Попал в деревне в бане
Любовь Засова (Любовь Петровна Андриянова) родилась 30 мая 1959 года в селе Кага (Башкортостан). Живёт в селе Кага; работает библиотекарем, экскурсоводом.
Наталья пропылесосила ковер, полила цветы, протерла влажной тряпкой мебель. Застеленные линолеумом полы мыть было одно удовольствие. Закинула постельное белье в стиралку-автомат и пошла мыть баню. Муж Федор затопил ее час назад, вода согрелась, в бане было тепло. Баня была по-белому. Крашеная серебрянкой печка, обитые вагонкой стены, лакированная полка для банных принадлежностей, светильники по углам, коврик возле двери – все это немного придавало бане вид горницы. Федор шутил:
– Повесь тут занавески да стол поставь со скатертью – и можно жить.
Наталья жесткой щеткой вымыла полок и лавки, ошпарила их кипятком. Вымыла пол, присела на лавку и закрыла глаза. В бане пахло дорогим шампунем – дети из города привезли, в деревне такого в магазине не найдешь. Наталья вдохнула тонкий аромат – приятный, но какой-то чужой, не русский что ли. Баню Наталья любила не только телом, но и на каком-то генном уровне. Да и то сказать: в деревне раньше в бане человек зачинался, в бане рождался, и в последний путь его тоже обряжали в бане. Не зря ведь старые люди говорили – «баня – мать наша: и тело лечит и душу светит!»
В общем, баньку свою Наталья любила, но сильно скучала по старой бане по-черному. Из глубины памяти выплыли яркие картинки молодости: суббота, банный день… Наталья даже отчетливо почувствовала густой запах березового веника и хозяйственного мыла, услышала до боли родные голоса…
– Хведьк, ты баню затопил?
– Нет ишшо, только воды натаскал, да дров принес.
– И ладно! Я щёлок хотела сделать, надо золы набрать.
Когда баня истопилась и повытянулся едкий дым, Наталья пошла там убираться: метелкой обмела от копоти потолок и стены, полила каменку водой, что бы камни омылись от сажи. Затем специальным косырем выскоблила до желта все лавки и пол. Вымыла маленькое оконце, прополоскала и повесила сушить душистую липовую мочалку.
И вот, наконец, подошло время мыться в бане. Первыми мылись ребятишки – пятилетняя Танюшка и восьмилетний Митька. Наталья посадила Танюшку в таз с замоченными рубахами, дала ей кусок мыла и та с упоением принялась «стирать» белье.
Митька намылился мылом и был весь в пене.
– Тань, смотри, похож я на Деда Мороза?
– Ты на тошшего воробья похож. Мойси скорея, ато Танюшка зажарица.
– Мам, а мы сёдни с Колькой и Шуркой ходили в лес петли смотреть. Мы на зайцев ставили. И в одной петле заяц был. Мы подошли, а он живой ишшо. Смотрить на нас, а в глазах у него слезы. Ну мы и отпустили зайца. А он, мам, отбежал немного, встал на задние лапки и кланяеца нам, кланяеца.
– Охотник ты мой сердобольный.
Мать ласково поцеловала Митьку в мыльную макушку.
– Давай спину тебе помою, да обдавайси.
Наталья окатила Митьку щелоком, приговаривая:
– С гуся вода, с Митеньки вся худоба!
Дошла очередь до Танюшки. Мать намылила ей русые с золотым отливом волосы и, опустив ее голову в таз с водой, принялась мыть.
– Ой, ой, мыло в глаз попало, щиплет.
Наталья окатила Танюшку из большого железного ковша и поцеловала в глаза.
– Пить хочу! – опять запищала Танюшка!
– В баню ходють не воду пить, а тело мыть! – назидательно сказала Наталья, но зачерпнула из «холодной» колоды воды и дала дочке. Еще раз окатив ее водой и одев во все чистое, повела домой.
