Расказы толстого в бане
Предупреждение
Детям и беременным женщинам, убедительная просьба, не читать!
Понятно что, прочитав это предупреждение, и дети, и беременные женщины уже радостно приклеили глаза к монитору, ожидая, что им откроется нечто интересное.
Так вот, я не настаиваю, я уже только прошу: пожалуйста, не надо!
Далее. Со всей ответственностью заявляю, что мне неизвестно, происходило ли нечто похожее где-либо и когда-либо. Изложенное является фантазией, все совпадения имен и процессов, случайны.
С другой стороны, это не значит, что подобное не может произойти вообще. Все предпосылки к этому существуют в реальности, я свидетель.
Для желающих читать только по своей теме я добавил в конце затронутые рассказом направления.
Прошу прощения за мат в тексте, обусловленный мышлением фигурантов.
Прошу лупить и жаловаться.
Баня
Новенький пустой пазик за номером 186, тянущий лямку последнего за смену маршрута, тормознул у пустующей остановки. Открылась передняя дверь, выпустив на свободу трех молодых девчонок. Все они были одеты по установившейся в последнее время летней моде: кроссы с джинсами или босоножки с юбчонками. Объединяли их короткие футболки, выставляющие напоказ узкие талии. И бейсболки. У каждой в руках были пакеты, у двоих – еще и маленькие сумочки, уверенно цепляющиеся за плечи.
Две из них с любопытством огляделись по сторонам.
– Выглядит тоскливо, – откровенно сказала одна из девушек. Невысокого, под метр шестьдесят, роста, в мини-юбке, футболке и босоножках. Отличала ее короткая стрижка крашенных в бордо волос с колорированием прядей оттенками от сиреневого до коричневого.
– Вполне согласна, – поддержала ее высокая блондинка в шортах, босоножках и белой футболке, – Ну что делать, Даш, люди не развлекаться сюда едут.
Пейзаж у остановки действительно не стимулировал чувство прекрасного. С трассы за павильоном остановки спускалась избитая грунтовая дорога и через полсотни метров зарослей и картофельных делянок, обогнув цветущий пруд, терялась в сплошных садах.
– Куда нам? – встряла третья, среднего роста шатенка, одетая в джинсы.
– Саша, нам туда, вниз по дороге, махнула рукой блондиночка, – Стоп! Подождите-ка немного.
Она размашистым шагом направилась к угловому столбу павильона. Там, в наглую, стоял выносной щиток из тех, что обычно ставят на улицах, отражая всяческие изменения в соответствующем магазине. На щите, предусмотрительно прикованном к столбу павильона цепью, было написано:
«Прием чермета, 100 м»
Блондинка примерилась и с силой пнула щит.
– Лен, ты чего? – удивленно воскликнула Саша.
Лена вместо ответа пнула щиток еще раз.
– Крепкий, зараза, – огорчилась она, – ну ничего.
Она свалила сварной щит руками и отошла, отряхивая ладони.
– Лен, это же просто реклама. Что тут такого?
– Просто? – с внезапно прорвавшейся горечью возразила Лена, подхватив пакет, в котором явственно угадывались три полуторалитровые пластиковые бутыли, – Саш, эти люди, – она махнула рукой в сторону щита, – не имеют совести.
– С чего ты взяла?
– Сашка, ну какой тут может быть сбор чермета? Откуда? Эти пункты открываются исключительно для того, чтоб грабителям садов не пришлось далеко тащить награбленное. Пошли, что ли? Говорят, этим занимаются бомжи, потому что до города рукой подать. В тот год, когда открылся первый пункт сбора цветмета за железкой. отсюда ее не видать, она вон там, за лесополосой… у нас разобрали и выкрали теплицу. Хорошая была, доперестроечная. Плохо, что из дюралевых трубок. Потом забрали все алюминивые вилки, ложки и кастрюли. В эту весну срезали всю проводку в домике, отец лазил, восстанавливал. Матерился, когда думал, что его никто не слышит. А теперь подумай, чермет. Чтоб ты знала, это сталь и все остальное. Лопаты, грабли, вилы, тяпки. все!
