Бабская баня на зоне

Что происходит в бане женской колонии

Иерархия в женских тюрьмах. Как сидят на женской зоне?

Краткое содержание:

Уклад жизни в женских тюрьмах и колониях довольно сильно отличается от того, что существует мужских. В них нет четких понятий, представления о том, что разрешено, а что запрещено, сильно разнятся, да и вся система взаимоотношений выглядит иначе.

Иерархическая структура в женских тюрьмах и зонах не такая сложная и жесткая, как мужских, но все таки она существует.

Иерархия в женских тюрьмах и лагерях

Чаще всего главной в камере является наиболее авторитетная и долго находящаяся в лагере женщина. Однако первоходки сидят отдельно от остальных зэчек.

Как и в мужских зонах, старшую, как правило, назначают с одобрения начальства и она является связующим звеном между администрацией и арестантками. Собственно, на этом вся иерархия в современных женских тюрьмах и колониях и завершается. Остальные подчиняются старшей, которая следит за тем, чтобы в камере соблюдался порядок, не нарушался график уборок, и пресекает особенно бурные проявления чувств, будь то скандалы опытных зэчек, или рыдания новенькой, впервые преступившей порог камеры.

В основном же, женские колонии напоминают большие женские общежития. Женские разборки чаще всего завершаются выяснением отношений на повышенных тонах. Конечно, иногда случаются и драки и коллективные избиения виновной на эмоциях, но это скорее исключение, чем правило.

Однако в женских лагерях советских времен свои понятия, своя иерархия и свои отверженные все-таки были. Понятия, аналогичные понятиям в мужских лагерях, появились вместе с ними в 30-е годы и почти полностью пропали после реформы 60-х годов. В женской колонии были и свои блатные, и свои черти, и свои опущенные.

Блатные зэчки-воровайки – профессиональные преступницы существовали в женских колониях также, как и в мужских. Однако их положение в лагере сильно отличалось от положения блатных в мужских лагерях. В мужских колониях блатным нельзя выполнять общественную работу и вообще работать, это для них считается унизительным. Профессиональный преступник по понятиям работать не может. У женщин же по отношению к труду позиция была всегда более нейтральная.

Сейчас, в отличие от советских времен, воровки особым уважением не пользуются, скорее наоборот, некоторые бывшие женщины заключенные вспоминают, что в их колониях воровок не очень любили и считали, что они могли украсть у своих.

К активистам же в советских тюрьмах могло быть двоякое отношение. Если мужские колонии до сих пор делятся на красные, где руководит администрация, и черные, где власть принадлежит блатным авторитетам, то в женских колониях такого не встречалось.

В мужской черной колонии активистов очень не любят, в женских же колониях работать на должностях особо зазорным не считалась, если только это не было связано со стукачеством или другим вредом, причиняемым коллективу зэчек.

В женских зонах СССР мыло было ценной валютой, наравне с сигаретами и чаем.

«Горохами» называли самых младших, молодняк. Грибов и горохов использовали по мере возможности в разных ситуациях по-разному. Они занимались какой-то вспомогательной работой, обслуживали, например, убирали, мыли и чистили туалеты и так далее. За это они получали защиту, сигареты, кофе и чай, а в некоторых колонии за это их могли просто не бить.

Были в советских женских колониях и опущенные. Например, к категории опущенных относили тех, кто на воле занимался оральным и анальным сексом. Если неопытная первоходка имела глупость разболтать сокамернице этот факт своей биографии, то ей было обеспечено брезгливое отношение и полный бойкот. Ее не пускали за один стол с собой, не делились присланными с воли продуктами и всячески избегали.

Но по-настоящему отверженными в женских зонах становились детоубийцы, к ним относились также, как в мужских колониях к совратителям малолетних и насильникам. Они были самой низшей кастой, самыми презираемыми людьми.

Убивали в женских зонах крайне редко, но цепь изощрённых издевательств, избиений и унижений была способна довести детоубийцу до попытки наложить на себя руки.

К детоубийцам и в современных женских зонах, по-прежнему, отношение самое негативное.

