! Сваливайте здесь!
Из двери выбегает Победоносиков, дверь захлопывает, потом стучит. Дверь приоткрывается, показывается Поля.
Победоносиков. Ты, конечно, не волнуйся… Ты, Полечка, помни, что ты сама можешь понять, что нашу жизнь, мою жизнь может устроить только твое доброе желание.
Поля. Мое? Сама? Не смешно.
Победоносиков. Кстати, я забыл спрятать браунинг. Он мне, должно быть, не пригодится. Спрячь, пожалуйста. Помни, он заряжен, и, чтоб выстрелить, надо только отвесть вот этот предохранитель. Прощай, Полечка!
Захлопывает дверь, прижимает ухо к замочной скважине, прислушивается. На нижней ступеньке показывается Мезальянсова.
Мезальянсова. Носик, ты скоро?
Победоносиков. Т-с-с-с.
Грохот, взрыв, выстрел. Победоносиков распахивает дверь и бросается в квартиру. На нижней площадке фейерверочный огонь. На месте поставленного аппарата светящаяся женщина со свитком в светящихся буквах. Горит слово «Мандат». Общее остолбенение. Выскакивает Оптимистенко, на ходу подтягивает брюки, в ночных туфлях на босы ноги, вооружен.
Оптимистенко. Где? Кого?!
Фосфорическая женщина. Привет, товарищи! Я делегатка 2030 года. Я включена на двадцать четыре часа в сегодняшнее время. Срок короткий, задания чрезвычайные. Проверьте полномочия и оповеститесь.
Оптимистенко (бросается к делегатке, всматривается в мандат, скороговоркой проборматывая текст). «Институт истории рождения коммунизма…» Так… «Даны полномочия…» Правильно… «Отобрать лучших…» Ясно… «для переброски в коммунистический век…» Что делается-то! Что делается, господи. (Бросается вверх по ступенькам.)
На пороге появляется раздраженный Победоносиков.
Товарищ Победоносиков, к вам делегат из центру.
Победоносиков снимает кепку, роняет чемодан, растерянно пробегает мандат, потом торопливо приглашает рукой в квартиру. К Оптимистенко шепотом, потом к Фосфорической женщине.
Победоносиков (к Оптимистенко). Накрути хвост вертушке. Справься там, знаешь у кого, возможная ли эта вещь, сообразно ли это с партэтикой и мыслимо ли безбожнику верить в такие сверхъестественные явления. (К Фосфорической женщине.) Я, конечно, уже в курсе этого дела, и мною оказано всемерное содействие. Ваши компетентные органы поступили вполне продуманно, направив вас ко мне. У нас этот вопрос уже прорабатывается в комиссии и сейчас же за получением руководящих директив будет с вами согласован. Пройдите прямо в мой кабинет, не обращая внимания на некоторое мещанство вследствие неувязки равенства культурного уровня супружества. (К Велосипедкину.) Пожалуйста! Я ж вам говорил — заходите прямо ко мне!
Победоносиков пропускает Фосфорическую женщину, постепенно охлаждающуюся и приходящую в нормальный вид.
(К подбежавшему Оптимистенко.) Ну, что, что?
Оптимистенко. Оне смеются и говорят, что это за границей человеческого понимания.
Победоносиков. Ах, за границей! Значит, надо с ВОКСом увязать. Самую мельчайшую вещь надо растолковывать. Сами ни малейшей инициативы не могут проявить. Товарищ Мезальянсова, стенография откладывается. Подымайтеся вверх для немедленной сверхурочной культурной связи.

Установка второго действия, только беспорядочная. Надпись: «Бюро по отбору и переброске в коммунистический век». Вдоль стены сидят Мезальянсова, Бельведонский, Иван Иванович, Кич, Победоносиков, Оптимистенко секретарствует на приеме. Победоносиков входит недовольный, придерживая двумя руками два портфеля.
Оптимистенко. В чем дело, гражданин?
Победоносиков. Нет, так это продолжаться не может! Я об этом еще поговорю. Я и в стенную газету про это напишу. Обязательно напишу. С бюрократизмом и протекционизмом надо бороться. Я требую пропустить меня вне очереди!
Оптимистенко. Товарищ Победоносиков, да какой же может быть бюрократизм перед проверкой и перед отбором? Не треба вам ее беспокоить. Идите себе вне очереди. Вот очередь пройдет, и валяйте прямо сами по себе и без всякой очереди.
