В отключке
Для одиноких людей, у которых в Москве нет ни друзей, ни родственников и пойти в гости совершенно не к кому, наступают тяжелые времена. Устранение с тела пота, сора, пыли и грязи становится задачей малоприятной и трудновыполнимой. В кране только холодная вода, а какая-либо другая появится только дней через сорок. Накануне сезона отключения горячей воды Алексей Казаков и Евгения Пищикова отправились в лучшие бани города. Алексей Казаков мылся в мужских отделениях, Евгения Пищикова, соответственно, в женских.
Мужское отделение
«Я в бане с 1977 года. Сначала в Сандуны ходил, теперь в Астраханские – здесь дешевле. Все было: в жмурки в парной играли, шпилили на крупные суммы. Зимой в Сандунах на крышу голышом бегали, в снегу валялись. С народными артистами парился, с Сашей Тархановым, Жорой Ярцевым, с каскадерами иншаковскими. Но вот чего я в бане никогда не видел, так это чтобы у кого-нибудь тут эрекция была», – рассказывает белобрысый физик-ядерщик, стоя по горло в ледяном бассейне Астраханских бань. Двое мужчин, стоящих в другом углу бассейна, прерывают беседу о спортзалах курортов Антальи, задумываются, пытаясь вспомнить подобные прецеденты: «Ну а вот натуристы, они часто Астраханские бани снимают. У них-то это наверняка случается». «Во-первых, натуристы эрекций тоже не любят, – отвечает ядерщик, – а даже если и так, я ж тебе, земляк, не про VIP-сауны, а про реальное мужское отделение объясняю».
Реальных мужских отделений эксперты насчитывают в Москве три, может быть, четыре, максимум – пять. Так, чтобы без эрекции и прочего баловства. Чтоб вместо джакузи на восемь персон была нормальная помывочная с шайками и мраморными ваннами конца XIX столетия. И чтобы в комнате отдыха не кровать двухспальная была расстелена, а стояли диваны с дерматиновой обивкой, а на них лежали бы мужики, в простынях завернутые, а по стенам – таблички с глубокомысленными фразами. И чтобы спину тебе разминали не обладательницы дипломов «Мастер тайского массажа», а бронзовый призер Олимпийских игр 1952 года в Хельсинки по боксу в суперлегком весе – сандуновский массажист Варфоломеич, «человек с глазами бога», как определил его режиссер Борис Юхананов. И уж тем более – чтоб в парилке не финским сухим паром дышать, который, по последним научным исследованиям, оказался канцерогенной субстанцией, а русским влажным, который от всех болезней.
Мужского реального в Москве осталось совсем немного. Центральные бани переоборудованы в ресторан. Конкурировавшие когда-то с Сандунами Строченовские бани на Павелецкой и Черныши на Неждановой давно закрыты, в Кадашах на Пятницкой работают только номера, а в них все позволено. В тех, что еще существуют, – антисанитария, хронические ремонты, протекающие трубы или восьмиместные джакузи с массажистками. Последние бастионы – Сандуновские, Селезневские и Астраханские бани. К ним также можно причислить Краснопресненские – самые молодые бани, открывшиеся перед Олимпиадой, и в этом их почти неискоренимый недостаток. Людей, которые могут сказать: «Я в этой бане с 77-го года», просто не существует.
Возможно, именно из-за того, что мужских бань практически не осталось, в тех, что еще работают, банные традиции соблюдаются со старообрядческим рвением. Пар в них поголовно поддают так, что волосы на голове трещат. В предбаннике, в «мужском клубе», даже крупные деятели культуры и искусства всем темам предпочитают беседы о криминальных происшествиях, оральном сексе и автопокрышках или, например, о недопустимости эрекции. В общем, людям с хрупкой душевной конституцией и склонным к аутизму здесь может не понравиться.