Следующей мылась Фенечка. Фенечка – наша соседка: маленькая, сухонькая, аккуратненькая женщина средних лет. Детей у нее не было, а с мужем она разошлась по причине его большой любви ко всем деревенским бабам.
Ее муж – Павел оправдывался так:
– Фенич, ты подумай своей головой – скоко баб после войны без мужиков осталось! А в хозяйстве мужицкая рука нужна – иде гвоздь забить, иде изгородь подправить. Жалко мине их… ну и где чиво подсоблю. Деньги за работу брать – совесть не позволяет, да и откуда у их деньги-то? Вот и случаица грех. Да и без бабьей радости жить всю жизнь – каково бабенкам? Не ругайси ты, я ведь все равно к тибе домой иду.
Но Феничкино сердце не терпело, и она регулярно устраивала мужу скандалы. В такие дни Павел запирался в бане и ремонтировал и подшивал валенки, которые ему несли со всей деревни. Справив работу, он клал валенки в мешок и в сумерках разносил по дворам. При этом в дом он не заходил, а кидал валенки через ворота – опять же для того, чтобы не брать деньги за работу. И ведь никогда не ошибался валенками! Бабенки, понятное дело, благодарили, как могли: кто десяток яичек, кто сметанки, кто ягод-грибов, а кто и самогоночки. Тогда у Павла случались загулы. Приняв на грудь, он брал в руки гармонь и отправлялся бродить по селу. В деревенской тишине далеко разносились то веселые, то грустные мелодии его гармоники. звучал его чистый, приятный голос. За самозабвенную любовь к гармошке получил он в деревне и прозвище – Баянка. Если ему встречались ребятишки, то он щедро одаривал их конфетами, которые всегда водились в его карманах. В общем, едва заслышав вдалеке звуки гармошки, все знали – идет Баянка. Дети радовались в предвкушении гостинцев, бабы вздыхали…
После очередного скандала Фенечка собрала свои скромные пожитки и перебралась в маленький домик рядом с нами. Кстати, деньги на его покупку дал ей Павел. Фенечка стала часто приходить к нам – то за солью, то за ситом или просто полузгать семечки на лавочке перед домом. От нее мы узнавали все деревенские новости: кто женился, кто развелся, кто согрешил, кто подрался.
Вот так наша семья стала ее семьей.
Она помогла Наталье состирнуть белье, а потом долго мылась, попутно обсуждая деревенские новости.
– Слыхала, у Сидоркиных обыск был. Самогонку искали. Ну, им из сельсовета-то шукнули. Они барду за баней в назем и зарыли. Милиционеры все вверх дном перерыли, нищиво не нашли. А старшой-то их, щёрт хитрушшой, подозвал ихняго мальщонку и говорить: – А у мине конхвета есть скусная. Если покажешь, иде папка бидон спрятал – тибе отдам. – Ну, Толик и показал. Глупый ишшо – пять лет всего.
– Што жа им теперя будить – ужаснулась Наталья. – Ну-ка у тюрьму загремять.
– Да обошлось вроде. Милиционеры напились вдрызг. Уж больно самогонка хорошая оказалась. А остальное вылили, да самогонный аппарат забрали.
Последними мылись Наталья с Федором. В супружестве они жили уже девять лет. Но при взгляде на высокого, широкоплечего мужа Наталья вспыхнула, как девочка и стыдливо отвела глаза.
Заметив ее взгляд, Федор едва заметно усмехнулся и, протянув Наталье намыленную мочалку, попросил:
– Ну-ка, женушка, помой мне спину.
Наталья взяла мочалку и принялась тереть мужа.
– Што ты как неживая. Три сильней, – сказал Федор, поигрывая мускулами. Наталья, прикусив губу, стала энергично водить мочалкой.
Неожиданно Федор повернулся к ней лицом и нежно притянул ее к себе.
– Ромашка ты моя скромная, за што и люблю!