Обряд «опускания» в женских тюрьмах тоже имел место. Такую женщину, сговорившись заранее, ловили всей камерой, прижав в углу, который плохо просматривается из глазка, затыкали рот и брили налысо. Поскольку та вырывалась, то голова у нее оказывалась в порезах. Даже если надзиратели замечали возню в камере и пресекали расправу, на голове у женщины все равно оставалась одна или две дорожки. В некоторых зонах, после того, как виновную побрили, все обитательницы камеры по очереди справляли на нее малую нужду. От лагеря к лагерю этот ритуал сильно различался.

Иногда зэчки устраивали сокамернице изощренные издевательства, макали головой в унитаз, или обмакивали туда зубную щетку, после чего заставляли чистить ею зубы.

Однако статус опущенной в женских колониях никак не был связан с гомосексуальностью.

Лесбийские отношения

Гомосексуальные связи в женских зонах и тюрьмах, в отличие от мужских тюрем и лагерей, никогда не считались чем-то, что роняет достоинство одной из зэчек. В мужской колонии гомосексуальность это самая тяжкая провинность, заключенные вступающие в интимную связь в пассивной роли, это люди даже не второго, а пятого сорта. Их всячески игнорируют, с ними нельзя есть, пить, делить с ними что-либо.

В женской колонии такого нет, жаждущие близости одинокие женщины создают пары и окружающие к этому относятся вполне нейтрально.

Лесбийские пары в местах лишения свободы бывают двух видов.

Одна категория называется «половинки». В такой категории обе девушки выглядят и ведут себя вполне по-женски, зачастую это первоходки, которым просто стало одиноко и захотелось тепла и близости. Эти отношения больше напоминают дружбу с романтическим подтекстом.

Вторая категория отношений возникает между так называемыми «коблом» и «ковырялкой». Коблом называют зечку, которая практически лишилась женских черт, и голосом, и манерами, и фигурой она похожа на мужчину, да так, что иной раз и не отличишь. Такие коблы, оказавшись в камере, начинают искать себе пару. Завоевав партнершу, они ведут себя вполне по-мужски, защищают свою подружку, ревнуют ее, стараются баловать, а иногда и демонстрируют настоящий деспотизм.

Естественно, что и роли у таких парочек строго распределены. Проблема кобла достать или купить чай, какие-то продукты, а вот ее подружка, которую называют ковырялкой, должна все это приготовить и накрыть на стол.

Интимные отношения в женских колониях происходит по обоюдному согласию. Лесбийские пары бывают очень прочными, иногда такие отношения длятся весь период заключения, а случается, что и сохраняются после освобождения.

Личный опыт«В тюрьме к тебе всегда будут обращаться
на „ты“»: Светлана Бахмина о быте
в женской колонии

Рассказывает фигурантка «дела Юкоса»

Интервью: Элла Россман, Александра Граф

Светлана Бахмина, экс-юрист ЮКОСа и фигурантка дела против нефтяной компании, оказалась в мордовской колонии № 14 в 2004 году и провела там пять лет. После выхода на свободу она вернулась к юридической практике и основала фонд помощи женщинам-заключённым «Протяни руку». Нам Светлана рассказала о быте в женских колониях, отношениях между женщинами-заключёнными и специфике их реабилитации после выхода на свободу.

«В тюрьме сложно сохранить чувство собственного достоинства»

До того, как попасть в колонию, я читала о тюрьмах лишь в художественной литературе. У того же Солженицына, например. Эти книги были, конечно, не о российских, а о советских тюрьмах, о ГУЛАГе. Я и не думала, что когда-нибудь столкнусь с похожим миром.

Условия содержания в колониях с тех пор сильно изменились: того, что описывал Солженицын, уже почти не осталось. Хотя мне довелось побывать в одной из пересыльных тюрем, где нужно было спать на полатях — таких больших двухэтажных лежанках, покрытых деревянным настилом. На них буквально вповалку спят по несколько человек. При мне это ещё было. Сейчас, надеюсь, такого уже нет.

Что действительно сохранилось с советских времён и вряд ли скоро исчезнет — отношение к заключённым в тюрьмах. В российских колониях очень сложно сохранить чувство собственного достоинства. В человеке видят объект, бесправное существо, а не личность, и такое отношение проявляется во всём, от устройства быта до обращения к заключённым. В тюрьме к тебе все будут обращаться на «ты». Я помню, что по привычке старалась обращаться на «вы» и к заключённым, и к работникам тюрьмы. Женщин-заключённых это настораживало, они видели в этом какой-то подвох, настолько не привыкли к такому обращению.