Взять, к примеру, Селезневские бани, с высококачественной парилкой и богатой мифологией. Любимая история, о которой полушепотом рассказывают завсегдатаи Селезней новичкам, – история покушений на директора бань Алексея Сухарева. От первой пули, выпущенной из обреза, бывший ватерполист Сухарев спасся точным броском арбуза, и пуля прошла по касательной вдоль шеи. Действующими лицами следующего покушения были: убийца с расцарапанным носом и синяком под глазом и его сообщница, с которой убийца долго сидел в баре, разыгрывая влюбленного. В результате – четыре выстрела, один из которых – контрольный в голову. Рассказчик, аппетитно повторив «контрольный в голову», расплывается в широкой улыбке, как после хорошего анекдота. При этом в его глазах читается, что покойный директор – самый что ни на есть герой героического эпоса и объект поклонения.
«Вы, ребятки, туда не садитесь, туда сейчас Миша придет со своей командой, – останавливает на входе нас с товарищем селезневский банщик. – Ребята они выкидные, с чужими сидеть не любят». Легкий криминальный налет в описаниях мужских отделений вряд ли был бы лишним, но в Селезнях, по крайней мере, в пятницу утром, если это и был налет, то в смысле «налет на сберкассу». Спустя минут пять один за одним стали подходить ребята из Мишиной команды, от которых веяло стужей образца 1993 года.
Если предбанник напоминал шалман, то парная больше походила на место радения секты хлыстов. Местная парилка отличается от прочих тем, что полок там одноярусный и на нем принято не сидеть, а лежать. В пятницу утром на этом полке бедром к бедру, в три ряда, лежало на животах двадцать пять грузных, поджарых, мускулистых, растатуированных мужчин. Как минимум на двух из двадцати пяти задов были видны шрамы от пулевых и ножевых ранений. Все присутствующие сохраняли молчание и ждали. В центре парилки на одном колене стоял «специалист» Боря в спецназовской шапке с прорезями для носа и глаз и с нарисованным погоном на плече. Одной рукой он держал гигантское опахало, другой поглаживал боевое оружие: «Совсем оно развалилось, алюминием его прикрутил, так оно нагревается, одна надежда на Юру Пескаря». («Пескарь» – это не прозвище, а должность, от слова «плескать». Боря – тоже пескарь.) «Ну ребятки, с богом», – сказал Боря, торжественно перекрестился и начал махать опахалом по периметру парилки. Сцена выглядела самым изуверским образом: посреди бела дня в центре Москвы голый спецназовец в маске и с опахалом нависает над двадцатью пятью мужиками, те, в свою очередь, стонут, охают и причитают: «Ох, хорошо-то как, ох, твою мать, ну Боря, ну придавил, ох, батюшки, хорошо-то как». «Греемся, греемся, ребятки, – подбадривает Боря, – чтоб от всех болезней, пар парной, он – пар святой». Спустя минут семь Боря выпускает клиентов под душ и в ледяной бассейн, а затем предлагает желающим вернуться обратно, выстраивает волонтеров в ряд и снова машет опахалом. У многих волонтеров, стоящих в строю, на плечах были нарисованы погоны и эполеты, на груди аксельбанты, на локтях шевроны – поэтому добавочный сеанс в парной из радения хлыстов превращается в смотр колчаковской дивизии Капеля накануне психической атаки. В финале – глубочайшее чувство всепрощения, легкость и эйфория. Растатуированных мужчин хочется обнять и всю душу им нараспашку раскрыть. Березовый листок, прилипший к попе свирепого Миши, трогает до слез. А задремавший рядышком на лавке выпускник прославленной дагестанской школы бокса, с детской улыбкой на губах, словно говорит: «Все так и есть, в бане все мы братья, все мы равные».
Равенство – столп и утверждение истины мужского отделения. Будь ты Ростропович, академик Аверинцев, актер Фарада или токарь третьего разряда – на полке, как говорят завсегдатаи, все равны.
Это не совсем так. В банях существуют банщики, все как на подбор степенные, с обостренным чувством собственного достоинства и волосатой грудью (хотя, разумеется, есть и исключения, например, Петр Кулагин-Сандунов, ходящий в баню даже в свободное от работы время). Для них каждый посетитель занимает определенную ступень иерархии.