Победоносиков. Мне нужно сейчас!
Оптимистенко. Сейчас? Пожалуйста, сейчас! Только же ж у вас часы с ихними часами не согласованы. У нее же ж, товарищ, время другое, и как она мне скажет, вы сейчас же ж и пойдете…
Победоносиков. Так ведь мне ж надо в связи с переброской выяснить массу дел: и оклад, и квартиру, и прочее.
Оптимистенко. Тьфу! Да я же ж вам говорю, не суйтесь вы с мелочами в крупное госучреждение! Мы мелочами заниматься не можем. Государство крупными вещами интересуется: фордизмы разные, машины времени, то, сё…
Иван Иванович. Вы когда-нибудь бывали в очереди? Я первый раз бываю в очереди. Удивительно неинтересно!
Бывший кабинет Победоносикова полон. Приподнятость и боевой беспорядок первых октябрьских дней. Фосфорическая женщина говорит.
Фосфорическая женщина. Товарищи, сегодняшняя встреча — наспех. Со многими мы проведем года. Я расскажу вам еще много подробностей нашей радости. Едва разнеслась весть о вашем опыте, ученые установили дежурство. Они много помогли вам, учитывая и корректируя ваши неизбежные просчеты. Мы шли друг к другу, как две бригады, прорывающие тоннель, пока не встретились сегодня. Вы сами не видите всей грандиозности ваших дел. Нам виднее: мы знаем, что вошло в жизнь. Я с удивлением оглядывала квартирки, исчезнувшие у нас и тщательно реставрируемые музеями, и я смотрела гиганты стали и земли, благодарная память о которых, опыт которых и сейчас высятся у нас образцом коммунистической стройки и жизни. Я разглядывала незаметных вам засаленных юношей, имена которых горят на плитах аннулированного золота. Только сегодня из своего краткого облета я оглядела и поняла мощь вашей воли и грохот вашей бури, выросшей так быстро в счастье наше и в радость всей планеты. С каким восторгом смотрела я сегодня ожившие буквы легенд о вашей борьбе — борьбе против всего вооруженного мира паразитов и поработителей. За вашей работой вам некогда отойти и полюбоваться собой, но я рада сказать вам о вашем величии.
Чудаков. Товарищ, простите, я вас перебью. Но времени остается наших шесть часов, и мне нужны ваши последние указания. Сколько будет отправлено, год назначения, быстрота?
Фосфорическая женщина. Направление — бесконечность, скорость — секунда — год, место — 2030 год, сколько и кто — неизвестно. Известна только станция назначения. Здесь — ценность неясна. Будущему прошлое — ладонь. Примут тех, кто сохранится в ста годах. Приступайте, товарищ! Кто с вами?
Фоскин. Я!
Двойкин. Я!
Тройкин. Я!
Фосфорическая женщина. А кто из математиков — для чертежей и руководства?
Фоскин. Мы!
Двойкин. Мы!
Тройкин. Мы!
Фосфорическая женщина. Как? Вы и рабочие, вы и математики?
Велосипедкин. Очень просто! Мы и рабочие, мы и вузовцы.
Фосфорическая женщина. Для нас просто. Я не знала, прост ли для вас переход от конвейера к управлению, от рашпиля к арифмометру.
Двойкин. Не такие переходы делали, товарищ. Мы броненосцы делали, потом зажигалки, с зажигалками кончили — штыки начали, штыков наделали — на трактора перешли, да еще всякую учебу на вуз наматывали. И у нас многие не верили, только мы это неверие в рабочий класс ликвидировали. Когда вы наше время изучали, у вас небольшой просчетец вышел. Вы, кажется, про прошлый год думаете?
Фосфорическая женщина. Я вижу, с вашим подвижным курьерским мозгом встать бы прямо в наши ряды и в нашу работу.
Велосипедкин. Этого мы и боимся, товарищ. Машину мы пустим и, конечно, пойдем, если ячейка пошлет. Но, пожалуйста, лучше пока не берите нас никуда. У нас как раз наш цех на непрерывку переходит — очень важно и интересно знать, выполним ли мы пятилетку в четыре года.
Фосфорическая женщина. Обещаю одно. Остановимся на станции 1934 год для получения справок. Но если таких, как вы, много, то и справок не надо.
