Бабуля и внук в бане

Содержание

Как бабушка-соседка к нам в баню напросилась и чем это закончилось
Как мы в баню ходили
Ступени возмужания. повесть гл. 1

Как бабушка-соседка к нам в баню напросилась и чем это закончилось

Купили мы в поселке дом. Самое главное — с банькой! Крепкой и хорошей каменкой.

Соседкой справа оказалась довольно древняя старуха. Но спину держала прямо. Даже по морщинистому лицу можно было угадать, что в молодости настоящая красавица была.

Как-то чинил между нашими участками забор, когда ко мне подошел брат соседки. Жил он в областном центре, на регулярно к сестре наведывался.

Сели покурить. Тут брат соседки ко мне с просьбой и обратился. Вы мол, когда баню топить будете позовите, пожалуйста, Марфу. Пусть искупается. Свою истопить она уж и не в силах. Да и дрова бережет. Зима-то долгая.

Тут от соседского гостя узнал я историю бабы Марфы. Одна она век доживает. Потому как замужем не была. А замужем не была, потому как менингитом в детстве переболела. Тогда эту хворобу лечить не умели. Вот головой девчонка и повредилась. А кто ж такую засватает?

То что баба Марфа не в себе, так сразу и не скажешь. В доме чисто, сама опрятная. В магазин за продуктами сама ходит регулярно.

В общем, в субботу, как обещался, позвал бабушку. Сказал, мол, как сами помоемся — дам знать.

Помылись мы в тот день поздно. Уже стемнело. Но баба Марфа была наготове. На мой зов быстренько явилась со своей шайкой и мочалкой.

Было около девяти вечера. Часов в одиннадцать стал нервничать: бабка-то не молодуха. Может чего стало с ней? Пойти бы посмотреть. Но жена уснула уже, а мужчине в баню соваться, пусть и к бабке, это ж срам какой!

Вышел в огород. Тишина. К бане поближе подошел — тишина.

В полночь не по себе мне уже. Сижу на диване, нервничаю, курю одну за одной. Лихорадочно соображаю, как быть в такой ситуации? Решил, если через полчаса бабка не появится — пойду дверь ломать.

Ровно через полчаса бабка в окно постучала. Куртку накинул, на улицу вышел. Соседка радушно благодарит, мол, так набанничалась, такой пар хороший, ой, спасибо!

А у меня на нервной почве аж челюсть свело, ничего ответить не могу. Да и что скажешь человеку, который уже на десятый десяток пошел?

Марфа повадилась ходить к нам банничать каждую субботу. Только больше ждать никто не стал. Показал, где замок, да куда ключ покласть…

Источник статьи: http://pirooog.ru/kak-babushka-sosedka-k-nam-v-banyu-naprosilas-i-chem-eto-zakonchilos/