«Мальчик, и чего ты тут бегаешь в верхней одежде? Язык тебе на что? Видишь, люди сидят, спроси кого ищешь», – сквозь зубы говорит банщик первого, «татарского», разряда мужского отделения Сандуновских бань по имени Толик. Завернутые в простыни спортивные функционеры, программные директора радиостанций, ветераны группы «Альфа» и десятилетние подростки, пришедшие в Сандуны в восемь утра к первому пару, после речи Толика рассматривают меня с презрительной ухмылкой. Еще не проснувшись, я стал объяснять Толику, с солидным животом и бычьей шеей, что ищу Леню, и не какого-нибудь там Леню, а Леню, который ходит в Сандуны с 1979 года и пользуется здесь всесторонним уважением. Толик говорит, что никакого такого Леню не знает и с выражением на лице «Раздевайся – и марш под душ» кидает мне простыню, войлочную шапку и тапочки. Ни в парилке, ни под душем, ни в предбаннике Лени не оказалось, и я представляю, что впереди у меня два веселых часа под тяжелыми взглядами банщиков. Минут пятнадцать я набирался с силами, стоял под душем и парился, затем громко и с достоинством попросил у Толика чаю с лимоном и сахаром. Толик задумался, постоял, а потом пошел на меня. Я приготовился к тому, что меня сейчас попросят самому сгонять за пивом, а также к тому, что отказать Толику в этом у меня вряд ли получится. «Может быть, ты Леонида Моисеича ждешь?» – спрашивает Толик. Я представил директора продуктовой базы Леонида Моисеича, с таким же солидным животом, как и у Толика, и с перстнями на толстых пальцах, и твердо сказал, что не его. Толик все равно принес мне чаю, и я с чувством глубокого удовлетворения отправился в курительную комнату Сандунов, в которой висела очень правильная табличка «Начало – половина всего», рядом с ней – фотография румяной и распаренной Надежды Бабкиной с голыми плечами, полотенцем на голове, помадой на губах и тушью на ресницах, а за Бабкиной висела еще более правильная табличка «Начало – более чем половина всего». Спустя минут пять появился Леня. Толик крепко жал ему руку, улыбался, называл Леонидом Моисеичем и показывал на меня пальцем, дескать, есть же наглецы, даже не знают того, что вы, Леонид Моисеич, – Леонид Моисеич. Вот цель, думал я, трудная, но достойная: добиться, чтобы сандуновские банщики называли меня Алексей Геннадич, улыбались и горячо жали руку. Для этого придется стать нападающим, хотя бы «Торпедо–ЗИЛ», или дослужиться до народного артиста, или пятнадцать лет еженедельно посещать парную. Уже к третьему посещению Толик произвел меня из «мальчиков» в «юноши». При более близком знакомстве он оказался человеком тонким и душевным: выпимши, может почитать стихи Пушкина, а выпимши еще – стихи собственного сочинения. До того как в 75-м устроиться в Сандуны, Толик работал портным в пошивочном цехе, во что, при взгляде на его нынешнюю комплекцию, как-то не верится.
Еще один человек в Сандунах, нарушающий банное равенство, – бывший борец-вольник Саяр, шестидесятилетний татарин с ошпаренными ушами и неприлично выпирающими бицепсами. Выглядит он лет на сорок, даже несмотря на то что семнадцать из них провел в колониях строгого режима. Саяр, отпив глоток безалкогольного пива («с чеченами на желания играл, теперь год пить не буду»), представляется: «Я – чемпион Сандуновских бань по посещаемости. Хожу в баню семь раз в неделю, бывает, и больше. Могу просидеть в парной часов пять».
