Евгений Онегин (6 стр.)
Задумчивость, ее подруга
От самых колыбельных дней,
Теченье сельского досуга
Мечтами украшала ей.
Ее изнеженные пальцы
Не знали игл; склонясь на пяльцы,
Узором шелковым она
Не оживляла полотна.
Охоты властвовать примета,
С послушной куклою дитя
Приготовляется шутя
К приличию, закону света,
И важно повторяет ей
Уроки маменьки своей.
XXVII.
Но куклы даже в эти годы
Татьяна в руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
XXVIII.
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход,
Когда на бледном небосклоне
Звезд исчезает хоровод,
И тихо край земли светлеет,
И, вестник утра, ветер веет,
И всходит постепенно день.
Зимой, когда ночная тень
Полмиром доле обладает,
И доле в праздной тишине,
При отуманенной луне,
Восток ленивый почивает,
В привычный час пробуждена
Вставала при свечах она.
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу предпочла;
Но в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
XXXII.
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это мужа не спросясь.
XXXIII.
Бывало, писывала кровью
Она в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет носила очень узкий,
И русский Н, как N французский,
Произносить умела в нос;
Но скоро всё перевелось;
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла; стала звать
Акулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
XXXIV.
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить, и позлословить,
И посмеяться кой о чем.
Проходит время; между тем
Прикажут Ольге чай готовить,
Там ужин, там и спать пора,
И гости едут со двора.
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
XXXVI.
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
XXXVII.
Своим пенатам возвращенный,
Владимир Ленский посетил
Соседа памятник смиренный,
И вздох он пеплу посвятил;
И долго сердцу грустно было.
«Poor Yorick! — молвил он уныло, —
Он на руках меня держал.
Как часто в детстве я играл
Его Очаковской медалью!
Он Ольгу прочил за меня,
Он говорил: дождусь ли дня. «
И, полный искренней печалью,
Владимир тут же начертал
Ему надгробный мадригал.
XXXVIII.
И там же надписью печальной
Отца и матери, в слезах,
Почтил он прах патриархальный…
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут…
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
XXXIX.
Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.
И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
Глава третья
Elle était fille, élle etait amoureuse.
«Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор…»
— Я тут еще беды не вижу.
«Да скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу… — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради Бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera.
Представь меня». — «Ты шутишь». — «Нету».
— Я рад. — «Когда же?» — Хоть сейчас
Они с охотой примут нас.
Поедем. —
Поскакали други,
Явились; им расточены
Порой тяжелые услуги
Гостеприимной старины.
Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой.
……………………………………
Источник статьи: http://mir-knig.com/read_238465-6
Комментарий к роману Евгений Онегин (91 стр.)
Варианты
9-10 Отвергнутый черновой вариант (2369, л. 36 об.):
…Она блистала
В толпе красавиц тех времен…
13-14 Черновик (там же):
Ловлас ее был славный франт
Екатерининский сержант…
XXX–XXXI
На полях черновика (2369, л. 37), написанного не раньше конца ноября и не позже 8 декабря 1823 г. в Одессе, Пушкин нарисовал чернилами два интересных портрета (см.: Эфрос, «Рисунки Пушкина», с. 185).
Справа, вдоль XXX, 11–12 и XXXI, 1–6, — графиня Елизавета Воронцова, нарисованная со спины: простое элегантное платье с низким вырезом, сзади на шее заметна нитка бриллиантов.
Слева, вдоль XXXI, 11–14, — традиционный автопортрет в профиль, без баков, с вьющимися волосами.
В своих замечательных портретных зарисовках Пушкин обычно находил ключевую черту, графическую константу, и повторял ее во всех изображениях данного человека. Так, ключом к его собственному профилю является резкий вырез ноздри (очертания острого носа выглядят как быстро от руки написанное «h» или перевернутая «7») над длинной обезьяньей верхней губой; ключом к профилю Екатерины Ушаковой (1809–1872, предмета пушкинской московской любви, вспыхивавшей весной 1827 и весной 1829 гг.; она вышла замуж за Дмитрия Наумова около 1840 г.) становится особый идущий вниз штрих, складочка от улыбки, добавленная к милому абрису ее губ. Елизавету Воронцову отличает красивая шея, иногда с намеченной точками ниткой ожерелья. Ее шея и плечи возникают (без очертаний головки и корпуса) в тетради 2369, л. 42 на полях с правой стороны под черновиком стихотворения «Недвижный страж дремал…» (см. коммент. к гл. 10, I, 1) и над стихом гл. 2, XL, 5 «Быть может (лестная надежда!)» (воспр. Эфросом, с. 189).
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где она,
Бог знает кем окружена,
Рвалась и плакала сначала,
С супругом чуть не развелась;
Потом хозяйством занялась,
Привыкла и довольна стала.
Привычка свыше нам дана:
Замена счастию она.
