Банька по черному
Любил наш отец баньку «по черному». В целом, за восемь сознательных лет, мне довелось мыться в трех разных банях, построенных на отцовском дворе.
Самая экзотическая была баня, созданная в начале пятидесятых годов.
Практически, это было приземистое саманное помещение с низкой притолокой. У нее был невысокий, сантиметров сорок от земли полог. Внутри баня была черная, почти как низ сковородки или чугунка, только не блестящая, а матовая. А запах в ней был слегка подкопченный.
Баньку топили регулярно, и это была как святая христианская традиция. Мог сойти поезд с рельс, могли отключить свет, могло не быть керосина и мы могли вечером в доме находиться при лучине. Но никакие события не могли отменить баню!
-Завтра баню истопим- говорил папа маме, если завтра была не суббота.Сама топка бани была отцовским делом.Он колдовал около нее с утра.Особым шиком было очень жарко натопить баню и при этом мало истратить дров.
А ещё нужно было наносить холодной воды, сделать её запас, приготовить берёзовые веники. Опасность а себе таил угарный газ. Нужно было убрать остатки углей и проветрить баню.
По первому пару шли в баньку мужики. В нашем доме это было право отца. Он брал с собой старшего брата Ивана. Я запомнил, как через час – полтора они приходили распаренные. Тела у них были красные как у раков.
Отцу перед баней подавали стопку чистого белья, и из бани он приходил в нижнем белье, завязки кальсон были не завязаны в низу. Он казался мне высоким и сильным, выпивал после бани несколько кружек чая.
Глядя на него во всем белом, я сравнивал его внешний вид с ангелом из разговоров набожных старушек. Мне казалось, что ангелы именно такие, только с большими крыльями, как у гусей, когда они вдруг вспомнив о древних инстинктах, начинают ими размахивать.
Мыла меня с Витькой в баньке мамка. Я не любил эту процедуру, и плакать начинал заранее. Она сильно меня не уговаривала. Просто брала на руки и несла, а Витька, держась за подол, добирался самостоятельно.
Мать о чем-то разговаривала, осуществляя приготовления, а я плакал. Вот она уже навела теплой воды в тазу, вот намочила мое тело. Витька, как «большой» что-то делал сам. Я постепенно забывался, и слезы мои заканчивались.
— Вот видишь, дурашка, вода теплая и не жарко, сейчас немножко поддадим и попарим тебя, — усыпляла мою бдительность мать.
Она делала необходимые приготовления и потихоньку поддавала на камни горячей воды.
Воздух наполнялся сухим жаром и начинался кромешный АД!
Парила нас она в несколько приемов, а уже напаренных, больно терла растительной мочалкой. Весь намыленный я, при попадании мыльной пены в глаза, орал, как резанный. И мне уже не было больно от мочалки.
Она одевала меня в нижнее белье после споласкивания прохладной водой, заворачивала в полотенце и отдавала кому-то из сестер.
В доме было натоплено, тепло, пахло чистым бельем. Потом все ужинали и пили чай с блинами и вареньем.
Со временем память раздваивает события в моей голове. Когда была банька по черному, наша семья жила в землянке. А когда был построен дом, баня была перенесена через помещение, в другое место. И какое-то время у нас бань было две. Старой уже не пользовались, она была как экзотический памятник.
Говорят теперь, что очень полезная это была баня.
Источник статьи: http://proza.ru/2011/04/02/1588
Баня по-черному
В далеком детстве мы семьей ездили в гости к папиным родственникам в глухую деревню. Сейчас ее на карте нет. А я и название не помню.
Вообще-то мы приехали в гости к папиной сестре тете Тане в деревню Одино Тюменской области, но потом папа сказал, что надо бы заехать ненадолго и в ту, в которой живет папин двоюродный брат. И мы заехали.
Она стояла на небольшом пригорке, заросшая старыми садами. К деревне мы шли пешком по дороге мимо речки. Солнце пекло немилосердно, очень хотелось искупаться. Но мама не разрешала, надо сначала дойти до дома дяди, подарить гостинцы, поговорить, попить чаю, а потом уже думать о купании.
Только подходя ближе к деревне, можно было разглядеть крыши, покрытые полусгнившими досками. Домики, огороженные такими же древними заборами. Через щели в заборах видны дворы с вековой пылью, в которой рылись куры. Ленивые собаки лежали в тени, провожали нас взглядом и снова дремали. Поросенок, рывшийся в канаве, недовольно хрюкнул и перебежал на другую сторону дороги.