Его горячее тело прижалось к жене, губы покрывали поцелуями ее глаза, щеки, шею, опускаясь все ниже. В голове у Натальи забухало, застучало, а потом словно все взорвалось и на темном закопченном потолке замерцали звезды…
Федор вылил на себя целый ушат холодной воды и, обнажив в улыбке ровные белые зубы, сказал:
– Помыл грешное тело – сделал великое дело. – И, одеваясь, добавил: – Ты, Наталья, долго не сиди. Мы тибе ужинать ждем.
Наталья легонько кивнула и блаженно растянулась на полке. Каждая косточка благодарно отозвалась на горячее тепло сосновых досок. Несколько минут Наталья лежала, закрыв глаза и вдыхая всей грудью непередаваемый банный аромат: смолы и липы, березового листа и душистого мыла и чего-то еще, что бывает только в русской бане по-черному.
Вспомнив, что ее ждут, принялась скоренько мыться.
Пришло время вечерять.
– Митька, сбегай за Фенечкой. Штой-то она запаздывает. На стол собирать пора, – сказала Наталья.
Митьку как ветром сдуло – и оттого, что он был вообще расторопным парнишкой, и оттого, что сильно хотелось есть. Наконец все собрались за большим обеденным столом. На середину стола поставили большую глиняную чашку с отварной рассыпчатой картошкой, рядом стояла чашка с капустой, разведенной водой с луком и маслом. На деревянной дощечке лежало свежезасоленное сало. В чеплашках поменьше были засоленные огурцы и грибы. Прижав к груди каравай душистого хлеба, Наталья ловко нарезала его крупными ломтями. Федор взял большую деревянную ложку и зачерпнул хрустящей капусты.
– Хороша закуска – капустка! И на стол поставить не стыдно, и съедят – не обидно!
Все дружно заработали ложками. Несколько минут за столом было тихо, потом Фенечка преподнесла очередную деревенскую новость.
– Слыхали, чиво Санька Зигардан учудил на Пасху? Ночью шел с лагунов (праздничные костры), продрог и решил у Широнихиной бане погреца. А был хорошо навеселе, ну и улегси у бане на каменку – иде потеплея. А Широниха утром у баню пошла – тряпку прополоскать. Дверь открыла, а из угла щёрт страшный на нее глядить. Широниху щуть родимчик не хватил. Как она заорала – щёрт, щёрт, караул – и на пол грохнулась. А Санька весь у саже соскощил с каменки да бежать. Широниха сказала – у сельсовет пойду жаловаца. Всю баню сажей завазгал.
– Ну ты скажи, што творица. И ведь родители хорошие, работяшшие. И в кого только Санька такой заполошный уродилси, – сказала Наталья, разливая по кружкам ароматный травяной чай. Фенечка поставила на стол чашку с пирожками и преснушками.
Митька тут же ухватил пирожок и энергично принялся жевать, прихлебывая горячим чаем.
– Ешь, ешь, – ласково улыбнулась Фенечка – с щерёмушкой, нынще пекла. – Зачерпнув ароматного малинового варенья, она принялась прихлебывать чай из блюдца.
Танюшка с Митькой вылезли из-за стола и заскучали. Чем бы таким заняться? Изобретательный Митька придумал.
– Давай рыбу ловить!
– Давай, – обрадовалась Танюшка, – а как?
– Сперва удощки наладить надо.
Митька нашел моток крученки, отрезал от нее два куска. На захапке печи лежали смолистые лучины – Федор настрогал на растопку. Митька выбрал две лучинки, привязал к ним веревочки – удочки готовы.
– А на што ловить будем? – задумчиво произнес Митька.
– Давай на хлебушек, его все любять.
Сказано – сделано. На кончики веревочек привязали хлеб. В полу избы была большая щель – доски рассохлись. Федор весной собирался их отремонтировать. Вот это «рыбное» место и облюбовали ребятишки. Присев на корточки они опустили нитки с хлебом в щель и замерли в ожидании «клева».