Парная первого отделения отапливается домной высотой метров пять. Именно из-за этой домны даже крайне обеспеченные посетители Сандунов выбирают первый разряд, а не высший, где бассейн с мраморными статуями, живописнейшие банщики, на фоне которых Толик – божий одуванчик, и парная, заполненная дилетантами, ожидающими когда придет специалист и создаст правильный климатический режим. Даже самый продвинутый банный пользователь, сидя на верхнем ярусе полка рядом с печью первого разряда, спустя минут пять начинает пригибать голову, покрываться пятнами и тяжело дышать. Саяр в это же время сидит на специальной татарской лавочке, находящейся в отдалении от прочих, с прямой спиной и по-наглому скрестив руки на груди. Когда жар становится совсем нестерпимым и посетители начинают задумчиво поглядывать на дверь, Саяр, широко зевая, закрывает глаза, делая вид, что задремал. В соревновании на долготерпение участвует большинство посетителей. Есть особое удовольствие в том, чтобы занять господствующую высоту и следить оттуда за новичками, которые как ошпаренные выбегают из парной минут через пять. Война за господствующие высоты – по форме своей холодная и дальше мимики и жестов не заходит. Мужики, пересидевшие в парилке молодого ватерполиста, с грудью, соответствующей женскому второму номеру, никогда не скажут о своей победе вслух, максимум обменяются взглядами. В открытую сражается только бывший борец Саяр. «Сейчас он солидным стал, – комментирует поведение чемпиона адвокат, участвовавший в процессе Михася и посещающий Сандуны с 1979 года, – а раньше похулиганить любил». Саяр, услышав, что речь идет о нем, оживляется и рассказывает про то, как вчера на ипподроме заломал Леху Копнатого и как лет десять назад возил по помывочной банщиков за ноги, крича: «Толик – ты моя тачка». Затем выдерживает паузу и объясняет мне главное: «Вот вы все, когда в парную ходите, полотенце подкладываете, а я так, на голую жопу сажусь – никакая жара уже ее не берет».
Изуверство обычаев, достоинство банщиков и суровость ветеранов – элементы, для мужской бани необходимые. Наиболее раскрепощенная атмосфера из трех бастионов – в Астраханских банях. Здешние завсегдатаи наименее растатуированные и наиболее бородатые. В первый же визит они допустили меня к святая святых – ритуалу подготовки парной. Задача была хоть и не самая почетная, но ответственная: необходимо было что есть силы размахивать над головой горячей простыней под самым потолком парной при температуре градусов в 120.
К печи Астраханской бани может подойти также любой. «Поддавать – это мы умеем», – вдрызг пьяный бородач, стоя у печи, плещет воду куда угодно, только не в цель. В Селезнях подобное святотатство не допустили бы пескари. В Сандунах борцу-вольнику Саяру было бы достаточно посмотреть на охальника, и тот ушел бы от печи и больше никогда не возвращался. В Астраханских же интеллигентные посетители лишь беззлобно посмеивались над поддающим и отгоняли его как-то неохотно. В астраханских банщиках нет никакой солидности и свирепости, а есть лишь одна лень и расхлябанность, и поэтому мусор, совершенно недопустимый в Сандунах, лежит часами и выносится уже после закрытия бани. Зато здесь благодаря общей расслабленности и непринужденности проистекают самые глубокомысленные и душевные беседы «А вот интересно, как бабы парятся?» – задал вопрос все тот же белобрысый ядерщик, заказывая в баре рюмку водки и бутерброд с икрой. «Ничего интересного, – отвечал еще один бородач, стоящий в очереди. – У меня жена сейчас в женском отделении. Та же казарма: гогочут, зубы скалят, матерятся и пиво пьют. Только еще педикюр там делают и туалетной водой пар поддают». «Дуры», – заключил белобрысый. Совершенно без злобы, задумчиво, как и полагается в мужском отделении.
Женское отделение
Мужская компания ценит баню за то, что нагота предполагает неожиданное социальное равенство голых и возбуждает чувство древнего дружества безоружных. Что же женская баня?
Я предприняла путешествие по женским отделениям московских бань в попытке найти женское равенство, женские деловые компании и саму корпоративную философию дамской бани.
В Астраханских банях раз в неделю собирается небольшой, но влиятельный кружок политических журналисток.
Меж собою дамы имеют договоренность: вслух – только о косметических процедурах. Только о том, как продлить свою молодость и аккредитацию в Думе. Астраханские бани выбраны потому, что славятся лучшей парилкой в ж.о. (женском отделении), лучшими парилками в м.о. (мужском отделении) славятся Селезневские бани. Температура достигает ста тридцати градусов в тени. Я всегда считала, что с такой температуры начинается стадия обугливания. Это единственное преимущество отделения. Известную журналистку Т. безмерно раздражает, что и бар, и буфет, и нарядная «зона отдыха» в Астраханских банях расположены на первом этаже. В мужском отделении. Конечно, официантка готова доставить в дамское любой заказ. Но кушать и выкушивать приходится на коленках, как в плацкартном вагоне. Телевизор отвратительный. Старый отсыревший мастодонт. А хороший телевизор, и столики, и кожаные диванчики, и особенный банный покой – все на мужской территории. Женское как бы отдано во власть телесной жизни. Маникюр, педикюр, массаж.