Как мы в баню ходили

У меня есть двоюродная бабушка. Ее зовут тетя Галя. Она живет в Ульяновске и пишет нам письма. Самые настоящие, в бумажных конвертах, которые по почте приходят.
А однажды почтальонша принесла, вместо письма, телеграмму. Ее прислал тети Галин сосед. Он сообщал, что тетя Галя не на шутку расхворалась и очень просит нас приехать.
Вечером, на домашнем совете было решено, что поедем мы с мамой. Получалось две недели. Это время мы собирались провести на даче до отъезда всей семьей на море. Но поездка в Ульяновск показалась мне куда круче! И еще я мечтала увидеть реку Волгу, на которой никогда не была.
И вот мы в Ульяновске! Переезжаем мост через Волгу и оказываемся в «Заволжье». Едем в такси по тихим, после московского шума и грохота, зеленым улочкам. Потом сворачиваем в переулок, где все-все дома деревянные и одноэтажные! Ну вот и наш! Дом номер семь.
Открываем скрипучую голубую калитку и оказываемся в самом настоящем . огороде! Потому что весь просторный дворик, примыкающий к длинному одноэтажному деревянному дому, оказался засажен овощами и фруктами. Под резными листиками алела клубника, тянулись, желтея цветами и зеленея пупырчатыми плодами, огуречные плети. На толстых стеблях висели такие огромные поспевающие помидоры, каких я в жизни не видела.
А посередине всего этого разноцветного великолепия стоял седой человек с корзинкой, наполовину наполненной клубникой, и очень внимательно на нас смотрел.
— Здравствуйте, Константин Иванович! — заулыбалась мама. — Гостей ждете?
И тут этот Константин Иванович так обрадовался, что даже лукошко свое из рук выронил и побежал к нам прямо по грядкам!
— Как хорошо, что вы приехали! А мы и не надеялись! Ты уж прости меня, деточка, за обман. Но ведь Галюне нынче семьдесят исполняется.
— Значит она не больна? — расцеловав забавного старикана, спросила мама. — Это самое замечательное известие! Так когда юбилей?
— Сегодня!
— Ох, а мы без подарка!
И мама тут же приняла решение:
— Так, я еду за подарком. А ты, Даша, здесь останешься. Осмотрись, передохни. Радость-то какая! Я уж горевать собралась, а попала на торжество!
Она поставила вещи возле крылечка и немедленно умчалась за покупками. А Константин Иванович взял наши сумки и пошел с ними в дом. Я следом за ним пошла.
Внутри дома было прохладно и вкусно пахло пирогами. После солнечного света я сразу рассмотреть ничего не могла.
— Галя! Галя! — забасил мой спутник. — Смотри, кого я тебе привел!
— Неужели наши москвичи выбрались? — ответил ему певучий и какой-то очень молодой голос. И откуда-то из полутьмы выкатилась кругленькая, как мячик, женщина.
— Ой Дашенька, иди к свету, я на тебя полюбуюсь! А где мама?
Она подхватила меня животом и буквально внесла в просторную комнату с большим окном, на котором висели, вышитые крестиком, занавески. Еще в комнате возвышалась огромная, как батут, кровать. На ней лежала гора подушечек — от большой до совсем крохотной. В углу темнел комод, застеленный вышитой салфеткой,и уставленный множеством всяких фарфоровых статуэток. Такая же скатерть покрывала стол, на котором красовалась хрустальная ваза с ромашками.
Сроду я таких комнат не видела. Я смотрела на батутовую кровать и с трудом сдерживала желание немедленно на ней попрыгать. У меня даже какое-то повышенное слюноотделение началось.
Бабушка Галя истолковала это по-своему.
— Хочешь кушать? — спросила она.
Я машинально кивнула.
Она тут же вручила мне полотенце, велев вымыть руки и придти на кухню.
После этого бабушка схватила в охапку веселого деда Костю и куда-то его помчала.
Стараясь не смотреть на кровать, я достала из сумки мочалку, шампунь, гели и отправилась искать ванную.
В полутемном коридорчике виднелось несколько дверей.