Чудаков. Идем, товарищи!
Стена канцелярии. Пробегают Чудаков, Велосипедкин, Двойкин, Тройкин, Фоскин, на ходу сверяя планы. Победоносиков семенит за Чудаковым. Чудаков отмахивается.
Победоносиков (возбужденно размахивая). Подумаешь, какой-то Чудаков пользуется тем, что изобрел какой-то аппаратишко времени и познакомился с этой бабой, ответ-женщиной, раньше. Я еще не уверен вообще, что здесь не просто бытовое разложение и вообще связи фридляндского порядка. Пол и характер! Да! Да! (К Оптимистенко.) Подчиненный товарищ Оптимистенко, вы же должны понять, что вопрос касается важнейшей вещи о поездке моей, ответственного работника, во главе целого учреждения в столетнюю служебную командировку.
Оптимистенко. Да не согласовано ваше путешествие!
Победоносиков. То есть как это не согласовано? Я уже с утра себе и литеры и мандаты выписал!
Оптимистенко. Ну, видите, а с НКПС не увязано.
Победоносиков. Но при чем же тут НКПС? Это же головотяпство! Это же ж не поезд. Тут в одну секунду сорок человек или восемь лошадей мчат вперед на целый год.
Оптимистенко. Отказать! Нежизненно! Кто же ж согласится ездить в командировку, когда ему за сто лет суточных треба, а ему секундочные выписывать будут?
Кабинет Победоносикова.
Фосфорическая женщина. Товарищи…
Поля. Прошу слова! Простите за навязчивость, я без всякой надежды, какая может быть надежда! Смешно! Я просто за справкой, что такое социализм. Мне про социализм товарищ Победоносиков много рассказывал, но все это как-то не смешно.
Фосфорическая женщина. Вам недолго осталось ждать. Вы поедете вместе с мужем, с детьми.
Поля. С детьми? Смешно, у меня нет детей. Муж говорит, что в наше боевое время лучше не связываться с таким несознательным не то элементом, не то алиментом.
Фосфорическая женщина. Хорошо. Вас не связывают дети, но ведь вас связывает многое другое, раз вы живете с мужем.
Поля. Живу? Смешно! Я не живу с мужем. Он живет с другими, равными ему умом, развитостью. Не смешно!
Фосфорическая женщина. Почему же вы называете его мужем?
Поля. Чтобы все видели, что он против распущенности. Смешно!
Фосфорическая женщина. Понимаю. Значит, он просто заботится о вас, чтобы у вас все было?
Поля. Да… он заботится, чтобы у меня ничего не было. Он говорит, что обрастание меня новым платьем компрометирует его в глазах товарищей. Смешно!
Фосфорическая женщина. Не смешно!
Стена канцелярии. Проходит Поля.
Победоносиков. Поля? Ты как здесь? Доносила? Жаловалась?!
Поля. Жаловалась? Смешно!
Победоносиков. Ты ей, главное, рассказала, как мы шли вместе, плечо к плечу, навстречу солнцу коммунизма? Как мы боролись со старым бытом? Женщины любят сентиментальность. Ей это понравилось? Да?
Поля. Вместе? Смешно!
Победоносиков. Ты смотри, Поля! Ты не должна запятнать мою честь как члена партии с выдающимся стажем. Ты должна помнить про партийную этику и не выносить сора из избы. Кстати, ты пошла бы в избу, то есть в квартирку, и убрала бы, вынесла сор и уложила вещи. Я еду. Я против совместительства и пока поеду один, а тебя выпишу, когда вообще буду выписывать родственников. Иди домой, Поля, а то…
Поля. Что «а то»? Не смешно!
Кабинет Победоносикова.
Фосфорическая женщина. Выбор на ваше учреждение пал случайно, как и изобретения кажутся случайными. Пожалуй, лучшие образцы людей в том учреждении, в котором работают Тройкины и Двойкины. Но у вас на каждой пяди стройка, хорошие экземпляры людей можно вывезти и отсюда.
Ундертон. Скажите, а мне можно с вами?
Фосфорическая женщина. Вы отсюда?
Ундертон. Пока ниоткуда.
Фосфорическая женщина. Как так?
Ундертон. Сократили.
Фосфорическая женщина. Что это значит?
Ундертон. Губы, говорят, красила.
Фосфорическая женщина. Кому?