В мордовской колонии меня определили в пятый отряд. В отряде было девяносто человек, и все жили в двух больших комнатах. В таких условиях очень важно соблюдать личную гигиену, чтобы можно было как-то сосуществовать. При этом следить за собой в тюрьме довольно сложно. Банный день у нас был раз в неделю — и он был действительно «банный», мы ходили в такое большое общее помещение, где мылись при помощи шаек. Душевых кабин и собственно душа не было. Во многих колониях нет и горячей воды. Когда попадаешь в такие условия, начинаешь понимать, как важны, казалось бы, обыденные вещи: хороший туалет, ежедневный душ. Мы воспринимаем их как то, что само собой разумеется в двадцать первом веке, но это совсем не так, если ты в колонии.

Чтобы выжить, женщины в колониях образуют своего рода «семьи». Есть семьи,
в которых между женщинами завязываются сексуальные отношения. Есть и «семьи», основанные скорее на корысти

Ещё в колониях острый недостаток средств личной гигиены. Форменную одежду какую-никакую дадут, накормить накормят, но вот с мылом, зубной пастой и прокладками — беда. Их выдают, но очень, очень мало. Чтобы достать всё это, надо, чтобы тебя хорошо «грели» на воле, то есть чтобы там были близкие, которые готовы приходить к тебе и приносить или присылать необходимое. Другой вариант — «зарабатывать» эти вещи, обменивая их на какую-то работу или мелкие услуги, если ничего ценного нет. Кто-то стирает, кто-то берёт себе лишнее дежурство. Самая главная валюта в тюрьмах — это сигареты. Причём ужасного качества, я вообще не знала, что такое можно курить: «Ява», «Прима». Я так и не закурила в тюрьме, не курю и сейчас. Но тем, кто курит, тяжело, и сигареты там в большом ходу. На сигареты можно обменивать всё что угодно.

Чтобы выжить, женщины в колониях образуют своего рода «семьи». В семьях они помогают друг другу в быту: постирать, приготовить. Кроме того, семьи нужны, чтобы было с кем поделиться личным, ведь тюрьма — это очень тяжело психологически. Есть семьи, в которых между женщинами завязываются сексуальные отношения. Я заметила, что многие заключённые, которые вступают в подобные отношения, изначально не гомосексуальны. После колонии они возвращаются к привычной жизни, к мужьям например. Есть и «семьи», основанные скорее на корысти: когда бедная арестантка объединяется с более богатой, с той, которую хорошо «греют» на воле. Иногда такое необходимо, чтобы выжить. Тем, у кого на воле нет поддержки, приходится очень тяжело.

В заключении у меня родилась дочь. Я решила, что она должна расти у родственников, а не в доме ребёнка при колонии. В российских колониях если у женщины рождается ребёнок, то он находится с ней лишь очень короткое время, а потом его определяют в дом ребёнка, и он видит свою мать не более двух часов в день. Я подумала, что лучше, чтобы ребёнок рос в семье, хоть и без меня. Сейчас становится всё больше колоний, где женщинам дают возможность жить вместе с детьми. Мне кажется, это очень важно. Но пока это доступно лишь небольшой части заключённых мам с детьми.

«Кроме работы занять себя нечем»

Какие-то необходимые вещи можно купить на деньги, заработанные на производстве. Мне повезло оказаться в колонии, где можно работать: я попала в швейный цех. Для многих это большое подспорье. В колониях, где работы нет (а такие существуют), сложнее. Не только потому, что невозможно заработать хотя бы на самые мелочи. Дело в том, что в тюрьме, кроме работы, нечем себя занять. У нас это очень ощущалось в выходные дни. Я в свободное время обычно читала, если была такая возможность, но мало кто из заключённых любил читать.

Другое доступное развлечение — телевизор. Он находился в отдельной комнате, и, конечно, там нельзя было проводить весь день. Кроме того, никто не мог сам решать, что смотреть, ведь телевизор был один на десятки женщин. А больше вариантов особо и не было. Помню, в выходные в колонии было особенно много склок, доходило до драки.

В женских колониях нет такой жёсткой системы «понятий», как в мужских. Там нет явного разделения на блатных и обычных заключённых. Хотя тоже есть так называемые кратки — рецидивистки. Они пытаются использовать блатной жаргон, вести себя соответствующе. Сейчас, насколько я знаю, таких заключённых держат в отдельных колониях, что, по моему мнению, правильно.