Туалет нашелся сразу. За другой дверью скрывалось помещеньице с краном. В нем стоял тазик с замоченным бельем. За третьей дверью была еще одна комната. Там, завернутая в клетчатый плед, дремала древняя старушка, которая испуганно на меня посмотрела.
— Ты кто?
— Я — Даша. Вы не подскажете, где найти ванну?
— Здравствуй, Дашенька, — успокоилась старушка.- Я — соседка твоей бабушки. Можешь звать меня тетя Наташа. А ванной у нас нет, деточка. Раз в неделю мы все вместе ходим мыться в баню. Ты когда-нибудь была в бане?
— В сауне.
— Сауна — это не баня! — Решительно сказала старушка. — Я тебя про настоящую русскую спрашиваю — с парилкой, с березовым веником! В такой была?
— В такой нет.
— А еще некоторые утверждают, что современного ребенка чем-нибудь удивить трудно. Решено. Идем в баню!
— Когда?
— Прямо сейчас соберемся и пойдем. И бабушку Галю захватим, чтобы она свой юбилей чистенькой встретила.
Бабулька расцвела прямо на глазах! А ведь еще пять минут назад мне казалось, что она глаза с трудом открывает.
— Дашенька! Даша! Ты куда запропастилась? — послышался голос бабушки Гали.
— Я здесь.
— Я ее жду, все разогрела, а она в гости пошла, оказывается!
— Галя! Мы с Дашей уже обо всем договорились. Собирай вещи и айда в баньку, попаримся.
— Но мы ж по вторникам ходим, а нынче четверг.
— Ей с дороги грязь с себя смыть — в самый раз!
— Так готовиться к юбилею надо!
— Юбилей надо чистой встретить. Даю на сборы десять минут!
Я, наконец, отвела глаза от тети-бабушки Наташи и тут же уперлась в ее старую фотографию, висящую на стене. Там она была сфотографирована во весь рост в непонятной форме.
— Так раньше милиционеры выглядели, — пояснила бабушкина соседка — Я двадцать пять лет в медвытрезвителе проработала.
. Баня оказалась совсем недалеко. Мы минут пятнадцать шли по тенистым, зеленым улицам, казавшимся после грохочущей Москвы, тихими и уютными, и остановились перед каменным зданием песочного цвета.
Пока бабушка Галя покупала в окошке билеты, я смотрела по сторонам. В центре, у стойки загорелый дядька в несвежем белом халате и помятом колпаке, под которым угадывалась блестящая лысина, разливал пиво. Видимо, очередной «сеанс» только что закончился, потому что народу тусовалось много. И волосы у всех были мокрые, а лица красные. Почти все что-то говорили друг другу, некоторые спорили из-за мест за столиками. Другие и вовсе пили стоя, предварительно чокнувшись кружками.
Еще я заметила, что мужчины выходили из двери на правой стороне, покрашенной в ярко-голубой цвет, на которой висела табличка с силуэтом полуобнаженного атлета.
А женщины появлялись из двери, расположенной ровно напротив, но выкрашенной уже в ярко-розовый цвет. Вместо дамского силуэта там от руки была намалевана жирная и черная буква «Ж».
— Нам сюда!, — скомандовала тетбаб Наташа. И мы вступили на территорию за розовой дверью. Потом куда-то свернули, отдернули плотные занавески и очутились в унылом помещении плотно заставленном скамейками с одной спинкой и двумя сидениями с разных сторон.
Пока я размышляла, что это может быть такое, бабушка Галя уже сидела на одной половине такой скамейки. А напротив ее раздевалась длинноволосая женщина с мальчиком лет семи.
Она совсем разделась! Догола! И стала торопить мальчика, который постоянно косился в мою сторону и упирался, когда она стаскивала с него трусы.
Я сделала вид, что ничего такого не происходит и тут же попала глазами в нескольких совершенно обнаженных тетенек с вениками в руках.
— Это баня для нудистов?
В ответ тетбаб Наташа возмутилась.
— Каких-таких нудистов? Это ты все стоишь и нудишь, вместо того, чтобы раздеваться.
Я повернулась и увидела, что бабушка Галя и ее соседка уже все с себя сняли и смотрят на меня.
— Раздевайся!
Я подумала и стянула платье. И сказала:
— Все! пойду мыться так!
— Над тобой будут смеяться, — сообщила тетбаб Наташа.