Уже упомянутая журналистка Т. не может простить Астраханским дамского ущемления. Ее излюбленный жест – уже после окончания помывки спуститься в уличном платье на первый этаж. Пройти блоковской незнакомкой среди голых и спросить в баре рюмку водки, кружку пива и бутерброд с икрой. И смотреть, как мужики возмущенно драпируются или гордо уходят. При этом, по-офицерски не меняя выражения лица, резко отклеивают мокрые задницы от кожаных диванов.
Астраханские – еще не самые мужские бани. Самые – Селезневские. В Селезневских два мужских отделения, а женское одно. Маленькое, забитое. Однако есть дни, когда оно пустует. И эти периоды удивительно совпадают с днями традиционной «женской занятости», обыкновенными для консервативных, преувеличенно ценящих «крепкое хозяйствование» простоватых социальных слоев. К которым, разумеется, относятся и так называемые криминальные круги.
Каждую пятницу по Селезневской улице не пройти из-за обилия мышиного цвета тусклых мерседесов, мужское отделение заполнено, но дамское в пятницу почти свободно. 31 декабря женское отделение пустует, а в мужское очередь стоит на улице с вениками наперевес. А бабы готовят холодец.
Может ли женщина, не трепеща от пещерного возбуждения, подходить к таким баням?
Впрочем, единственное наблюдение, сделанное мною в селезневской парилке, не имеет отношения к мужскому духу заведения. Знатоки мне рассказывали, что в каждой, даже самой дорогой, бане есть банная староста. Чаще всего местная немолодая и небогатая женщина, адептка бани как панацеи от всех болезней. Она не может оплачивать ежедневное посещение своего санитарного храма, и ей предоставляют скидки или вовсе пускают бесплатно. В ответ она делает ряд услуг, например, бегает за пивом, помогает в уборке.
Во многих банях я высматривала эту колоритную фигуру. И в Селезневских, как показалось, нашла. Сразу бросилась мне в глаза женщина лет сорока пяти, раздетая более чем странно. На ногах у нее вместо тапок были варежки, а на голове – прожженная порыжевшая лыжная шапочка. Женщина была худа, но худоба ее была говорящей. Говорила о череде лет, наполненных жизнью и борьбой. Ноги костисты, стан тяжеловат, перси персями практически не являлись. Наблюдаемая вела себя в бане с обдуманной деловитостью. Измеряла температуру воды, ругала неофита (меня) за случайно похищенный тазик, возмущалась пролитым шампунем. Я последовала за колоритной фигурой в раздевалку. Когда моя староста сняла шапочку, взгляду представились жалкие прядки, обычное волосяное убранство какой-нибудь там окраинной учительницы. Далее моя героиня подошла к банному сейфу и вынула из него фен с турбоподдувом за триста сорок долларов. И быстренько взрыхлила свои волосики в больших денег прическу. Потом надела белье неопознанной цены. Потом – гуччиевские джинсы. Теперь ей можно было дать лет этак.
И во мне родилось противоположное чувство. До того я думала, что увижу сейчас немолодую небогатую пуританку. И буду знать ее тайную радость. Пристрастие к ублажению собственного тела. А увидела среднего возраста состоятельную красавицу и узнала ее вторичную, зоологическую, тайну – несовершенство ее наготы. Но до какой степени телесной жизнью надо жить, чтобы даже устройство банной экипировки казалось важным раздумьем!
Мне подумалось, что банный вид моей героини есть тип охотничьей экипировки Стивы Облонского, вышедшего к охоте в обносках и опорках, но имеющего лучшее ружье и снаряжение. Егорушка Корсунский, ежели вы помните, собрался на охоту в специальных дизайнерских вещах, но решил, что в следующий раз устроится так же, как Облонский. В целом же ж.о. в Селезневской бане показалось мне обыкновенным. Конечно, оно имеет атмосферу гинекея, сераля. Но эта атмосфера обыкновенна для всех доступных женских отделений.