– А что милиция?
– Ну ее. Они даже не заводят дело, если ущерб меньше штуки. Поди докажи, что отсутствие теплицы за 800 р в момент высадки рассады осенью даст убыток тысяч в пять.
– Ну так надо их закрыть как то?
– Как? Все по закону.
– Лен, хорош грузить, а? – поморщилась Дашка, – послушать тебя, ну прямо садовод-огородник. Ты сама то часто здесь бываешь?
– Не, Даш, но мне больно глядеть, как плачет мама. Впрочем, ладно, это не тема.
– Лен, ты говоришь, тут бомжи ходят, – заметила Саша, – не страшно ночевать то?
– Сашка, ты что, бомжей не видела? – презрительно оттопырила губу Даша, – «девочка, дай на хлебушек». Ага, на жидкий. Чего этих доходяг бояться?
– Так то мне брат баллончик подарил, – усмехнулась Ленка, – и он у меня с собой.
– А я сама купила, – беззаботно ответила Дашка, – у меня в сумочке всегда и баллончик и пачка презиков. Есть чем подкрепить и «нет» и «да».
– Дашка, ну ты скажешь тоже, – смутилась Саша.
– А что скромничать?
Быстро темнело. Девушки шли по центральной дороге, тонущей под ногами во тьме сумерек. Из-за заборов выглядывали ветви яблонь, уже усыпанные поспевающими яблоками. Высаженные рябины наливали грозди ягод оранжевым. Кое-где попадались дубки, и даже высоченные ели, оставшиеся со времен корчевки леса под участки.
– Вот тут контора. Подождите пару минут, я отмечусь.
Лена сунула девчонкам пакеты и заскочила в дверь большого бревенчатого дома, в ближайшем окне которого светила настольная лампа. Через пару минут она показалась в дверях.
– Все, я расписалась: и за сейчас, и за утро. Можно гулять.
– Лен, я вот не понимаю, в чем смысл этих ваших дежурств в садах? – Дашка передала Лене ее пакеты, – приходите, отмечаетесь в журнале и потом спите до утра.
– Если честно, сама не знаю, – пожала плечами та, – традиция. Мама говорила, раньше дежурные всерьез обходили товарищество всю ночь и даже свистки носили, если вдруг что. А сейчас я тоже смысла не вижу. Запереться и лечь спать? Да фиг с ним, главное, у нас намечается неплохая вечеринка, с пивом и баней.
– Ну и не дежурили бы.
– Тогда штраф будет крупный. Так что приходится.
К Ленкиному саду добирались уже почти наощупь. Лена отперла калитку, и подруги нырнули вслед за ней в густые заросли каких-то кустарников, прошли по тропинке и поднялись на крыльцо. Лена сдернула с двери всегда открытый замок.
– Не закрываете? – удивилась Саша.
– Без толку. Закроешь, так бомжи стекла выбьют. Пусть их. Здесь надо либо строить каменный дом с решетками, либо прикидываться ветошью. Мы прикидываемся.
Девушки миновали веранду, зашли в центральную комнату. Лена щелкнула автоматом, надавила на клавиш выключателя. Мягкий свет лампы залил комнату.
– А здесь ничего, – прокомментировала Дашка, скидывая босоножки, – уютно.
– Спать можно вдвоем здесь, на этой кровати и вверху, на чердаке. Давайте разгружаться.
Девушки, сняв обувь, сгрузили под круглый столик несколько полторашек Клинского, выложили пакеты с чипсами и кириешками. Лена отправилась искать стаканы. Дашка вытянула из пакета нехитрый, но мощный музыкальный центр, как раз для пляжа или ночевок в лесу, светодиодные налобные фонари. Воткнула центр в розетку, надавила пуск, сделала погромче. Саша извлекла три банных полотенца, шампунь для крашеных волос, для Дашки, шампунь простой, три упаковки мыла, три пары резиновых шлепанец.