А я стояла и думала о том, что где-то слышала, что в бане все равны. А все были, наоборот, совсем. Ну совсем не равны! и какие-то не такие.
В одежде бабушка Галя выглядела похожей на пончик. А сейчас я увидела, что у нее большой отвислый живот и длинные груди. А еще на ногах — переплетения вен. А тетбаб Наташа, которая мне сначала показалась стройной, выглядела, как огурец на тонких ножках с тонкими ручками. Совсем, как в стишке: «Палки, палки, огуречик — вот и вышел человечек!»
Но тут в зал вошла женщина, при виде которой я обалдела от восторга. Она была в белых брюках и какой-то кофточке, на которой не задерживался взгляд, потому что ноги у нее имелись ноги такой длины, про которые говорят «от шеи». Она села и стала раздеваться, а я глаз от нее отвести не могла! А, когда она осталась обнаженной, я обалдела во второй раз, разглядывая кургузое короткое тело на длинных жилистых ногах. Настоящая женщина-паук! Неужели мужчинам нравятся пауки?
— Перестань пялиться на посторонних людей! Это неприлично! — Зашипела мне в ухо Тебаша (так я про себя уже окрестила тетбаб Наташу).
Я не очень поняла, почему голыми расхаживать прилично, а смотреть — верх невоспитанности, но спорить не стала. Но подумала, что надо у папы поинтересоваться — нравятся ли ему пауки?
Мне дали два веника и шапочку, бывшую мужскую, у которой отрезали поля. И мы вошли в зал, в котором стоял густой белый и горячий туман. Такой густой, что я невольно в нем задохнулась. К тому же пол, по которому текла мыльная вода, оказался ужасно скользким. Я рванула назад. Но бабушка Галя крепко взяла меня за руку, и мы стали искать свободное место и ничейные пустые тазики, которые почему-то назывались шайками.
— Давай, потри мне спинку!, — попросила тетбаб Наташа. — И уперлась двумя руками в каменную скамейку. — Мочалка в шайке!
Я достала ужасно горячую, лохматую мочалку и стала искать глазами гель.
— Ну! Что ты там застряла?
— Гель ищу.
— Гелем дома помоешься. Мылом намыль!
Я намылила эту странную мочалку большим куском мыла и стала старательно мыть тебашину спину.
— Ты что! Не своими руками мылишь?
— Своими.
— Так токо кошку чужую гладют. Шибче три. До красноты! До скрипу!
Я разозлилась ужасно. И стала тереть шибче. Настолько шибче, что уже через минуту ее спина стала красной, как у вареного рака.
Мне казалось, что кожа на этой спине сейчас треснет.
— Ох и хорошо, — закричала хозяйка спины.- От молодчинка! Давай и я тебе потру!
— Нет — завопила я.
— Согласна! Сначала в парилку!
Она напялила мне на голову шапо из шляпы и как-то быстренько втолкнула еще куда-то, где дышать было ну совсем невозможно!
— Поддайте-ка парку! — крикнул кто-то прямо над головой.
В ответ что-зашипело, а дышать стало просто невмоготу.
Сквозь этот горячий туман я с трудом разглядела полки, на которых, свесив босые ноги, как в аттракционе, сидели люди. Только уже не красные. А малиново-бордовые. Некоторые хлопали себя вениками по плечам и спине.
— Лезь сюда! Помогите ребенку!
Но я от них увернулась и поскользнувшись на полу босыми ногами, выплеснулась в обычный зал. Здесь теперь показалось прохладно и приятно. А прямо напротив двери были души! Нормальные человеческие души! И под ними никто не мылся, а все плескались в своих тазиках-шайках!
Возле нашей полки никого не было. Наверно, баба Галя тоже пошла париться. Я взяла свой пакет с гелем и шампунем, и помчалась под теплую струю воды.
День удался! Правда обратно пришлось идти в мокрых трусах. Но солнце припекало изрядно, и я быстро высохла.
Две недели промчались незаметно. Мыться мы с мамой теперь ходили в квартиру к ее подруге, где была ванна. В баню я больше не пошла. И Тебаша по этому поводу сильно огорчалась и даже сделала вывод, «что настоящие русские люди уже повыродились. А в Москве то уж точно».