Нам не попалось ни одного человека. Оно и понятно, взрослые в поле, а дети на речке. Папа нерешительно остановился, забыв, в каком доме живет брат, а спросить не у кого.
И тут увидел в конце улицы чумазого мальчишку лет шести в одних трусах. Папа его окликнул, тот быстро подбежал. Мы спросили у него, знает ли он, где живут такие-то.
— Знаю,- с готовностью отвечал мальчишка,- айда, покажу!
И мы пошли за ним. Он бежал вприпрыжку, нетерпеливо оглядываясь на нас. Нам пришлось ускорить шаг, хотя это было непросто, учитывая, что родители несли тяжелые сумки с гостинцами, а мы с сестрой устали от жары и еле тащились.
Дойдя до дядиного дома, мальчишка бегом убежал на речку, мама даже не успела достать для него из сумки конфетку.
Если бы мы не видели других домов в этой деревне, мы бы сильно расстроились. Но домик дяди был такой же. Почти сгнившая крыша, покосившийся забор, пыльный двор.
Но когда мы вошли в дом, мне показалось, что мы попали в сказку. В ту самую, которую я смотрела в мультфильмах, где сестрица Аленушка с братцем Иванушкой, где Баба Яга и Лутонюшка, где Дед, Баба и Курочка Ряба, где Колобок, где все было такое русское, такое сказочное и знакомое, что вызывало оторопь и восхищение.
У дверей стояла большая, в полдома, русская печка с лежанкой.Рядом с ней под потолком деревянные полати. На печке томились щи в чугунке а в другом, поменьше – топленое молоко.
Возле печки стоял рогатый ухват и деревянная лопата для хлеба. Именно на такую Баба Яга усадила Лутонюшку, чтобы зажарить в печи.
На оконцах стояли горшки с цветами и висели яркие ситцевые занавески. На такое окно положили Колобка, чтобы остудить, а он укатился.
У окна стоял большой деревянный стол, у стола с двух сторон длинные лавки. На стене висела такая же деревянная полка, на которой были тарелки и кружки. За таким столом сидели Старик со Старухой, а под лавкой – Курочка Ряба.
На некрашеном полу домотканые половики.
В углу большая кровать, и конечно же, на ней гора подушек в вышитых наволочках, под покрывалом ажурный подзор, а на стене коврик с оленями.
Вот самый, что ни есть, классический деревенский интерьер!
Но тогда, в детстве, я не знала слово «интерьер», а знала, что в книжках и мультфильмах именно так рисуют сказочные дома. И я с восторгом закричала:
— Мы в сказке! Мама, папа, мы в сказке!
Все взрослые засмеялись, засуетились, стали распаковывать гостинцы.
Потом мы пили чай из огромного самовара, который дядя растопил заготовленными деревянными лучинами, а потом подкидывал туда мелкие деревяшки. Когда вода нагревалась,самовар гудел, как маленький паровоз. Он тоже занимал много места на столе. Но самовар я знала, у нас дома был, но поменьше и мы пили из него чай на балконе.
Пока все общались, я ходила по дому и разглядывала все вещи, трогала, нюхала, гладила. Потом дядя подсадил нас на полати и мы лежали на теплых овчинах, свесив головы и разглядывали все сверху.
Мне не верилось, что так по-сказочному можно жить обыкновенным людям.
А потом я вдруг вспомнила, что для полного впечатления не хватает бани. Ну как же, помните, Иван Царевич говорит Бабе Яге: » Ты меня сначала напои-накорми, баню истопи, а потом расспрашивай».
Непорядок, нас напоили, накормили, а баня?!
— Дядя,- закричала я,- а где баня?
-Баня? – удивился дядя. Ты хочешь посмотреть баню? Ну пойдемте, покажу вам нашу баню.
Баня была маленькая, такая маленькая, что находиться там можно было только вдвоем. А когда открыли дверь, то удивлению моего не было предела. Она вся была черная. Вот абсолютно вся.
-Как же вы моетесь?- спросила мама, тут же после мытья сразу сажей измазаться можно.
— Так она же по-черному. Трубы-то нет, дым прямо сюда и идет. Самая настоящая баня, мы в ней всю жизнь моемся, сажа не мешает,- сказал дядя.
-Да вот я вам сейчас ее истоплю, вечером помоетесь и узнаете,- добавил он.
Вечером мы мылись в бане. На лавке у входа стояла керосиновая лампа и слабо освещала закопченные стены.