В паре кварталов от беспечно расположившихся студенток два бомжа, Кузьмич и Петрович пробирались в полной темноте по садовым проездам. С деньгами в последнее время стало плоховато, и они, как обычно, решили пошерстить садовые домики в поисках еды и товара, который можно было бы загнать на рынке старьевщикам или просто сдать в качестве лома. Жратвы они уже надыбали и теперь гуляли просто потому, что жаль было c пустыми руками топать по железке обратно пару километров.
Оба были, как бы точнее выразиться, «со стажем». Кузьмич, кряжистый мужик с испитым лицом неформально был лидером их группы. Петрович худощавый, потасканный жизнью мужчина лет тридцати-сорока, в основном работал на подхвате. Кроме них, в группе было еще несколько битых жизнью женщин и совсем уж доходяг-мужиков.
Конечно, сады уже были не те, что раньше. Раньше садоводы даже берега реки обсаживали картошкой. Петрович с удовольствием вспомнил, как по осени они лакомились свежей картохой, успев выкопать пару грядок до хозяев. Увы, таких охотников стало слишком много, и садоводы отказались пахать на неизвестных грабителей, выкапывающих урожай подчистую. Они же, падлы, почему-то перестали оставлять в домах посуду и снимали по осени с домов электросчетчики, которые были весьма выгодными трофеями. Сады приходили в запустение, многие стояли заброшенными, несмотря на то, что находились в черте города. Да уж, совсем люди обленились.
Услышав в мертвой тишине слабые отголоски танцевальной музыки, Кузьмич повертел головой и уверенно направился влево.
– Кузьмич, мы чего туда идем то?
– А хуй знает, – рассеянно отозвался он, – глянем, что за люди веселятся, может, оставят после себя что.
– Давайте, за встречу, – Лена наполнила чисто вымытые стаканы пенистым пивом, – чтоб не последний раз.
Девушки сдвинули стаканы, и выпили до дна.
– Давай еще, – выдала Дашка, захрустев чипсами, – тянет расслабиться.
Лена с готовностью выполнила просьбу.
– Еще по одному, и я иду топить баню. Кто поможет натаскать воды?
Конечно, вызвались все. Вооружившись резиновыми шлепанцами и фонариками, они вышли на крыльцо. Лена извлекла из какой-то кучи мусора пару вполне приличных ведер и Саша с Дашкой пошли за ней к бочке.
– Вот тут, она в землю зарыта. Черпайте и пошли, покажу, куда нести.
Баня располагалась на противоположном конце участка, наискосок от дома. Ленка включила свет, открыла дверь, запертую на простую щеколду, и показала рукой на металлический короб, приваренный к каменке.
– Вот сюда заливайте и вот сюда, где бочка обрезанная.
– Не, ну нифига себе, – возмутилась Дашка, – это же сколько воды таскать надо!
– А что ты хотела? Водопровода тут нет.
Пока подруги, обливая ноги, таскали воду, Лена приготовила растопку, набила в каменку дрова. Короб для горячей воды уже был заполнен, можно начинать. Девушка поднесла к газете зажигалку и быстро прикрыла железную дверцу. В печке загудело.
Подружки притащили два последних ведра воды и заявили, что им хватит.
– Пошли тогда. Посидим полчасика.
Кузьмич еле сумел схватить Петровича за шкварник, когда под самым его носом прошлепали три пары охуенных голых девичьих ног, освещенных светом от прыгающих по грядкам лучей фонариков. Зайдя, как белые люди, через калитку, они забрались в кусты черной смородины и внутренне дрожали от напряжения.
– Кузьмич, ну ты чего? Девки же. Бля буду, девки. Одни! – жарко зашептал Петрович.