4
8-9Рвалась и плакала сначала… — Глагол «рваться» (происходящий от «рвать») обладает гораздо более выразительной силой, чем любой аналогичный английский глагол. Он означает не просто «кидаться», но предполагает безудержное метание человека, сдерживаемого другими людьми и предающегося страстной скорби, которая ищет выхода в отчаянных корчах и других диких движениях. Мать Марии Кочубей в восхитительной поэме Пушкина «Полтава», веля дочери сделать все возможное, чтобы Мазепа освободил Кочубея, говорит: «Рвись, требуй…» «Рвись» передает здесь все телодвижения, вызванные скорбью и неистовством, когда заламывают руки, рвут на себе волосы и т. п.
14 Отрывок, цитируемый в 15-м примечании Пушкина, взят из «Рене», чуть далее первой трети истории (ed. Weil, p. 41):
«Est-ce ma faute, si je trouve partout les bornes, si ce qui est fini n’a pour moi aucune valeur? Cependant je sens que j’aime la monotonie des sentimens de la vie, et si j’avois encore la folie de croire au bonheur, je le chercherois dans l’habitude».
См. также: Вольтер, «Фанатизм, или Пророк Магомет», акт IV, сцена 1: «La nature à mes yeux n’est rien que l’habitude».
После строфы XXXI Пушкин начал XXXIa таким образом (2369, л. 37):
Они привыкли вместе кушать,
Соседей вместе навешать,
слушать,
Всю ночь храпеть, а днем зевать;
В линейке ездить по работам,
,
Солить арбузы и грибы.
XXXIa, 5 …в линейке… — Одно из значений слова «линейка» выражает понятие удобного, низко посаженного, старомодного экипажа, достаточно мягкого и уютно укрытого, этакой роскошной спальни на колесах. Но то же самое слово употреблялось в 1820-х гг. в России для обозначения дрожек, которые, как ни странно, были очень близки двухколесному четырехместному ирландскому экипажу, а точнее, его открытой разновидности, где пассажиры занимали места спиной друг к другу на боковых сиденьях, не меньше троих с каждой стороны.
Роберт Лайалл в «Путешествиях по России, Крыму, Кавказу и Грузии» (Robert Lyall, «Travels in Russia, the Krimea, the Caucasus, and Georgia», London, 1825, I, p. 22) описывает линейку как «длинный полуоткрытый экипаж с двумя сиденьями, на которых умещается более десятка человек».
XXXIa, 7 Одно из отвергнутых чтений стиха:
Солила белые грибы…
Грибы, называющиеся по-русски «белыми», относятся к виду Boletus eduhs, это мясистые шляпочные грибы с толстой белой ножкой и желтовато-коричневой шляпкой, которые в жареном, соленом или маринованном виде весьма ценятся европейскими гурманами. О том, как русские разбираются в грибах и любят их, я подробно рассказываю в своей книге «Другие берега» («Conclusive Evidence». New York, 1951, p. 22–24).
В черновых набросках строф XXXIa и XXXIб (2369, л. 37 и 38 об.) Ларин изображен без всякой симпатии.
XXXIa, 13–14 В черновике (л. 37) говорится:
…Довольно скуп,
добр и очень глуп.
См. также ниже: XXXIb, 2.
XXXIb, 1–3 В черновике (л. 38 об.) дано:
Супруг — он звался Дм Ларин —
И винокур, и хлебосол,
Ну словом прямо русской барин.
XXXIb, 2 Отвергнутое чтение (л. 38 об.):
Невежда, толстый хлебосол…
XXXIb, 3 Слово «барин» происходит от «боярин» (в «Webster’s New International Dictionary» помещена на эту тему лаконичная статья). В контексте «вышестоящий — нижестоящий» слово это означает «хозяин», в иных контекстах, как здесь, имеет следующие коннотации: «помещик», «дворянин» и — выдавливая последнюю каплю ассоциаций — «добродушный, настоящий, старорежимный аристократ».
Между прочим, Петр Ганнибал, двоюродный дед и деревенский сосед нашего поэта, был, как и господии Ларин в рукописи, страстным винокуром (делал домашнюю водку).
XXXII
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это мужа не спросясь.
5
7 В издании 1826 г. напечатано «как Простакова», замененное на «единовластно» в списке опечаток, приложенном к изданию гл. 6 1828 г., и в текстах изданий 1833 и 1837 гг. Современные редакторы вместо «единовластно» печатают «самодержавно», полагая, что этот императорский эпитет был отвергнут в рукописи по цензурным соображениям.
11…брила лбы… — Отбирала из своих крепостных рекрутов в армию: тем, кого признавали годным для военной службы, сбривали спереди волосы, чтобы их было легко узнать.
XXXIII
Бывало, писывала кровью
Она в альбомы нежных дев,
Звала Полиною Прасковью
И говорила нараспев,
Корсет носила очень узкий,
И русский Н, как N французский,
Произносить умела в нос;
Но скоро всё перевелось;
Корсет, альбом, княжну Алину,
Стишков чувствительных тетрадь
Она забыла; стала звать
Акулькой прежнюю Селину
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
2…альбомы… — «Album… le livre dans lequel, selon les bienveillans usages de l’Allemagne, chacun se fait donner une marque de souvenir par ses amis» — определение мадам де Сталь в книге «О Германии», ч. II, гл. 23 (OEuvres, 1820, vol. 10). См. также: гл. 4, XXVII–XXXI.
Источник статьи: http://mir-knig.com/read_190189-91