Одежду мы сложили на этой же лавке, прикрыв ее куском клеенки.
Было жарко и дымно. Дым ел глаза и спасение было только в холодной воде, которую постоянно приходилось плескать на лицо. Мама вымыла нас по одной и очень быстро.
Мы выскакивали на улицу и отдышавшись, еще долго стояли и вдыхали свежий воздух.
-А-а-а… Неженки городские,- ворчал дядя,- у нас ребятишки-то деревенские по часу парятся.
А днем мы целый день купались в речке. До посинения. И нам не было душно.
Познакомившись с деревенскими ребятишками, спросили, как они моются в бане без трубы.
-Это по-черному, что ли? Так у нас таких бань давно нет. Только у вашего дяди осталась. Он нас иногда пускает в ту баню попариться на спор, кто дольше просидит.
Источник статьи: http://proza.ru/2017/01/30/1805
Пьеса баня по черному
Вскоре попробовал сам написать пьесу, поставили ее на нашей школьной сцене. Никак не думал, что когда-нибудь займусь этим делом всерьез. Шла война, и писал я, конечно, о ней, о том, как чувствовали мы ее тут, в деревне: на войну ушли девяносто три наших мужика. Восемьдесят семь из них не вернулись домой.
Окончил начальную школу, работал в колхозе трактористом, слесарем, много профессий пришлось изучить. Отслужил в армии. И задумал… писать роман».
Именно роман, ибо то, что так волновало, что переполняло его воображение, требовало поистине объемных повествовательных форм.
С детства слышал он рассказы старших о бурных 20-х и 30-х годах, о коллективизации, об острых классовых схватках на Тюменщине. То было время, когда он еще и не родился, но будущему писателю казалось, будто он пережил его вместе со своим народом. В том, что происходило на родной его сибирской земле, он видел события большого исторического значения. Спешил выведать у стариков все, что те помнили, проверял, уточнял факты. Пристально всматривался в участников отгремевших боев, находя в них прототипов своих будущих героев.
Так Зот Тоболкин начал писать роман «Припади к земле». И само это название стало как бы символом всей его творческой деятельности.
Он продолжал работать над романом, будучи студентом журналистского отделения Свердловского университета, завершал свою «сибириаду», уже став опытным журналистом. Около двадцати лет отдал писатель своему первенцу, своей, как он сам считает, «главной книге».
В предисловии к изданию романа («Современник», 1976) критик А. Н. Анастасьев так характеризовал писателя: «Зот Тоболкин и его герои — сибиряки во всем: в языке, в нравах и повадках, в окружающей их природе, в труде. Любовь и вера в людей, на долю которых выпали тяжелые драмы и испытания, — вот главенствующая нота романа… Он не подсказывает читателям своих оценок героев — в каждом из них он раскрывает человеческие пружины действия и поступков, он эпически объективен, и в этом, мне кажется, правда и сила его произведения».
Правда и сила. Пожалуй, именно в этих словах — весь Тоболкин. «Хочу видеть на сцене живых людей с их горем, с их счастьем, с их неповторимой судьбой». В этом признании — целенаправленность всей его драматургии.
В его пьесах много солнца, они поэтичны, музыкальны, согреты деятельным стремлением людей к счастью. Но житейский путь героев, как правило, нелегок — именно в трудностях драматург выявляет силу и мужество человека, его способность решать сложные этические и общественные проблемы. Эта особенность драматурга Зота Тоболкина выявилась уже в первых его пьесах.
Сегодня можно заметить и другую особенность творчества Тоболкина. Все его произведения — и прозаические и драматургические — все, что написано писателем, как бы связано воедино. Словно автор всю жизнь пишет одно огромное литературное полотно, в котором — жизнь дорогого его сердцу русского народа.
Персонажи наиболее известной драмы Тоболкина «Баня по-черному» («Сказание об Анне») — это как бы дети и внуки героев романа «Припади к земле». И действие развивается в такой же, как в романе, деревушке, затерявшейся где-то на севере России. И герои пьесы — все те же крутые характерами, но сердечные и мужественные сибиряки.
В романе они боролись за создание первых колхозов. Бой шел часто на своем дворе, в своем доме. Приходилось браться и за оружие, сталкиваясь с тем, кто жил рядом, считался «своим», но пытался мешать строительству новой жизни.