– Остынь.
Кузьмич мысленно согласился с Петровичем. Это был очень интересный расклад. Три сочных, спелых девки устроили себе вечеринку с ночевкой. Тут что-то не так. Неужели они не пригласили френдов? Конечно, эти сопливые щенки не представляли для Кузьмича особой угрозы, зассут, но все равно, это была проблема. Вот если они действительно одни… грех упускать такой случай.
– Ну, ты чего? Кузьмич.
– Остынь, говорю, – прошипел Кузьмич, – сначала делаешь, потом думаешь. Навалишься, они крикнуть успеют. А если тебя перцовкой угостят? А если в доме их мальчики ждут? Или еще кто с мобильником?
– Что ж делать то?
– Посмотрим, поглядим, как и что. Они вон баньку топят.
– Слышь, Лен, а почему мы ничего горячего не готовим? – поинтересовалась Сашка.
– Я плитку с собой не потащила, тяжелая, – призналась та, – а той, что в саду была, шнур зимой обрезали. Цветмет, типа. Можно конечно на печку выставить, но пока она воду вскипятит, умереть можно. Лучше уж так, – она стала доставать ветчину, сыр, масло и хлеб.
– У, как все запущено, – оттопырила губу Даша, – делать нечего, давай помогу.
Втроем девушки быстро соорудили горку бутербродов на заедки к пиву и сели уже более плотно. Через полчаса болтовни вышли покурить.
– А ничего тут у тебя, правда, – призналась Саша, затянувшись тонкой сигареткой. Девушка облокотилась на перила крыльца, скрестив босые ноги. – Тишина то какая.
– Да, летом ночевать приятно, – согласилась Лена, – воздух свежий и городского шума нет. Только здесь и понимаешь, в каком там шуме живешь, даже ночью.
– Холодно?
– Нет, просто у меня чувство, что на меня кто-то пялится из темноты.
– Это бывает, – утешила ее Ленка, – в такую темень кажется, что за каждым кустом что-то есть.
Источник статьи: http://www.torturesru.com/dle/novels/novels_archer/177-banya.html
Расказы толстого в бане
Любовь Засова (Любовь Петровна Андриянова) родилась 30 мая 1959 года в селе Кага (Башкортостан). Живёт в селе Кага; работает библиотекарем, экскурсоводом.
Наталья пропылесосила ковер, полила цветы, протерла влажной тряпкой мебель. Застеленные линолеумом полы мыть было одно удовольствие. Закинула постельное белье в стиралку-автомат и пошла мыть баню. Муж Федор затопил ее час назад, вода согрелась, в бане было тепло. Баня была по-белому. Крашеная серебрянкой печка, обитые вагонкой стены, лакированная полка для банных принадлежностей, светильники по углам, коврик возле двери – все это немного придавало бане вид горницы. Федор шутил:
– Повесь тут занавески да стол поставь со скатертью – и можно жить.
Наталья жесткой щеткой вымыла полок и лавки, ошпарила их кипятком. Вымыла пол, присела на лавку и закрыла глаза. В бане пахло дорогим шампунем – дети из города привезли, в деревне такого в магазине не найдешь. Наталья вдохнула тонкий аромат – приятный, но какой-то чужой, не русский что ли. Баню Наталья любила не только телом, но и на каком-то генном уровне. Да и то сказать: в деревне раньше в бане человек зачинался, в бане рождался, и в последний путь его тоже обряжали в бане. Не зря ведь старые люди говорили – «баня – мать наша: и тело лечит и душу светит!»
В общем, баньку свою Наталья любила, но сильно скучала по старой бане по-черному. Из глубины памяти выплыли яркие картинки молодости: суббота, банный день… Наталья даже отчетливо почувствовала густой запах березового веника и хозяйственного мыла, услышала до боли родные голоса…
– Хведьк, ты баню затопил?
– Нет ишшо, только воды натаскал, да дров принес.
