28 января 2017
ТРАУРНЫЙ МАРШ ЭНТУЗИАСТОВ
«Баня». По пьесе В. Маяковского.
Александринский театр.
Постановка, сценография и сценическая редакция текста Николая Рощина.
Николай Рощин отказался от того, что могло бы гарантированно сделать спектакль выигрышным — от аллюзий советской сатиры с современной политикой, от изображения идиотизма социалистического быта и типажей, от вечно-модной внешней стилизации под конец 20-х годов, а главное — от игрового блеска пьесы, который привел Мейерхольда к такой оценке техники Маяковского-комедиографа: «…легкость, с которой написана эта пьеса, была доступна в истории прошлого театра единственному драматургу — Мольеру». Рощин вообще отверг жанр комедии и читает Маяковского (типологически) не как Мольера, а как Замятина или Оруэлла. «Баня», в общем, вневременная антиутопия. Недаром — совершенно пустое огромное (тоталитарное) черное пространство, а в нем — персонажи в черных или темно-серых костюмах, одинаковых для мужчин, одинаковых для женщин. Красным модулем является сюда Фосфорическая женщина.
Это не высмеивание бюрократов. Выстраивается образ фанатичного бесчеловечного общества. В нем чиновники равны изобретателям, всегда считавшимся «положительными» (несмотря на уничижительные фамилии — Велосипедкин, Двойкин, Тройкин, — данные им автором). Чиновники служат своей идее будущего, инженеры — своей, но принципиальной разницы между ними нет. Создатели машины времени скандируют свои патриотические тирады еще более механически-пафосно, чем бюрократы. И такой же агрессивной декламацией à la Comédie-Française, под мрачные музыкальные аккорды обличает Победоносикова его жена Поля. Инженеры по-военному маршируют вокруг своего магического дивайса, надевают на головы огромные, обезличивающие их кубистические противогазы (разумеется, черные). Все они — фанатики будущего, и замысел спектакля — трагедия философии футуризма, катастрофа идеи лучшего будущего.
Сцена из спектакля.
Фото — Anastasia Blur.
Уравниваются времена: эпоха создания пьесы, наше время и (уже близкий нам!) 2030 год, из которого прибывает в образе Фосфорической женщины то самое будущее, забирает туда с собой самых «положительных» футуристов и выбрасывает их обратно сюда, почти уничтоженных, калек, жертв концлагерей. (К тексту Маяковского приписана финальная реплика изобретателя машины времени: «Уж лучше мы здесь с вами. Мы все поняли».) А наше время, в этом процессе промежуточное, представлено сюжетом приемки официальной комиссией самого спектакля про машину времени. Члены этой комиссии переходят из одного времени в другое, из кресел на сцену, и играют роли чиновников в сюжете Маяковского. Имеется и образ из «эпохи застоя» — вереница старцев в меховых шапках-пирожках, брежневское политбюро ЦК КПСС. Из совсем современного — добавленный к каноническому тексту театрального начальства тезис о требованиях к произведениям, на которые потрачены «государственные деньги». Сам великий пролетарский поэт также включен в эту систему в виде огромной печальнейшей куклы-памятника, которая пытается застрелиться (правда, пуля, доставляемая до цели одним из чиновников, отлетает рикошетом). Политические мотивы самоубийства Маяковского сняты, он произносит лишь: «Лиля — сука. Вероника Витольдовна Полонская — сука». (Сарказм истории: Полонская умерла в доме престарелых на Шоссе Энтузиастов, пережив Маяковского на 64 года, практически в «будущем», которое для него в «Клопе» обнаруживалось в 1979-м, а в «Бане» — в 2030-м, то есть через 50 и 100 лет после момента создания пьес.) В «Бане» Рощина времена не противопоставлены, а безнадежно объединены.