Герои пьесы «Баня по-черному» — и те, кто ушел на фронт, и те, кто, оставшись дома, всеми силами помогает делу победы. Что стало с глухой деревушкой, расположенной далеко от линии фронта? Казалось, сюда не долетают зловещие раскаты войны. Но именно тут увидел художник кровоточащий огневой рубеж — он прошел через сердца его героев. Смерть пришла и сюда, в скромное и трудолюбивое, каких много на Руси, семейство Анны. Три сына и муж, крепкие, справные мужики по зову Родины один за другим покидают родной дом, уходят на войну. И вот уже чернеют топоры их, четыре в ряд, воткнутые во дворе…
Драматизм художник оттеняет светлыми, жизнелюбивыми красками. Герои его — простодушные, чистосердечные, но и весьма своеобычные люди. Им свойственно и хлесткое словцо, и игривое лукавство, и молодецкое удальство. Рождение внука в горькие дни войны — светлый символ будущего семьи Анны.
Источник статьи: http://www.rulit.me/books/pesy-read-441114-163.html
Пьеса баня по черному
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 269 934
- КНИГИ 629 576
- СЕРИИ 23 786
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 593 240
МАТРЕНА ее мать.
ГАЛИНА его жена.
ЛИЗАВЕТА сестра Галины.
ТАНЮШКА дочь Александра Рушкина.
У окна, за рабочим столом, — И в а н. Ему лет тридцать. Седина, затаенная печаль в глазах и сила, уверенная сила в руках, в лице, в голосе, негромком, как бы перетряхивающем всю жизнь.
И в а н (посмотрев в окно). Под горку зимушка тронулась. Снежок этот — чистое баловство. Уж воды клекочут, уж прелью запахло… На земле пока грязновато. Весна… А вот погоди: причешет она кудерышки, глаза распахнет — залюбуешься… если выберешь такую минуту. Председателю некогда весной любоваться. А иной раз не удержишься, впадешь в лирику. Притворилась простушкой, посконное платьишко надела… Да знаю: махнет одним рукавом — снегу не станет, другим махнет — гуси-лебеди полетят. И журавли, и журавли… (Задумался, опустив голову.)
А с небес подали голоса птицы, прилетевшие из теплых стран.
(Стряхивая с себя задумчивость.) Вон они тянут, залетные! Слышишь, гуси летят? Слышишь, гуси летят… Как тогда, как тогда, много весен назад… Не из их ли стаи та отставшая журавлиха? Минувшей осенью нашла ее тетка Матрена у Пустынного озера.
Высвечивается угол комнаты в деревенской избе, здесь живут мать и дочь Сохины. В комнате Л ю б а в а.
Входит М а т р е н а.
М а т р е н а (в руках ее раненая птица). Вот, у Пустынного подобрала. Еле живенька…
Л ю б а в а (ей под тридцать, но возраст угадывается лишь по горечи возле губ, по усталым глазам). Может, отходим?
М а т р е н а. Канет. Эта уж не жилица.
Л ю б а в а. Птаха-то очень добрая. Верная птаха.
М а т р е н а. Верная, да к одиночеству несвычна. (Хлопочет над птицей.) Это бабе любая тоска посильна. Будет гнуться, будет былинкою вянуть, изовьет ее всю, иссушит, иссеребрит, исскуластит, а она — судьбе поперек — топчет многотрудную эту землю. Топчет, а тоски-то, а боли-то черпать не перечерпать.
Л ю б а в а. Это ведь только в молодости все розово, все надежно. А если молодость жеребенком-стригуном ускакала? Не дозовешься, не вернешь…
М а т р е н а. А дозваться бы, Любушка! А вернуть бы! Хоть ненадолго вернуть!
Л ю б а в а. И чего ты вдруг запричитала? Терпела же… Ну и терпи. Сама говоришь, бабе любая тоска посильна…
И в а н, М а т р е н а и Л ю б а в а у озера.
И в а н. Три сына, три света погасли в чужой, неприветной земле. Три раза по разу умирала тетка Матрена. Воскресла однажды, встретив на станции до синевы выжатого, ветром качаемого Павла Сохина. Из четверых Сохиных только муж и воротился с фронта. Еще и не оклемался, еще и раны не заживил, а уж впрягся в тяжкие председательские оглобли. Что тяжкие — свидетельствую: на собственной шкуре испытал. Через год прямо на поле прорвался осколок, открылось кровотечение. Умер Павел Сохин, зажав в окровавленном кулаке едва налившийся ржаной колосок. (Вытянув шею, прислушивается.) Сели. На журавлином болоте сели. Стало быть, задержатся. А что, место умно выбрано. И не нынешней стаей, даже не прошлогодней. Испокон тут садятся. Одни — только передохнуть, а утром, зорю подняв на крыльях, улетают дальше. А эти, верно, надолго. Ишь как по-хозяйски галдят! А та журавлиха не дождалась их прилета.