– И ладно! Я щёлок хотела сделать, надо золы набрать.
Когда баня истопилась и повытянулся едкий дым, Наталья пошла там убираться: метелкой обмела от копоти потолок и стены, полила каменку водой, что бы камни омылись от сажи. Затем специальным косырем выскоблила до желта все лавки и пол. Вымыла маленькое оконце, прополоскала и повесила сушить душистую липовую мочалку.
И вот, наконец, подошло время мыться в бане. Первыми мылись ребятишки – пятилетняя Танюшка и восьмилетний Митька. Наталья посадила Танюшку в таз с замоченными рубахами, дала ей кусок мыла и та с упоением принялась «стирать» белье.
Митька намылился мылом и был весь в пене.
– Тань, смотри, похож я на Деда Мороза?
– Ты на тошшего воробья похож. Мойси скорея, ато Танюшка зажарица.
– Мам, а мы сёдни с Колькой и Шуркой ходили в лес петли смотреть. Мы на зайцев ставили. И в одной петле заяц был. Мы подошли, а он живой ишшо. Смотрить на нас, а в глазах у него слезы. Ну мы и отпустили зайца. А он, мам, отбежал немного, встал на задние лапки и кланяеца нам, кланяеца.
– Охотник ты мой сердобольный.
Мать ласково поцеловала Митьку в мыльную макушку.
– Давай спину тебе помою, да обдавайси.
Наталья окатила Митьку щелоком, приговаривая:
– С гуся вода, с Митеньки вся худоба!
Дошла очередь до Танюшки. Мать намылила ей русые с золотым отливом волосы и, опустив ее голову в таз с водой, принялась мыть.
– Ой, ой, мыло в глаз попало, щиплет.
Наталья окатила Танюшку из большого железного ковша и поцеловала в глаза.
– Пить хочу! – опять запищала Танюшка!
– В баню ходють не воду пить, а тело мыть! – назидательно сказала Наталья, но зачерпнула из «холодной» колоды воды и дала дочке. Еще раз окатив ее водой и одев во все чистое, повела домой.
Следующей мылась Фенечка. Фенечка – наша соседка: маленькая, сухонькая, аккуратненькая женщина средних лет. Детей у нее не было, а с мужем она разошлась по причине его большой любви ко всем деревенским бабам.
Ее муж – Павел оправдывался так:
– Фенич, ты подумай своей головой – скоко баб после войны без мужиков осталось! А в хозяйстве мужицкая рука нужна – иде гвоздь забить, иде изгородь подправить. Жалко мине их… ну и где чиво подсоблю. Деньги за работу брать – совесть не позволяет, да и откуда у их деньги-то? Вот и случаица грех. Да и без бабьей радости жить всю жизнь – каково бабенкам? Не ругайси ты, я ведь все равно к тибе домой иду.
Но Феничкино сердце не терпело, и она регулярно устраивала мужу скандалы. В такие дни Павел запирался в бане и ремонтировал и подшивал валенки, которые ему несли со всей деревни. Справив работу, он клал валенки в мешок и в сумерках разносил по дворам. При этом в дом он не заходил, а кидал валенки через ворота – опять же для того, чтобы не брать деньги за работу. И ведь никогда не ошибался валенками! Бабенки, понятное дело, благодарили, как могли: кто десяток яичек, кто сметанки, кто ягод-грибов, а кто и самогоночки. Тогда у Павла случались загулы. Приняв на грудь, он брал в руки гармонь и отправлялся бродить по селу. В деревенской тишине далеко разносились то веселые, то грустные мелодии его гармоники. звучал его чистый, приятный голос. За самозабвенную любовь к гармошке получил он в деревне и прозвище – Баянка. Если ему встречались ребятишки, то он щедро одаривал их конфетами, которые всегда водились в его карманах. В общем, едва заслышав вдалеке звуки гармошки, все знали – идет Баянка. Дети радовались в предвкушении гостинцев, бабы вздыхали…
После очередного скандала Фенечка собрала свои скромные пожитки и перебралась в маленький домик рядом с нами. Кстати, деньги на его покупку дал ей Павел. Фенечка стала часто приходить к нам – то за солью, то за ситом или просто полузгать семечки на лавочке перед домом. От нее мы узнавали все деревенские новости: кто женился, кто развелся, кто согрешил, кто подрался.