В Сандуновских банях (в высшем дамском разряде) голые женщины начинаются сразу, как на лестницу подняться. Ты еще весь в снегу (в пыли, в уличных впечатлениях), а на первой же лестничной площадке сидит голая женщина. Волосы сушит. Помывочная убранством напоминает кооперативные кафе девяностого года. Это соединение вокзальной высоты, мрамора и хрустальных люстр бывшего дворянского отделения с милыми и недолговечными деталями общественного быта девяностых годов прошлого века: кафель под мрамор, пластмасса с мраморными разводами, ширмы из вагонки, увитые искусственной зеленью, диванчики, обитые искусственной кожей, и «нарядные» картины в «богатых» багетах. Рядом со стойкой администратора помещена табличка, выполненная чуть ли не способом выжигания по дереву: «Сначала заплати, а потом падай в обморок». Но не все так страшно. Даже если вы сделаете себе полный апгрейд да еще и напьетесь, больше ста долларов с вас вряд ли возьмут. Место как бы сохраняет патриархальные московские настроения, согласно которым платить по-настоящему могли только актрисы и директорши овощных магазинов.
Официантка добра, одета в ситцевый халат в синий цветочек и черные колготки. Банщица – тип молодой учительницы физкультуры восьмидесятых: челка, спортсменский разворот плеч, особенная развязная привычка к наготе. В нужный момент бежит в парную профессиональной банной иноходью – грудь за грудь заходит.
В Сандуновском дамском отделении отчетливо видны характерные черты всех трех главных банных удовольствий.
Удовольствие жертвенное – это, конечно, парилка. Главная добродетель всякой посетительницы парной – умение терпеть. Поэтому в любом дамском отделении вы услышите легенду о бесспорно женской сущности парной, ибо МУЖЧИНА ТЕРПЕТЬ НЕ МОЖЕТ. О чудесах женского банного терпения вам расскажут несколько поучительных историй, покажут двух-трех героинь парилки, ядро и костяк местного клуба имени Муция Сцеволы. А затем обязательно побалуют и контрастным житейским анекдотом от мужского отделения. Например, о богатом армянине, который на прошлой неделе сидел-сидел в парной, решил сбежать и, перед тем как выйти, с фальшивой славянской удалью вскричал: «Эх, хорош парок!» Тотчас жестоко обжег язык о золотые коронки и долго, жалобно мыча, остужал его в бассейне. Еще мне рассказали похожую, но чрезвычайно пикантную историю, героем каковой оказался опять же немолодой богач, недальновидно отправившийся в парилку после операции по восстановлению мужской мощи. Там в качестве орудия пытки фигурировал вживленный титановый стержень.
Второе удовольствие дамской бани – это помывочная: более или менее большое помещение с душевыми кабинками и деревянными, кафельными (в Сандунах – мраморными) скамьями. На скамьях стоят тазики и лежат женщины. Лежащих женщин моют. Есть такая банная недешевая услуга: ты лежишь, а тебя моют. Тут, естественно, ты вступаешь с банщицей в доброжелательные, но отстраненные взаимоотношения тело-работа. Однако есть целый тип женщин, которые ходят в баню парами и моют друг друга. Это невинное гигиеническое удовольствие, в процессе которого стыдливость как бы побеждается дружественностью. Забавно бывает услышать такой, скажем, диалог: «Ой, Виктория Павловна, щекотно!» – «Терпите, Ольга Петровна!»
Третье удовольствие бани – мир косметических процедур. Тут тоже свой тип завсегдатаек, вполне уже описанный. Дело не в том, что эти женщины с особенным старанием загорают, бреются и причесываются, дело в том, что все косметические действия они числят своим личным культурным подвигом.
Я, например, сидела в парилке с двумя отборнейшими фигурантками этого орнаментального класса. Девушки как девушки. Ничего, разговорчивые. Даже шутить пытаются. Одна сказала другой: «Бассейн у Лизы имеет форму турецкого огурца!» А вторая решила сделать шутку (было слышно, что она немного работает на публику) и сказала: «А что, у турок какой-то особенный огурец?»