Ивановы мысли спутав, смолкнул вдруг хор журавлиный, будто устыдился чего-то. И над тихой тишиной, над сиреневым ветром, притаившимся меж бородавчатых бурых кочек, и надо всей землей возник одинокий, печальный стон. Сперва низко и рядом, потом выше и дальше. Все трое увидели вдруг над собой одинокого журавля.
Как усидишь дома, когда больно кому-то? Журавль тревожно и чутко завертел узкою головой, словно верил еще, что найдет что-то, давно потерянное, и трубил, трубил…
Л ю б а в а. Мам, уж не подружку ли он свою ищет? Не нашу ли журавлиху? Не забыл ведь, прилетал сюда из дальних, из заморских стран…
М а т р е н а. И горе свое принес, будто у нас горя мало…
Л ю б а в а. Мало-много — не в том суть, мама. Совсем не в том…
М а т р е н а. Тоскливо мне что-то. Под сердцем сосет. А он еще тоски нагоняет.
Л ю б а в а. Мечется, плачет… Ах, бедняга! Эй, не задень за каланчу!
М а т р е н а. Заденет — песне конец. Ну, чего расстонался? Нету ее, журавушки-то! Нету! В прошлом году сгинула.
Л ю б а в а. Возьми меня, горюн! Полечу… Возьми! Вдвоем веселее.
М а т р е н а (уловив смену ее состояния). Давай-ка поплачем, дочь. Давай поплачем.
Л ю б а в а (качает головой, а слезы текут, текут). Нет, видно, не летать мне журавушкой.
М а т р е н а (гладит ее растрепанные волосы сухою жесткой ладошкой). Зачем, Любава? Земля-то для нас. Вот и ходи по земле.
И в а н. На болоте затишье. Устали птицы после долгого перелета. А этот все еще носится, зовет подружку.
Выстрел. Загомонила, взроптала птичья стая и снялась с облюбованного места.
Матрена и Любава кинулись на звук выстрела. Любава первой подбежала к искалеченной груде перьев. Еще недавно это была красивая, гордая птица. Беспомощно, словно цветок на сломанном стебле, завернута голова. Неестественно выгнуты крылья. Сердце пока колеблется…
Л ю б а в а. Жив еще… бьется сердечко!
М а т р е н а. Глохнет. Вон и глаза потускнели. Сердце не маятник, не раскачаешь.
Л ю б а в а. Не дрогнула рука у кого-то.
Входит М и т я Д у т ы ш. Он с ружьем.
М и т я. Чо сцапала? Не для тебя подстрелил. Перо-то председательше на перину. (Глумливо подмигнув.)
Л ю б а в а (яростно опечатав его по щеке). Нна, нна, погань!
М и т я (клацнув затвором). Уг-гроблю-ю!
Любава, впадая в неистовство, бьет его справа, слева. М и т я, кинув ружье, убегает. Уходит и М а т р е н а.
И в а н. Это встреча-прощание. Ею закончится наша история…
Застолье. Провожают новобранцев. Вокруг стола в с е д е й с т в у ю щ и е л и ц а. Тосты. Молодежь поет одну за другой веселые песни. И в а н в стороне. Тут он лет на десять моложе.
И в а н. Деревня наша — Чалдонка, колхоз «Заря». Только на моей памяти раз восемь менялись в «Заре» председатели. Сколько раз менялись, столько же раз переносили правление колхоза из Чалдонки в Локтанову, в соседнюю бригаду. И наоборот. Смотря по тому, откуда родом был председатель: отзвуки давнего соперничества деревень, которые ни в чем не желали уступать. Раньше, бывало, ссорились по всякому поводу, увечили друг друга, бороды драли. Теперь присмирели. Времена изменились. Да и молодежи, вспыхивающей как порох, поубавилось. В двух бригадах едва ли полтора десятка парней наберется: миграция. От этой миграции у многих председателей мигрень разыгрывалась. И жить стали лучше, а не держатся люди. Школу кончают — в город. В армию уйдут — не воротятся. Вот и из нашей партии новобранцев вряд ли кто вернется в колхоз. Председателем нынче, девятым по счету, мой брат Александр.
Источник статьи: http://www.litmir.me/br/?b=549252&p=40