Ундертон. Себе.
Фосфорическая женщина. Больше ничего не делали?
Ундертон. Перестукивала. Стенографировала.
Фосфорическая женщина. Хорошо?
Ундертон. Хорошо.
Фосфорическая женщина. Отчего ж ниоткуда?
Ундертон. Сократили.
Фосфорическая женщина. Почему?
Ундертон. Губы красила.
Фосфорическая женщина. Кому?
Ундертон. Да себе ж!
Фосфорическая женщина. Так какое ж им дело?
Ундертон. Сократили.
Фосфорическая женщина. Почему?
Ундертон. Губы, говорят, красила!
Фосфорическая женщина. Так зачем же вы красили?
Ундертон. Не покрасить, тогда и совсем не примут.
Фосфорическая женщина. Не понимаю. Если б вы еще кому-нибудь другому, скажем, приходящим за справками на работе красили б, ну, тогда б могли сказать — мешает, посетители обижаются. А так…
Ундертон. Товарищ, вы меня извините за губы. Что мне делать? В подполье я не была, а нос у меня в веснушках, на меня только и внимание обратят, что я губами бросаюсь. Если у вас и без этого на людей смотрят, вы скажите, только покажите вашу жизнь — хоть краешком! Конечно, там у вас все важные… с заслугами, там Победоносиковы разные. Я им на глаза попадаться не буду, но все-таки пустите… Если не подойду, я обратно вернусь… вышлете сейчас же. А в дороге я могу кой-чего поделать, впечатления будете диктовать или отчет в израсходовании — я настукаю.
Ночкин. А я подсчитаю. Я лучше у вас в МУУР заявлю, а то пока здесь суды разберутся…
Стена приемной.
Победоносиков. Запишите, занесите в протокол! В таком случае я должен заявить, что я снимаю с себя всякую ответственность, и если вследствие незнакомства с предшествующей перепиской, а также неудачного подбора личного состава произойдет катастрофа…
Оптимистенко. Ну, ето вы оставьте. Не угрожайте крупному государственному учреждению, нам нервничать и волноваться невдобно. А если произойдет катастрофа, мы тогда и доведем до сведения милиции на предмет составления протокола.
Проходит Ночкин, прячась за Ундертон.
Победоносиков (останавливая Ночкина и меряя Ундертон глазами). Как? Еще в учреждении?! Еще на свободе. Товарищ Оптимистенко! Почему не приняты меры? Но, впрочем, раз вы еще на свободе, вы не можете уклоняться от срочной работы. Надо сообразно с моими командировками выписать подъемные и суточные, исходя из нормального понятия о времени и среднего заработка за сто лет, ну и там командировочные и подотчетные… В случае порчи машины, может, где-нибудь придется простоять, на каком-нибудь глухом полугодии, лет двадцать, тридцать, надо все это предусмотреть и принять во внимание. Нельзя так неорганизованно катиться…
Ночкин. А ты организованно катись колбасой. (Скрывается.)
Иван Иванович. Колбасой? Вы бывали на заседаниях? Я бывал на заседаниях. Везде бутерброды с сыром, с ветчиной, с колбасой — удивительно интересно!
Победоносиков (один, разваливается в кресле). Ну, хорошо, я уйду! При таком отношении я скажу, что я ухожу в отставку. Пускай потом изучают меня по воспоминаниям современников и портретам. Я ухожу, но вам же, товарищи, хуже!
Выходит Фосфорическая женщина.
Оптимистенко. Прием закрыт! Придите завтра, в порядке живой очереди.
Фосфорическая женщина. Какой прием? Какое завтра? Какая очередь.
Оптимистенко (указывая на вывеску «Без доклада не входить»). Согласно с основными законами.
Фосфорическая женщина. А, вы эту глупость снять забыли?!
Победоносиков (вскакивая и идя рядом с Фосфорической женщиной). Здравствуйте, здравствуйте, товарищ. Простите, что я опоздал, но эти дела… Я все-таки к вам заехал на минутку. Я отказывался. Но никто и слушать не хочет. Езжай, говорят, представительствуй. Ну, раз коллектив просит, — пришлось согласиться. Только имейте в виду, товарищ, я работник центрального значения, пускай другие колхозятся. Вы это учтите заранее и снеситесь. Товарищ Оптимистенко может дать молнией за наш счет. Вы, конечно, сами понимаете, что мне придется предоставить должность согласно стажу и общественному положению как крупнейшему работнику в своей области.