Источник статьи: http://proza.ru/2010/06/12/937

Ступени возмужания. повесть гл. 1

Случай раннего детства, пожалуй, навсегда остался в моей памяти. Несмотря на то, что было мне всего пять лет, я его запомнил.

Мы с матерью пошли мыться в благоустройку к знакомым, поскольку в доме, где жили, не имелось горячей воды. Не знаю, почему, но никого кроме нас в квартире не было. Мама забыла взять мыло и крикнула мне из ванны. Я открыл дверь. Странно, я почти ничего не помню из того времени, а это помню. В ванной стоял пар, окутанная им мать, голая, мокрые волосы — она носила клубок и распущенными они у нее были длинными и пышными. Одна её рука закрывала грудь, а другая промежность, из-под ладони выглядывал темный кудрявый уголок…

Всего несколько секунд. Я положил мыло на раковину и выбежал, но эта картина навсегда осталась со мной.

Сказать, что я вижу сейчас её как женщину, думаю, — нет. Она моя мама! Ею и осталась навсегда. Но все же я не могу сказать и то, что эта картина меня не возбуждала потом, когда у меня появился интерес к противоположному полу. Иногда в подростковых мечтах она представала перед моим взором и вызывала эрекцию.

Впрочем, в то время эрекцию вызывало буквально все даже поездка в автобусе.

Лет в восемь, мы, с другом-одногодкой, увидели, за сараями, — рядом с уличным туалетом, не успевшую добежать девочку. Соседка, на год младше нас, писала прямо у дверей. Созрела идея обследовать. Конечно, никакого сексуального желания, ни я, ни мой друг тогда не испытывали. Это был очередной мальчишеский эксперимент на познавания всего и вся. Девочку мы заманили конфетами. Друг жил с бабушкой и родители откупались от него коробками конфет, на то время кошмарный дефицит. Привели к нему, — бабушки дома не было. После долгих уговоров и, наверное, двухсот грамм конфет, девочка согласилась раздеться.

Возможно, я бы и не запомнил этот эпизод, поскольку, на даче — у соседей, часто бегала голенькая дочка ни на много меньше. В общем, чем отличается мальчик от девочки, я уже видел, не так близко, но видел. Но она стала снимать не платье, — коротенькое, как тогда ходили все девочки, а трусики и вот это ощущение, что перед тобой девочка и ты знаешь: на ней нет трусиков, я запомнил.

Потом было самое тщательное исследование. Пока она лопала конфеты, мы с другом изучили промежность девочки полностью. Раскрывали половые губы, совали туда пальцы и нос. Друг даже пытался собезьянничать половой акт, — где он его увидел, живя у бабушки?

Писичка девочки, так как она недавно пописала, пахла мочой и видимо от нашего рьяного изыскания, она сикнула снова. Все мои пальцы были в моче, и рецепторы носа от этого запаха отходили потом дня два. Если честно, то мне это тогда не понравилось и, на какое-то время, я совсем потерял интерес к девочкам. Точно так же, как однажды, примерно в том же возрасте, перекурил — три пачки за два часа на троих друзей, и не мог смотреть на сигареты до армии.

После осмотра и последней конфеты из коробки, девочка с нами заигралась в какую-то игру и забыла у моего друга трусики, а его бабушка нашла. Девочку после долго не выпускали на улицу, мой друг честно отстоял в углу три часа, а я оказался в стороне — меня не выдали. От этого мне стало еще хуже. Осадок долго точил меня червем и не давал совести покоя.

Исключив девчонок из своего круга общения, я про них забыл, но постепенно природа брала свое. У нас во дворе было повальное увлечение пластилином, мы лепили из него солдатиков, танки, самолеты. В десять лет читал я с великой ленью и предпочитал в книгах картинки. И вот однажды, я увидел в энциклопедии скульптуру Афродиты и затаился желанием ее вылепить, но не просто так, а с открытым влагалищем. Конечно, получилось у меня не очень — нечто дикокаменное без лица и ног. Высотой моя Венера получилась сантиметров десять, но влагалище я вылепил досконально, — взял иглу и разделил промежность на половые губы.