Работали мы в нашем цеху с 8:00 до 16:00. Подъём в 6:00, отбой в 22:00. Часто нас отправляли на переработки, добровольно-принудительные. Они длились четыре часа, реже — восемь часов. Работа конвейерная: все вместе шьём, например, форменные военные брюки или куртку. Одна пришивает карман, вторая — воротник, третья молнию. Особенность такой работы в том, что если одна заключённая медлит, если у неё не получается, то она задерживает весь цех. А у цеха есть дневной план по объёму продукции, и его надо выполнить. Получается такая круговая порука, и тем, кто не умеет шить, приходится тяжело. Я, слава богу, шила хорошо: всё же я советский человек, а в СССР нужно было уметь это делать, чтобы было что носить. Я научилась шить ещё в школе. Поэтому на работе мне было не так сложно.

Кроме самодеятельности, в колонии можно было получить минимальное образование — например, окончить школу. Для меня это было открытием: со мной сидели женщины, у которых за плечами не было и девяти классов

Зарплата в колониях на момент моего пребывания там составляла двести рублей в месяц. На руки эти деньги не дают. У нас в колонии вели гроссбух (бухгалтерскую книгу. — Прим. ред.), где от руки записывали: «Такая-то заработала столько-то». Чисто символически. Потратить эти деньги можно было в ларьке при ИК. Там можно было купить мыло, зубную пасту, сгущёнку, тушёнку, такого рода вещи. Понятное дело, что двухсот рублей на многое не хватит.

Российские колонии называются «исправительными». Само название подразумевает возможность «исправления» — условно-досрочное освобождение. Но для этого заключённой нужно доказать, что она «исправилась». И это включает не только соблюдение, как у нас это называли, «формы, нормы и режима». Помимо того, чтобы вовремя вставать, ложиться, вовремя здороваться с каждым проходящим сотрудником и не получать от него замечаний, нужно участвовать в своеобразной художественной самодеятельности. В тюрьмах регулярно проводят какие-то конкурсы, например всякие «Мисс ИК».

В колониях к ним относятся по-разному. Конечно, когда тебе пятьдесят и надо делать то, что ты не очень-то и умеешь, это кажется как минимум странным. Но некоторые участвуют с удовольствием, для них это возможность отвлечься. Я помню у нас был конкурс в духе «Что? Где? Когда?». С учётом кругозора тех, кто находился в колонии, выглядело это немного комично. Я тоже участвовала в каких-то театральных постановках, иногда применяла организаторские способности. Я не испытывала особой радости, но приходилось заниматься и этим.

Кроме самодеятельности, в колонии можно было получить минимальное образование — например, окончить школу. Для меня это было открытием: со мной сидели женщины, у которых за плечами не было и девяти классов. Одна девочка-рома просто не умела читать и писать. В школе при колонии проходили программу в усечённом виде, но всё равно это, конечно, благо. Кроме того, при колониях существуют институты, заочные программы. При желании можно получить такое квазиобразование. Не знаю ничего о его качестве, но в любом случае хуже от этого точно не будет.

«Никакой хотя бы минимальной помощи на первое время»

Конечно, мой случай сложно назвать типичным, а меня — обычной заключённой. Я ещё до тюрьмы получила образование, работала юристом. После колонии я продолжила юридическую практику. Мне было куда и к кому вернуться. А есть те, кто возвращается и не находит своего жилья: либо его переписали на кого-то, либо пропили родственники. Иногда им оказывается физически негде жить — а ведь многие женщины возвращаются с детьми.

Даже если жильё у женщины есть, остаётся главная проблема — трудоустройство. Сейчас во всех рабочих анкетах есть вопрос о судимости: работодатели не хотят связываться с теми, кто сидел. К сожалению, государство в этом бывшим заключённым никак не помогает. Помогают благотворительные фонды, активисты, но это всегда сложно: любые программы реабилитации требуют больших денег.

Когда женщина выходит из тюрьмы, она получает около семисот пятидесяти рублей на проезд — и всё. Никакой хотя бы минимальной помощи на первое время, никаких специальных пособий. Если женщине и её ребёнку и положены какие-то государственные пособия, то их надо оформлять, а это требует времени и денег — хотя бы на ту же дорогу до того или иного ведомства. Часто у бывших заключённых проблемы с документами, пропиской, нужно собирать всевозможные справки — например, чтобы отправить ребёнка в детский сад и самой выйти на работу.