Фосфорическая женщина. Товарищ, я никого никуда не определяю, я явилась к вам только для убедительности. Не сомневаюсь, что с вами поступят так, как вы заслуживаете.
Победоносиков. Инкогнито? Понимаю! Но между нами, как облеченными обоюдным доверием, не может быть тайн. И я, как старший товарищ, должен вам заметить, что вас окружают люди не вполне стопроцентные. Велосипедкин курит. Чудаков — пьет, должно быть, пьет сообразно с фантазией. Должен сказать и про жену, не смею утаить от организации, — мещанка и привержена к новым связям и к новым юбкам, совокупно именуемым старым бытом.
Фосфорическая женщина. Ну какое вам дело? Работают зато…
Победоносиков. Ну что ж, что зато? Я тоже за то, но я зато не пью, не курю, не даю «на чай», не загибаю влево, не опаздываю, не… (наклоняется к уху) не предаюсь излишествам, не покладаю рук…
Фосфорическая женщина. Это вы говорите про все, чего вы «не, не, не»… Ну а есть что-нибудь, что вы «да, да, да»?
Победоносиков. Да, да, да? Ну да! Директивы провожу, резолюции подшиваю, связь налаживаю, партвзносы плачу, партмаксимум получаю, подписи ставлю, печать прикладываю… Ну, просто уголок социализма. У вас там, должно быть, циркуляция бумажек налажена, конвейер, а?
Фосфорическая женщина. Не знаю, про что вы говорите, но, конечно, бумага для газет подается в машину исправно.
Входят Понт Кич и Мезальянсова.
Понт Кич. Кхе, кхе!
Мезальянсова. Плиз, сэр.
Понт Кич. Асеев, бегемот, дай в долг, лик избит, и стоимость снизилась май пуд часейшен…
Мезальянсова. Мистер Понт Кич хочет сказать, что он может по сходной государственной цене скупить, ввиду полной ненадобности, все часы, и тогда он поверит в коммунизм.
Фосфорическая женщина. Понятно и без перевода. Сначала признайте — выгоды потом! Товарищи! Приходите вовремя, — ровно в двенадцать часов на станцию 2030 год отбывает первый поезд времени.

Подвал Чудакова. С двух сторон невидимой машины возятся Чудаков и Фоскин, Велосипедкин и Двойкин. Фосфорическая женщина сверяет с планом невидимую машину. Тройкин хранит двери.
Фосфорическая женщина. Товарищ Фоскин! Щиты, ослабляющие ветер, ставьте ординарные. Пятилетка приучила к темпу и скорости. Переход почти не будет заметен.
Фоскин. Стекло сменю. Полмиллиметра. Небьющееся.
Фосфорическая женщина. Товарищ Двойкин! Проверьте рессоры. Смотрите, чтобы не трясло на ухабах праздников. Непрерывка избаловала плавным ходом.
Двойкин. Пройдем плавно, только б не валялись водочные бутылки на дороге.
Фосфорическая женщина. Товарищ Велосипедкин! Следите за манометром дисциплины. Отклонившихся срежет и снесет.
Велосипедкин. Ничего! Подтянем струною!
Фосфорическая женщина. Товарищ Чудаков, готово?
Чудаков. Отметим линию стояния, и можно пускать пассажиров.
Белая лента-рулон размотана между колесами невидимой машины.
Велосипедкин. Тройкин, пускай!
С четырех сторон с плакатами под «Марш времени» вливаются пассажиры.

Оптимистенко (отделяясь от толпы, к Чудакову). Товарищ, я вас должен конфиденциально спросить — буфет будет? Так и знал! А почему не оповещено приказом? Забыли? Ну, ничего, питья хватит, с едой перебьемся. Заходите в наше купе. Которое местечко-то?
Чудаков. Становитесь рядом. Плечо к плечу. Об усталости не беспокойтесь. Только поворот вот этого колеса — и через секунду…
Победоносиков (входит в сопровождении Мезальянсовой). Звонка еще не было? Можно давать. Сразу второй! (К Двойкину.) Товарищ, ты партийный? Да? Не в службу, а в дружбу — помоги там с вещами. Документы важные, о-о-о. Нельзя доверять разным беспартийным носильщикам, носящим только за деньги, а тебе, как выдвиженцу, пожалуйста, — неси! Доверяю. Кто здесь завглавнач посадки? Где мое купе? Мое место, конечно, нижнее…
Фосфорическая женщина. Машина времени еще не вполне оборудована. Вам, как пионерам этого вида транспорта, придется стоять со всеми.