Наверное, потому что промежность девочки меня не очень впечатлила, вспомнив прикрытый ладонью лобок матери, я налепил волосы. Старался как можно тоньше, но они все равно напоминали змеевидные локоны Горгоны. И это меня не удовлетворило в творчестве! Тогда я взял карандаш и углубил заточенный грифель. Получилось нечто вроде возбужденного женского органа. Откуда я это взял? Не помню. Довольный своим произведением искусства, я стянул с себя трусы и приложил то, что сотворил к писюну и он вдруг увеличился. Может, это было и не в первый раз — какие-то зачатки эрекции, но этот случай я запомнил.

Я положил свою Афродиту с собой в постель. Хорошо, что когда утром меня в школу разбудила мать — это уже был просто бесформенный кусок пластилина. Получив нагоняя за грязь под одеялом, я отправился в школу, рассказать другу о ночном приключении с греческой богиней любви.

До первого полноценного оргазма было еще целых три года, которые пролетели в краевых сражениях и вовсе не рыцаря за честь дамы сердца.

Мне исполнилось полных тринадцать, почти четырнадцать, как я всегда уточнял, если разговор заходил о моем возрасте. Я вытянулся в долговязого юнца. Близилось лето, и меня готовили к очередной отправке в деревню. Под Тобольском жили мой прадед, то ли троюродный, то ли четвероюродный, — лет под девяносто, и тетка, самая младшая его дочь, которой было тогда около сорока. Вот к ним во владения меня и собирались сослать до сентября.

Жили мои дальние родственники, можно сказать, отшельниками. Дед служил лесником в таежной глубинке на берегах Иртыша, а поскольку было ему тогда под девяносто, то на должности оформлена была его младшая дочь, из коренного населения Манси.

Мать тетки была рождена от заезжего промысловика, а, в свою очередь, с ней, перед самой войной, и прижил дочь мой дед. Для народа Манси ничего удивительного в том не было, да и, по большому счету, сейчас нет. В общем, город, тобольский интернат, ей пришлись не по душе, и она приехала в тайгу к уже тогда почти семидесятилетнему отцу, как только ей рассказали о нем родичи.

Мировоззрение этой женщины отличалось от общепринятого, и сегодня, изучив обычаи и традиции коренных народов Севера и Сибири, я могу сказать, что, возможно, она была деду не только дочерью, но и женой…

Нет не правильно. Тетка была ему дочерью, но в широких понятиях Манси.

Как и все дети от смешенной крови, в молодости она была красивая, словно куколка, а с возрастом начали проявляться черты Севера, в общем миловидная и приятная. По приезду в первый раз, когда я ее увидел — невысокой, коренастенькой, крепко сбитой, с малой формой груди, она мне сразу понравилась радушием и насмешила некоторой суетливостью. Степенный дед приложил ее метания крепким словцом, словно придавил. Дальше меж мной и тетей все пошло равномерно без скачков счастливой встречи.

Не знаю, почему у тетки не было детей, но их не было. С дедом они жили вдвоем. Несмотря на глушь, она была умной, начитанной женщиной. В доме деда имелась тщательно подобранная библиотека, как я потом узнал, когда-то он был офицером, служил в пластунском батальоне Его Императорского Высочества и даже в тайге без книг не представлял своего бытия. В общем, тетка была такая амазонка двадцатого века, и стреляла метко, и о Ромео и Джульетте могла мне поведать в ролях.

Первый раз я к ним приезжал, точнее меня привез к ним мой отец, в одиннадцать лет. Дом большой рубленый с крытым двором, где хозяйничал огромный волкодав — помесь волка и собаки с зелеными огоньками глаз. Мы быстро подружились. Я его прикормил ватрушками, он их, не жуя, сглатывал налету.