– Минь, штой-то долго не клюёть, я уже сидеть уморилась, – захныкала Танюшка.
– Ты води удощкой туды-сюды, штобы рыбу привлещ, – как заправский рыбак сказал Минька. Увлеченные игрой, они не видели, что взрослые наблюдают за ними, сдерживая смех. Федор тихонько встал, открыл творило и спустился в подпол.
– Надо говорить «ловись рыбка большая и маленькая» – едва сдерживая смех, сказала Наталья – тада, может, поймаитя.
– Ловись рыбка большая и маленькая – запищала Танюшка. И вдруг – о ужас – веревочки натянулись и задергались, словно там было что-то большое и страшное. Ребятишки от испуга и неожиданности заверещали, бросили удочки и сиганули на печку.
Наталья с Фенечкой смеялись до слез. Вылезший Федор присоединился к ним.
Фенечка ушла домой. Наталья убрала со стола, вымыла посуду. Федор заглянул на печь. Из-под овчинного тулупа выглядывали только Митькины вихры да Танюшкины косички.
– Ишь, рассопелись рыбаки. Угрелись… Наталья, постели им постелю, я их перенесу, а то свалятся ишшо ночью.
Наконец все улеглись… Наталья закрыла глаза, блаженно потянулась и, прижавшись к теплой спине мужа, замерла.
– Завра воскресенье, пельмени постряпать, хлеб испечь надо, рубаху заштопать. А вечером к маманьке сходим в гости, соскучилась…
Легкая улыбка блуждала по лицу Натальи, и сладкий сон прервал ее мысли. Суббота закончилась, впереди было воскресенье… и целая жизнь!
Источник статьи: http://bp.rbsmi.ru/articles/proza/zasova-lyubov-bannyy-den-rasskaz/
Банный день в деревне
Предлагаю очередную публикацию о своей жизни в деревне Колодкино Конаковского района Тверской области в 60-80-ые годы.
И следующую «деревенскую тему» мне хотелось бы анонсировать замечательными строками Рифа Хуснутдинова:
Чтоб ездить до деревни в банный день,
Не предавайте души деревень…
В сегодняшнем Колодкино из всех бывших колхозно-совхозных объектов в настоящее время сохранилась (и то частично) лишь общественная баня, перестроенная уже в мою бытность, где-то на рубеже 60-70-ых.
Ее посещение у деревенских испокон веков являлось наиболее любимым (а потому так ожидаемым!) времяпровождением и неизменно подкреплялось традиционно русскими ритуалами и местными обычаями.
Банный день в деревне неизменно был по субботам. Кроме того, баню топили перед всеми православными праздниками. Распорядок был таков: с утра и где-то часов до трех мылись мужики и дети школьного возраста того же пола, после них – женщины с маленькими детьми и девочки. Замечу, что топилась деревенская баня всегда только «по-белому».
Лишь с середины 80-ых, когда деревня постепенно стала вырождаться (уходили из жизни старшие поколения, молодежь в массовом порядке уезжала в города), любому желающему не возбранялось протопить ее самостоятельно, для удовлетворения только своих потребностей. К этому времени у большинства оставшихся деревенских жителей на личных подворьях были обустроены собственные баньки, и для них общественная перестала быть актуальной. Такими желающими оставались трое старушек и один мужичок в годах, который вольно-невольно был вынужден брать на себя бремя протопки.
Старинный русский обычай совместной помывки в общественной бане мужчин и женщин (даже если это происходило в формате семьи) у деревенских был не в почете и не практиковался. Лишь молодожены иногда позволяли себе нечто подобное, и то старались не афишировать свои походы , предвидя всевозможные пересуды деревенских старушек. А вот разнополых детей с собой в баню брали всегда. И не только потому, что не могли оставить их одних дома без присмотра. Полагали, что это даже полезно для самих детей: они с детства наблюдают строение тел представителей противоположного пола, что в более взрослом возрасте уже не станет откровением со всеми вытекающими последствиями (не откроют для себя ничего нового!).