Победоносиков. При чем тут пионеры? Пионерский слет закончен, и попрошу никогда больше не надоедать мне с пионерами. Эта кампания проведена! Я просто не поеду! Черт знает что такое! Надо наконец научиться беречь старого гвардейца, а то я уйду из гвардии. Наконец я требую компенсации за неиспользованный отпуск! Одним словом, где вещи?
Двойкин толкает вагонетку с перевязанными кипами бумаг, шляпными картонками, портфелями, охотничьими ружьями и шкафом-сундуком Мезальянсовой. С четырех углов вагонетки четыре сеттера. За вагонеткой Бельведонский, с чемоданом, ящиком, кистями, портретом.
Фосфорическая женщина. Товарищ, это что за громадный универмаг?
Оптимистенко. Да нет же ж. Это малюсенькое обрастание.
Фосфорическая женщина. Ну, зачем вам? Хоть часть оставьте!
Оптимистенко. Конечно, товарищ, почтой дошлете.
Победоносиков. Попрошу без замечаний! Развесьте себе стенную газету и замечайте там. Я должен представить циркуляры, литеры, копии, тезисы, перекопии, поправки, выписки, справки, карточки, резолюции, отчеты, протоколы и прочие оправдательные документы при хотя бы вещественных собаках. Я мог спросить дополнительный вагон-бис, но я не спрашиваю сообразно со скромностью в личной жизни. Не теряйте политику дальнего прицела. Вам это тоже очень и очень пригодится. Получив штаты, я переведу канцелярию в общемировой масштаб. Расширив штаты, я переведу масштаб в междупланетный. Надеюсь, вы не хотите обесканцелярить и дезорганизовать планету?
Оптимистенко (Фосфорической женщине). Не возражайте, гражданка. Жалко же ж планету.
Фосфорическая женщина. Только возитесь быстрее!
Победоносиков. Я попрошу вас не вмешиваться не в свою компетенцию. Это слишком! Попрошу не забывать — это мои люди, и пока я не снят, я здесь распронаиглавный. Мне это надоело! Я буду жаловаться всем на все действия решительно всех, как только вступлю в бразды. Посторонитесь, товарищи! Ставьте вещи сюда. Где портфель светло-желтого молодого теленка с монограммой? Оптимистенко, сбегайте! Не волнуйтесь, подождут! Я останавливаю поезд по государственной необходимости, а не из-за пустяков.
Оптимистенко бросается, навстречу Поля с портфелем.
Поля. Пожалуйста, не шипи! Я прибирала дома, как ты велел, — сейчас вернусь, доприбираюсь. Вижу — забыл. Думаю — важное! Смешно! Прибежала — пожалуйста! (Передает портфель.)
Победоносиков. Принимаю портфель и принимаю к сведению. Надо напоминать раньше! В следующий раз я буду рассматривать это как прорыв и ослабление супружеской дисциплины. Провожатые, выйдите! Прощай, Поля! Когда я устроюсь, я тебе буду присылать треть чего-нибудь в согласии с практикой суда и вплоть до изменения устаревшего законодательства.
Понт Кич (входя и останавливаясь). Кхе, кхе!
Мезальянсова. Плиз, сэр!
Понт Кич. Вор нагл драл с лип жасмин дай нам плюньте биллетер…
Мезальянсова. Мистер Кич хочет сказать и говорит, что он без билета, потому что не знал, какой нужен — партийный или железнодорожный, но что он согласен врастать в любой социализм, только чтоб это ему было доходно…
Оптимистенко. Плиз, плиз, сэр. Дорогой договоримся.
Иван Иванович. Привет! Наше вам и вашим и нашим достижениям. Еще одно последнее усилие — и всё будет изжито. Вы видали социализм? Я сейчас увижу социализм — удивительно интересно.
Победоносиков. Итак, товарищи… Почему и на чем мы остановились?
Ундертон. Мы остановились на «Итак, товарищи…».