Вот так наша семья стала ее семьей.
Она помогла Наталье состирнуть белье, а потом долго мылась, попутно обсуждая деревенские новости.
– Слыхала, у Сидоркиных обыск был. Самогонку искали. Ну, им из сельсовета-то шукнули. Они барду за баней в назем и зарыли. Милиционеры все вверх дном перерыли, нищиво не нашли. А старшой-то их, щёрт хитрушшой, подозвал ихняго мальщонку и говорить: – А у мине конхвета есть скусная. Если покажешь, иде папка бидон спрятал – тибе отдам. – Ну, Толик и показал. Глупый ишшо – пять лет всего.
– Што жа им теперя будить – ужаснулась Наталья. – Ну-ка у тюрьму загремять.
– Да обошлось вроде. Милиционеры напились вдрызг. Уж больно самогонка хорошая оказалась. А остальное вылили, да самогонный аппарат забрали.
Последними мылись Наталья с Федором. В супружестве они жили уже девять лет. Но при взгляде на высокого, широкоплечего мужа Наталья вспыхнула, как девочка и стыдливо отвела глаза.
Заметив ее взгляд, Федор едва заметно усмехнулся и, протянув Наталье намыленную мочалку, попросил:
– Ну-ка, женушка, помой мне спину.
Наталья взяла мочалку и принялась тереть мужа.
– Што ты как неживая. Три сильней, – сказал Федор, поигрывая мускулами. Наталья, прикусив губу, стала энергично водить мочалкой.
Неожиданно Федор повернулся к ней лицом и нежно притянул ее к себе.
– Ромашка ты моя скромная, за што и люблю!
Его горячее тело прижалось к жене, губы покрывали поцелуями ее глаза, щеки, шею, опускаясь все ниже. В голове у Натальи забухало, застучало, а потом словно все взорвалось и на темном закопченном потолке замерцали звезды…
Федор вылил на себя целый ушат холодной воды и, обнажив в улыбке ровные белые зубы, сказал:
– Помыл грешное тело – сделал великое дело. – И, одеваясь, добавил: – Ты, Наталья, долго не сиди. Мы тибе ужинать ждем.
Наталья легонько кивнула и блаженно растянулась на полке. Каждая косточка благодарно отозвалась на горячее тепло сосновых досок. Несколько минут Наталья лежала, закрыв глаза и вдыхая всей грудью непередаваемый банный аромат: смолы и липы, березового листа и душистого мыла и чего-то еще, что бывает только в русской бане по-черному.
Вспомнив, что ее ждут, принялась скоренько мыться.
Пришло время вечерять.
– Митька, сбегай за Фенечкой. Штой-то она запаздывает. На стол собирать пора, – сказала Наталья.
Митьку как ветром сдуло – и оттого, что он был вообще расторопным парнишкой, и оттого, что сильно хотелось есть. Наконец все собрались за большим обеденным столом. На середину стола поставили большую глиняную чашку с отварной рассыпчатой картошкой, рядом стояла чашка с капустой, разведенной водой с луком и маслом. На деревянной дощечке лежало свежезасоленное сало. В чеплашках поменьше были засоленные огурцы и грибы. Прижав к груди каравай душистого хлеба, Наталья ловко нарезала его крупными ломтями. Федор взял большую деревянную ложку и зачерпнул хрустящей капусты.
– Хороша закуска – капустка! И на стол поставить не стыдно, и съедят – не обидно!