Игра с куклой Маяковского — редкий комический прорыв в мрачной ткани спектакля. Можно добавить в этот ряд еще репетицию идеологического балета «Труд и капитал». Но в целом, комическая поверхность пьесы нейтрализована, редко слышны, обыграны фарсовые повороты диалогов, из которых сплошь состоит текст «Бани». Принципы композиции этого текста — комический алогизм, игра рядами ассоциаций, гиперболизация абсурдных деталей, напряженный и срывающийся ритм, эксцентрическая масочность персонажей, и эти принципы реализованы Маяковским ярко. Кажется, многие реплики самоигральные. Даже удивительно, что энергичную игру этого текста вообще можно преодолеть. Но режиссер намеренно преодолевает стиль бытового разговора, он слышит пьесу не жизнеподобной, не бытовой, не типажной, ищет за игровым комизмом мрак бессмысленного фанатизма. И нарушаются какие-то важные импульсы действия. Трудно играть мертвое общество. Словесная ткань перестает функционировать театрально. Стилем речи в спектакле часто становится невеселый патетический автоматизм. Сочинение бредового доклада Победоносикова, например, сопровождается игрой его секретаря на заунывной колесной лире. Содержание текста дискредитируется. Теряются сотни блестящих подробностей. Лишенные индивидуализации, действующие лица, вероятно, должны стать «хорами», вернее «полухориями» — чиновников, изобретателей. Но пока синтетическая образность этих групп персонажей не настолько мощная, чтобы составить новый драматизм, новый комизм, оригинальный гротеск постановки. Выделяются роли Виктора Смирнова (тов. Иван Иванович), Дмитрия Лысенкова (Режиссер), Игоря Мосюка (тов. Оптимистенко), сыграны они с деталями характерности и с комическими подробностями, иначе, чем другие роли в спектакле, и вероятно, поэтому противоречат общему стилю. Дикие мысли, выражающие абсурд идеологизированного сознания, переполняющие текст Маяковского, не лишние для смыслов постановки, — не сыграны, не слышны. Возможно, спектакль после премьеры еще «разыграется», приобретет жанровую двойственность, необходимую настоящему гротеску.
«Баня» Вс. Мейерхольда. 1930 г.
Любая постановка «Бани», тем более в Александринском театре, так или иначе взаимодействует с традицией, начатой спектаклем Мейерхольда, который был определенно принят Маяковским, категорически разошелся со своим временем и был снят через два месяца. Тот спектакль, мало изученный, довольно загадочный, был сложным, не ограничивался сатирическим планом, выставлял будущее в сюрреалистическом видении, заканчивался странным уходом-парадом действующих лиц в виде одинаковых марионеток по абстрактной конструкции куда-то в небо. «Утомительный запутанный спектакль, который может быть интересным только для небольшой группы литературных лакомок», говорилось в рецензии партийной газеты. «Баня» Рощина внутренне связана с театром Мейерхольда, хотя и не впрямую, и, может быть, даже не со спектаклями по Маяковскому. А, например, с «Одной жизнью», за которую «чужой» театр был немедленно закрыт: там обессиленные комсомольцы поднимались на стройку лучезарного мира из мрачной казармы в жутком шаманском танце, это выглядело беспросветно страшно. Пафос будущего — это проблематичный шаблон сознания, может быть, его катастрофа, которая редко становится предметом нашего искусства, особенно «за государственные деньги».
В указателе спектаклей:
Комментарии 4 комментария
Душераздирающий Победоносиков – Виталий Коваленко – остался за бортом отличной статьи, не только злополучной “машины времени”. Почему? Работа артиста, на мой взгляд, вновь выдающаяся. И она вполне себе входит в рощинский концепт и месседж, причём и в толковании Николая Песочинского. Да, персонаж душераздирающий, он ядовитый страдалец! Его “победительность” и обреченность на то, чтобы остаться “с носом”, составляют взрывчатую смесь, контрастируют с безмятежной непроходимостью, во всех смыслах, его заместителя Ивана Ивановича, которого обаятельнейше играет Виктор Смирнов. И как ни странно, хорошо корреспондируют с отчаянно пылающей помадой машинистки Ундертон. Иначе зачем, о чём вопиёт машинистка (Полина Теплякова)? Работа Коваленко именно тем прекрасна, что категорически не ограничивается узкой социальной конкретикой. Он страдальчески ядовит, это то, что осталось от человека. Но Фосфорическая женщина лишена и этого, и потому “там” будет пострашнее. Все участники рощинской постановки, и прежде всего, конечно, Виталий Коваленко, и Дмитрий Лысенков, мужественно существуют в условиях нового фокуса, наведённого на классическую комедию вековой почти давности.