Победоносиков. Да! Прошу слово! Беру слово! Итак, товарищи, мы переживаем то время, когда в моем аппарате изобретен аппарат времени. Этот аппарат освобожденного времени изобретен именно в моем аппарате, потому что у меня в аппарате было сколько угодно свободного времени. Настоящий текущий момент характеризуется тем, что он момент стоячий. А так как в стоячем моменте неизвестно, где заключается начало и где наступает конец, то я сначала скажу заключительное слово, а потом вступительное. Аппарат прекрасный, аппарату рад — рад и я и мой аппарат. Мы рады потому, что, раз мы едем раз в год в отпуск и не пустим вперед год, мы можем быть в отпуску каждый год два года. И наоборот, теперь мы получаем жалованье один день в месяц, но раз мы можем пропустить весь месяц в один день, то мы можем получать жалованье каждый день весь месяц. Итак, товарищи…
Голоса.
— Долой!
— Довольно!!
— Валяй без молебнов.
— Чудаков, выключи ему время!
Чудаков подкручивает Победоносикова. Победоносиков продолжает жестикулировать, но уже совсем не слышен.
Оптимистенко. В свою очередь беру слово от лица всех и скажу вам прямо в лицо, невзирая на лица, что нам все равно, какое лицо стоит во главе учреждения, потому что мы уважаем только то лицо, которое поставлено и стоит. Но скажу нелицеприятно, что каждому лицу приятно, что это опять ваше приятное лицо. Поэтому от лица всех подношу вам эти часы, так как эти идущие часы будут к лицу именно вам, как лицу, стоящему во главе…
Голоса.
— Долой.
— Посолите ему язык!!
— Закрути ему кран, Чудаков!
Чудаков выключает Оптимистенко. Оптимистенко тоже жестикулирует, но и его не слышно.
Фосфорическая женщина. Товарищи! По первому сигналу мы мчим вперед, перервав одряхлевшее время. Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью. Удесятерим и продолжим пятилетние шаги. Держитесь массой, крепче, ближе друг к другу. Летящее время сметет и срежет балласт, отягченный хламом, балласт опустошенных неверием.
Победоносиков. Отойди, Поля!
Ночкин (вбегает, преследуемый). Мне бы только добежать до социализма, уж там разберут.
Милиционер (догоняет, свистя). Держи.
Вскакивают в машину.
Фосфорическая женщина. Раз, два, три!
Бенгальский взрыв. «Марш времени». Темнота. На сцене Победоносиков, Оптимистенко, Бельведонский, Мезальянсова, Понт Кич, Иван Иванович, скинутые и раскиданные чертовым колесом времени.
Оптимистенко. Слезай, приехали!
Победоносиков. Поля, Полечка! Пощупай меня, осмотри меня со всех сторон. Кажется, меня переехало временем. Полина. Увезли?! Задержать, догнать и перегнать! Который час? (Смотрит на дареные часы.)
Оптимистенко. Отдавайте, отдавайте часы, гражданин! Бытовая взятка нам не к лицу как таковая, коль скоро я один от лица всех месячное жалованье в эти часы вложил. Мы найдем себе другое лицо, чтобы подносить часы и уважать.
Иван Иванович. Лес рубят — щепки летят. Маленькие… большие недостатки механизма. Надо пойти привлечь советскую общественность. Удивительно интересно!
Победоносиков. Художник, лови момент, изобрази живого человека в смертельном оскорблении!
Бельведонский. Не-е-ет! Ракурс у вас какой-то стал неудачный. На модель надо смотреть, как утка на балкон. У меня только снизу вверх получается вполне художественно.
Победоносиков (Мезальянсовой). Хорошо, хорошо, пускай попробуют, поплавают без вождя и без ветрил! Удаляюсь в личную жизнь писать воспоминания. Пойдем, я с тобой, твой Носик!
Мезальянсова. Я уже с носиком, и даже с носом, и даже с очень большим. Ни социализма не смогли устроить, ни женщину. Ах вы, импо… зантная фигурочка, нечего сказать! Гуд бай, адье, ауф-видерзейн, прощайте. Плиз, май Кичик, май Пончик! (Уходит с Понтом Кичем.)
Победоносиков. И она, и вы, и автор — что вы этим хотели сказать, — что я и вроде не нужны для коммунизма.

Источник статьи: http://sheba.spb.ru/rs/maiak-bania.htm