С собакой мы бегали на пляж, — пустынный плес на Иртыше, с дедом собирали грибы, косили сено, а с теткой ходили по ягоды. Правда всего пару раз, поскольку она сильно ругалась, если я, подобрав одну ягоду, не заметил и потоптал десяток.

Ничего особенного в то первое лето, в плане сексуальности, у меня не было, не считая, что в бане я парился вместе с теткой, но она была в рубахе. Если через мокрую ткань там что-то и проглядывало, — если честно, в одиннадцать лет меня мало интересовало. Вокруг было столько много интересного, что я забыл напрочь о своих экспериментах с пластилином.

Читайте также: Идем в баню всей семьей

После меня, обычно, в баню шел дед, он никогда не мылся со мной. Только уже на раскаленную каменку. Однажды, после того как тетка меня безбожно отхлестала березовым веником и осталась в бане с дедом, — его она тоже скребла и хлестала часа два не меньше, я увидел вывешенную во дворе мокрую рубаху.

Конечно, у тетки была не одна рубаха, но сейчас я думаю, что перед дедом она не стеснялась. Да и выдержать тот пар, что тетка нагоняла деду, в рубахе было просто не возможно…

Мое сознание еще было девственным, но как человечек сугубо городской культуры, после бани я сразу требовал от тетки плавки из своего чемодана. Она с улыбкой выдавала мне трусы, что привезла для меня из города. Я сначала сопротивлялся, но потом сдался, поскольку дед из бани выходил в длинной рубахе, из-под которой были видны его жилистые старческие ноги. Трусов он летом вообще не носил, надевал лишь сшитые теткой холщевые порты — просторные штаны на завязке, и рубаху.

Так я и ходил в трусах во дворе, а в плавках бегал с волкодавом на плес. Намеки тетки, что в округе на несколько километром кроме меня, ее, деда и собаки с живностью никого нет, я игнорировал.

Ближе к школе меня забрал домой отец, а вот зимой ко мне начали приходить воспоминания на тему: как я провел лето, окрашиваясь в эротические тона.

Часто передо мной рисовалась картина, будто бы тетка прошла мимо моей кровати голой, посмотрела в мою сторону, томным дыханием всколыхнув грудь.

Вставала она рано в пять, а то и раньше, — подоить корову, покормить пернатую живность и т.д. Растопить русскую печь. Во дворе стояла газ-плита, но архаичный дед ее не признавал, — еду тетка готовила только в печи. До сих пор не могу сказать с полной уверенностью, было ли это на самом деле или виденья тетки обнаженной в утренних заботах, результат гормональных изменений в моем организме. Выдаваемый за правду сон, причем уже дома, зимой, с ощущениями неудобства в плавках.

К весне мои воспоминания вперемешку с ведениями настолько стали реальными, что я частенько просыпался с последствиями. Наблюдая при стирке за моими ночными поллюциями, мать начала настаивать на трусах. В то время, в эпоху всеобщего помешательства на нейлоне, для меня это было немыслимо. Но воспоминания о деде и тетке, я согласился. Трусы дали мне больше свободы и поллюции временно прекратились или почти прекратились.

Летом я мечтал вернуться к деду. Меня тянуло в эту загадочную глушь, где буквально все было по-другому, но родители получили отпуск летом и мы всей семьей поехали в Киев, где у нас тоже были родственники. Зимой я уже сильно заскучал, по деду, тетке, волкодаву и с весны начал просится к ним.

Мать мне добыла путевку в какой-то престижный пионерский лагерь, но я заявил, что поеду только к деду и в знак протеста снова начал носить нейлоновые плавки, — поскольку в пионерлагере, пацаны старшей группы в трусах не ходят. В результате моего демарша, менять мне их пришлось каждое утро. Так как о мастурбации я еще не узнал, мой повзрослевший организм справлялся с проблемой сам, и довольно активно.