В детском возрасте (лет так до пяти) мы еще ходили в баню вместе с матерью в женское время. Позднее, когда начали что-то понимать и стесняться, стали ходить с отцом. В крайнем случае, если не было отца, мать сопровождала нас до бани, а уж там как–нибудь сами.
Я еще застал то время, когда будучи совсем маленькими (мне было года 3-4), родители мыли нас, троих детей, в домашней русской печи. Габариты печки позволяли это делать: она была около двух метров в глубину и более полутора- по высоте. Это происходило следующим образом: дождавшись, когда печь немного остынет после приготовления пищи, убирали золу и копоть, стелили внутрь солому (чтобы мы не могли испачкаться), ставили корыто или таз с теплой водой и по очереди купали нас. Наверное, это было крайне неудобно и негигиенично, но мне нравилось. Сейчас, вглядываясь в черное нутро той сохранившейся (хоть и постаревшей) печи, я не могу себе даже представить- как такое было возможно и как все это происходило. Да и никто из родных, даже младшие брат с сестрой, участники тех помывок, не верит в мои россказни! Но я-то помню…
Начиналась баня с предбанника, где все раздевались и оставляли одежду на время помывки. Местные мужики любили здесь после мытья побаловаться бражкой и холодным кваском, которые специально захватывали с собой из дома. На время помывки емкости с напитками (кувшины, банки, фляги) помещались в ведро с ключевой водой из находящегося поблизости колодца, потому подолгу оставались ледяными. Помню, как отец частенько возвращался домой после бани в веселом и приподнятом настроении …
В основном помещении- помывочной- стояли расставленные по стенам деревянные скамейки и была оборудована небольшая (на одного человека) парилка. Она не пользовалась особой популярностью у наших мужиков, на моей памяти (а я ходил в нее до окончания школы) было лишь двое или трое любителей по-настоящему попариться. Остальные ограничивались поддаванием пара, но на полку не лезли… Про женщин тоже не слыхивал. Баня имела деревянный проливной пол с обустроенным посредине желобом, который обеспечивал отвод лишней влаги и сырости из помывочной. К сожалению, повышенная влажность не позволяла подолгу эксплуатировать такой пол, поэтому каждые 5-6 лет происходила замена гниющих досок на новые.
По давней традиции мыться в баню «после третьего пара» (после помывки третьей смены людей), а также поздно вечером и ночью, деревенские не ходили.
Последним всегда мылся банщик (это и был тот самый «третий пар»), Остатки не всегда оказываются сладки, и зачастую ему приходилось еще раз растапливать печку и нагревать в котле остывшую, оставленную для него (такое правило тоже всеми соблюдалось) воду. Ему единственному прощалась поздняя помывка. Одно время в деревне были постоянные банщики (как правило, кто по возрасту и здоровью был непригоден к тяжелому труду), потом стали топить баню по очереди. При этом дрова банщиком-очередником приносились со своего личного подворья и обязательно- с запасом.
У деревенских было не принято заготавливать впрок и всем «миром» для общественных банных нужд березовые веники и хранить их там же на чердаке. По весне старый оставшийся запас обычно сжигался, а в июне-июле пополнялся свежими вениками из молодых березок. Каждая семья заготавливала их лишь для себя и ходила в баню только со своим «подручным материалом».
И еще ряд банных правил, которые деревенские старались соблюдать: в ней нельзя было ругаться, поминать нечистую силу (черта) и громко разговаривать. Не стану утверждать, что эти нормы поведения всегда выдерживались, но откровенного пренебрежения ими все-таки не наблюдалось. В деревне причина этому одна — потом долго будут осуждать…
Что, сходили в деревенскую баньку? Ну, тогда- с легким паром!
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/moyaderevnya/bannyi-den-v-derevne-5cb3550efd70f300b4fd90c5