Все дружно заработали ложками. Несколько минут за столом было тихо, потом Фенечка преподнесла очередную деревенскую новость.
– Слыхали, чиво Санька Зигардан учудил на Пасху? Ночью шел с лагунов (праздничные костры), продрог и решил у Широнихиной бане погреца. А был хорошо навеселе, ну и улегси у бане на каменку – иде потеплея. А Широниха утром у баню пошла – тряпку прополоскать. Дверь открыла, а из угла щёрт страшный на нее глядить. Широниху щуть родимчик не хватил. Как она заорала – щёрт, щёрт, караул – и на пол грохнулась. А Санька весь у саже соскощил с каменки да бежать. Широниха сказала – у сельсовет пойду жаловаца. Всю баню сажей завазгал.
– Ну ты скажи, што творица. И ведь родители хорошие, работяшшие. И в кого только Санька такой заполошный уродилси, – сказала Наталья, разливая по кружкам ароматный травяной чай. Фенечка поставила на стол чашку с пирожками и преснушками.
Митька тут же ухватил пирожок и энергично принялся жевать, прихлебывая горячим чаем.
– Ешь, ешь, – ласково улыбнулась Фенечка – с щерёмушкой, нынще пекла. – Зачерпнув ароматного малинового варенья, она принялась прихлебывать чай из блюдца.
Танюшка с Митькой вылезли из-за стола и заскучали. Чем бы таким заняться? Изобретательный Митька придумал.
– Давай рыбу ловить!
– Давай, – обрадовалась Танюшка, – а как?
– Сперва удощки наладить надо.
Митька нашел моток крученки, отрезал от нее два куска. На захапке печи лежали смолистые лучины – Федор настрогал на растопку. Митька выбрал две лучинки, привязал к ним веревочки – удочки готовы.
– А на што ловить будем? – задумчиво произнес Митька.
– Давай на хлебушек, его все любять.
Сказано – сделано. На кончики веревочек привязали хлеб. В полу избы была большая щель – доски рассохлись. Федор весной собирался их отремонтировать. Вот это «рыбное» место и облюбовали ребятишки. Присев на корточки они опустили нитки с хлебом в щель и замерли в ожидании «клева».
– Минь, штой-то долго не клюёть, я уже сидеть уморилась, – захныкала Танюшка.
– Ты води удощкой туды-сюды, штобы рыбу привлещ, – как заправский рыбак сказал Минька. Увлеченные игрой, они не видели, что взрослые наблюдают за ними, сдерживая смех. Федор тихонько встал, открыл творило и спустился в подпол.
– Надо говорить «ловись рыбка большая и маленькая» – едва сдерживая смех, сказала Наталья – тада, может, поймаитя.
– Ловись рыбка большая и маленькая – запищала Танюшка. И вдруг – о ужас – веревочки натянулись и задергались, словно там было что-то большое и страшное. Ребятишки от испуга и неожиданности заверещали, бросили удочки и сиганули на печку.
Наталья с Фенечкой смеялись до слез. Вылезший Федор присоединился к ним.
Фенечка ушла домой. Наталья убрала со стола, вымыла посуду. Федор заглянул на печь. Из-под овчинного тулупа выглядывали только Митькины вихры да Танюшкины косички.
– Ишь, рассопелись рыбаки. Угрелись… Наталья, постели им постелю, я их перенесу, а то свалятся ишшо ночью.
Наконец все улеглись… Наталья закрыла глаза, блаженно потянулась и, прижавшись к теплой спине мужа, замерла.
– Завра воскресенье, пельмени постряпать, хлеб испечь надо, рубаху заштопать. А вечером к маманьке сходим в гости, соскучилась…
Легкая улыбка блуждала по лицу Натальи, и сладкий сон прервал ее мысли. Суббота закончилась, впереди было воскресенье… и целая жизнь!
Источник статьи: http://bp.rbsmi.ru/articles/proza/zasova-lyubov-bannyy-den-rasskaz/