Перевалив за сорок, я могу предположить, что проблема моих юношеских поллюций не могла быть не замеченной матерью, но вот как натолкнуть меня на выход из такого положения, она не знала. И в самом деле, должен же я был как-то сам дойти до мастурбации, но этого почему-то не происходило. Это сегодня мальчишки могут говорить об этом друг с другом или родители могут рассказать, — подсунуть соответствующую информацию через инет, в книге и т.д., а тогда это было великим табу, о котором все знали и, в то же время, молчали. Посоветовавшись с матерью, отец решил отвести меня к деду, — на природе я быстрей найду выход сам…

До дедовских владений, — от конечной рейсового автобуса из Тобольска, было еще километров сто, которые мы со встретившей меня теткой преодолели на уазике местного лесхоза. Отец не поехал с нами, вернулся в Тобольск — в поезд и домой, поджимали отгулы.

Трясло нас по ухабам добро, а так как я был в плавках еще с поезда, — мы с отцом ехали в плацкарте и трусы бы я не надел даже под страхом смерти, — то, и вытрясло с меня некое количество спермы, как через края переполненного сосуда.

По прибытию, как обычно — баня. Пока тетка хлопотала, её растапливая, я немного поиграл с волкодавом и пошел в удобства на улице.

К своему удивлению, когда я отогнул край плавок, то на крайней плоти обнаружил обилие склизкой массы. Какой она была, сквозь пробивающиеся в щели солнечные лучи увидеть было сложно, но то, что масса липкая, тягучая, говорило мне — это совсем не моча! Я автоматически измазал в ней палец и понюхал. Пахло чем-то терпким или пряным.

Совсем незадолго до этого, я с другом баловался импортной зажигалкой. Как-то у меня получилось, — долго горевшая, нагретая зажигалка зацепилась за внешнюю сторону кисти. Обжигаясь, я дернулся и содрал первый слой кожи, рана, с небольшой неправильный квадрат, быстро наполнилась сукровицей. То, что я обнаружил у себя в плавках, было очень похожим по запаху и имело такую же липкость. Я всерьез подумал, не припалил ли кончик в уазике?

Три вопроса терзали меня: чем? как? и почему не больно? С ними я и побежал в большую комнату рубленой пятистенки. Стянул в своей комнате плавки, чтобы убедится, что мое отличие от девочки еще на месте, а не содралось, словно на руке кожа.

Стоявшего в оторопи, в рубашке на голый зад, меня и нашла тетя.

— Решил переодеться? — спросила она.

— Да, — ответил я, держа в руках мокрые плавки.

— Давай, — протянула она руку, — как попаришься, сразу и постираю, чтобы зазря воду не греть.

Мне ничего не оставалось, как отдать плавки со следами спермы. Слова: сам, постираю, она бы просто не поняла. Мне не хотелось вызвать спор и заострить на этом внимание, да, если честно, то я вообще не соображал что говорю, делаю. Наверное, нечто подобное испытывает девушка при первых месячных.

Я старался не поворачиваться. Тетя сама подошла и взяла у меня плавки. Краем глаза в зеркало комнаты я увидел ее улыбку. Она была мимолетной.

Тетя вобрала в руку мои плавки, — чувствуя их влагу, и кивнув на стул, положенные к моему приезду трусы, сказала:

— Надевай, Хотела после бани выдать, но ты же в рубашке по двору не пойдешь. Или пойдешь? Помоешься, а там и наденешь чистое.

В баню я пошел в трусах. Мне так было страшно оказался без них. И не потому, что я стеснялся. Мне было не до того, в мозгу билась мысль: что же у меня там произошло? Пока я дошел до бани, то ли от мыслей, то ли от того, что я так и не вытерся, на них появилась пятнышко.

Тетя увидела и ласково так проворчала:

— Говорила же! Ладно, все равно стирать…