…Но боже мой, какой прекрасный спектакль был у Давида Карасика с последним зоновским курсом! Где молодой Окрепилов играл Победоносикова, только что вернувшийся из армии Богачёв играл Оптимистенко, и обаятельно веселы были Чудаков с Велосипедкиным, и все, все, все. Смешно было! Что говорить: “только этого мало” в нашу пору, увы…
Очень разнятся те человеческие реакции, которые позволяют себе коллеги-критики в устной форме, выходя из зала в зрительском утомлении, — и оформленные театроведческие мысли по тому же поводу…
“Не театроведьте!” – хочется стать Маяковским))
“Баня” — спектакль громоздкий, несобранный и очевидно скучный. “Бывают неудачи…”, — говорили многие вокруг меня, тихо увядавшие от сцены к сцене, говорила это и я — поклонник спектакля Н. Рощина “Ворон”, ожидавшая от “Бани” многого: я совсем не понимаю, как и про что ставить эту пьесу сегодня, надеялась на талантливого режиссера… Честно — надеялась. Я вообще всегда надеюсь)
Да, дана унифицированная оппозиция чиновников и изобретателей (равных друг другу идиотов). Чиновники при этом (не соглашусь с автором статьи) вполне аллюзионны вначале, когда диктуют искусству, каким ему быть (времена возвращаются, лексика начинает узнаваться вновь). Но уж раз начата интерактивная история, и Победоносиков просит Режиссера удалить зрителей из зала, поскольку идет приемка, — что ж было весело не эвакуировать нас, немногих, унизить, держа за закрытыми дверями — ну, поступить как-то радикально, не условно?… А тут сразу перестаешь верить и режиссеру, и чиновному персонажу.
Да, из будущего 2030-го вываливаются в финале лагерные жертвы, изобретательские руки которых — культи, а ботинки — без шнурков (опознавательный признак зека). Но ведь и Победоносиков, несомненно, по исторической правде, должен был оказаться в лагере очень скоро?… Поэтому тезис о том, что “у вас тут лучше”, для меня не сработал: не лучше, если вспомнить судьбу Мейерхольда…
Довольно функционален, хотя, как всегда, притягетельно азартен Д. Лысенков — режиссер (условный Мейерхольд, вполне себе приспособленец к запросам времени), который тоже скоро окажется без шнурков… Но это обстоятельство не разработано. Вообще, мотив лагеря внезапен и не поддержан вторым планом актеров, знающих историческую перспективу, в отличие от Маяковского, более конкретно.
Самое большое впечатление произвела на меня неживая огромная кукла-Маяковский. Не слишком глубока и понятна (особенно в связи с “Баней”) сама интермедия, когда, обозвав суками Лилю Брик и Веронику Полонскую, Маяковский стреляет из пистолета в них, а пуля возвращается к нему. Смерть Маяковского так загадочна и так многоуровнева, что как-то смириться с “кукольной” мыслью о его мщении женщинам и бумеранге от любимых дам, как к ним ни относись, — не удалось. А вот падение огромного (трехметрового?) тела на сцену, сама лепка лица предвещала в прологе многое. Но осталась концертным номером.
В спектакле нет как раз монтажа аттракционов, монтирующим мое восприятие: действие идет повествовательно и тяжело, без контрапунктов, переключений. Может быть, еще выиграются — и мысль появится?… Пока идей маловато для такого длинного спектакля.
Да, я полностью с тем, что написала Н.Таршис об артистах спектакля. Система персонажей построена так, что “старая гвардия” бюрократов – Победоносиков, Оптимистенко, Иван Иванович, человечески сложнее, чем молодежь, рвущаяся к прогрессу. В.Коваленко, И.Мосюк, В.Смирнов (как я написал) погружаются в сложность человека “системы”. Это очень интересная и актуальная тема! Как говорят и думают люди такого типа, такой позиции, “всё понимаю, но…”. Виталий Коваленко явно находит моменты боли, удивления, неуверенности в своём довольно мягком Победоносикове. Эта роль сыграна после его абсолютно выдающегося по-настоящему гротескного Кулыгина (“По ту сторону занавеса”), после Порфирия Петровича (“Преступление и наказание”), он и такое может, но актеру захотелось быть мягче, тише, загадочнее, почти как в его замечательных “психологических” ролях (в “Живом трупе”, в “Изотове” в этом театре, в “Иванове” в “Таком театре”). В роли Победоносикова есть ещё и любовное раздвоение, и оно решено не плакатно, как можно было бы по сюжету с “положительной” женой и совершенно вульгарной Мезальянсовой, тут именно сложность, раздвоение. В Победоносикове, как и в других ролях чиновников есть конструктивное противоречие: да, они умнее комсомольцев, да, они чувствуют, но всё равно, они говорят и делают ужасные вещи. Главное слово постоянно ошарашенного Оптимистенко-И.Мосюка — “Отказать!”. У В.Смирнова тов. Иван Иванович как зам. Победоносикова и как член худсовета получился совершенно наивным существом, этакий Брежнев в домашней обстановке, и надо признать, что уморительный текст Маяковского звучит в спектакле ярко именно у него. Надо надеяться, эта сторона спектакля (связанная со сложностями и с глубиной), которую, вообще, сложнее выращивать, после премьеры станет ярче.
скукотища. это худшее, что я смотрела. время потрачено впустую. злость и раздражение
Источник статьи: http://ptj.spb.ru/blog/traurnyj-marsh-entuziastov/