Когда я ещё была в заключении, я много думала о том, чем можно помочь людям, которые были там вместе со мной. Как решить хотя бы некоторые отдельные проблемы женских тюрем и тех, кто из них освобождается. Наверное, это было желание перевести свой негативный опыт во что-то хорошее. Самым сложным было найти единомышленников. Долгое время после выхода я чувствовала, что не готова, что рядом нет надёжного человека, с которым я хочу воплощать свои идеи. А потом мы разговорились с Валерием Баликоевым — он когда-то организовал сбор подписей за моё освобождение, хотя мы даже не были знакомы, — и оказалось, что ему в голову тоже приходили такие же мысли. После выхода из тюрьмы мы создали фонд «Протяни руку», который работает уже более четырёх лет.

Некоторые женщины сидят не один год
и даже не представляют, как изменилась жизнь на воле, например законы.
Они не знают, как правильно себя вести
и защитить себя и своего ребёнка

В фонде мы реализуем сразу несколько программ для разных подопечных и разных случаев. Собираем дорожные комплекты для освободившихся женщин и детские комплекты для будущих мам из числа заключённых. Помогаем домам ребёнка при колониях: строим для них детские площадки, покупаем всё необходимое, привозим врачей, которые осматривают детей. Работаем с ИК по всей России: Мордовия, Хабаровский край, Кемеровская область, Ростовская, Свердловская. Делаем мы всё это на пожертвования, иногда проводим благотворительные мероприятия, вроде творческих вечеров. К нам приходили выступать Людмила Улицкая, Лев Рубинштейн, Игорь Губерман, Андрей Звягинцев, Алексей Моторов и Виктор Шендерович.

Одна из наших новых программ — «Возрождение» — создана специально для женщин, которые выходят из колонии. Для тех, кто только готовится выйти, мы проводим мастер-классы по юридической и финансовой грамотности, тренинги по психологии. Некоторые женщины сидят не один год и даже не представляют, как изменилась жизнь на воле, например законы. Они не знают, как правильно себя вести и защитить себя и своего ребёнка. Освободившимся мы помогаем справиться с самыми сложными первыми месяцами на свободе и привести свою жизнь в порядок. Если человеку оказывается совсем некуда идти, связываемся с кризисным центром и просим приютить нашу подопечную. Мы сотрудничаем с несколькими такими центрами.

Был у нас случай, когда мама с ребёнком вернулась из колонии, а комната, которая ей принадлежала, в полной негодности. Видимо, в отсутствие хозяйки там ночевали бездомные. Окон нет, дверей нет, везде грибок. Жить невозможно, а тем более с годовалым ребёнком. Мы начали срочный сбор денег, закупили стройматериалы для ремонта. Что-то она делала сама, в чём-то мы ей помогали. Бывают и такие экстренные случаи.

Другая наша подопечная вышла из тюрьмы с ребёнком, ему месяцев восемь-десять. Кажется, в Краснодарском крае это было. Мы её встретили с программой «Дорожный комплект», вручили рюкзачок со всем необходимым для мамы и малыша: памперсами, бутылочкой, игрушкой, оплаченным телефоном. Девушку звали, кажется, Олеся. Проводили Олесю на поезд, она вернулась домой — а мама не пускает её в квартиру. Кроме мамы идти было некуда. Олеся в ужасе позвонила нам: мы оказались единственными, кто мог ей помочь.

Мы купили ребёнку Олеси лекарства, дали ей денег, чтобы она могла оформить необходимые бумаги: ей нужно было сделать документы на ребёнка и встать на учёт в пенсионный фонд, чтобы получить детское пособие. Жить она осталась у соседки, доброй пожилой женщины. Потом мы начали переговоры с мамой. У них был какой-то личный конфликт, трудные отношения: Олеся всё же была не сахар. Нам пришлось выступить в роли психологов, что мы совсем не планировали делать. В результате как-то удалось договориться. Олеся пообещала хорошо себя вести, и мама сдалась. Но это случилось только после недели напряжённой борьбы. И с такими нестандартными задачами мы сталкиваемся довольно часто.

Источник статьи: http://dom-srub-banya.ru/chto-proishodit-v-bane-zhenskoy-kolonii/