С ума сойти как смешно.
А потом мне донесли, что женщины, торгующие на Черкизовском рынке (естественно, не все, но некая представительная компания), облюбовали для встреч Восточные бани.
Восточные бани расположены на окраине. Поселок Восточный, пять километров от кольцевой автодороги. Дешево общее помывочное отделение, но дороги сауны.
Что же описываемая компания? Она однородна. Один возраст, один разговор, одна манера поведения. Очевидно, это бывшие челночницы, к нынешнему времени «поднявшиеся». Вот крупная женщина в прекрасных кружевных сизых трусах стоит с уже запаренным веником в тазике и громко кричит в телефон: «Все хорошо, Борис Евгенич, только джАкузи кашляет!» Ударение она делает на букву «а». Честное слово, я решила, что добрая женщина так назвала свою собаку. Но следующая фраза развеяла заблуждение: «А один из кранОв не заверчивается!»
Но особенные надежды возлагала я на Краснопресненские бани. Мне говорили, что бани посещаются дорогими московскими девицами. Что в них можно увидеть светских девушек, так называемых дебютанток. Таких девушек, которые ходят в приличные собрания с неприличными целями.
Однако главное отличие Краснопресненских – не особая прелесть посетительниц, а особый казенный дух, царящий в заведении. Общая раздевалка решена в духе поезда дальнего следования. Вдоль стен устроены маленькие кабинки, внутри имитирующие купе СВ: два, друг против друга, диванчика, столик, вместо двери – глухая занавесочка. Засевшим туда клиенткам носят шампанское, и они уезжают.
Вообще же Краснопресненские бани – заведение серьезное. Не без своих привидений. Только в декабре прошлого года возле банного подъезда убили женщину. Женщин в банях убивают редко. И только в мужских отделениях или отдельных кабинетах, где вместе могут находиться разнополые жертвы. Г-жа Петрушевская однажды перефразировала известную, и без того отвратительную пословицу: «Повадился котелок по воду ходить, тут ему и дырявым быть». К чему это такая зловещая тема? А к тому, что настоящая русская баня одновременно есть и помещение суда, но и место казни. Неужели все это роскошество смыслов относится только к мужскому отделению?
Да уж, женское умственно отделяется. Но если ж.о. – это всегда гинекей, то гинекей в новом смысле слова. Вот в каком.
Записки П.Левашова о стамбульских банях (вторая половина XVIII века) свидетельствуют: «Каждый турок, каков бы ревнив ни был, однако ж жену свою в баню однажды в неделю отпустить непременно должен. Куда они собираются как на празднество».
Очевидно, что баня в этом контексте – убежище. Пространство, лишенное мужского контроля, потому и драгоценное.
Сейчас не то: у женщины есть много мест, где она практически не рискует встретить мужчину, – от собственной спальни до классного собрания в школе.
А вот для мужчин баня именно что стала местом, защищенным от присутствия женщин, которые везде. Фактически, мужчины больше боятся женского контроля, чем женщины мужского.
В мужской бане женщина нигде и везде. Она вокруг. В женской – везде и нигде. Ради мужчины проделываются многочисленные косметические операции, но в этом стремлении быть во всеоружии есть что-то зловещее.
Обыденная философия бани такова: мужская компания ценит баню за то, что нагота предполагает равенство голых и безоружных.
Я же, когда бесплодно искала в женских отделениях кальку с мужской компании, разновозрастной компании начальников и начинающих, патронов и патронируемых, со всею очевидностью поняла невозможность такой компании. Потому что голые женщины разного возраста остро осознают именно свое неравенство.
Символ опасности в массовой культуре – одетый и обвешанный оружием мужчина и обнаженная женщина. Отсюда, знаете ли, формируются совершенно разные концепции посещения бани.
Голый мужчина вне постели – почти всегда жалкая фигура. Его сложенные ковшиком руки выглядят трогательно, так же сложена рука просящего, пьющего воду.
Обнаженная девушка в женской бане вооружена – страшна своей привлекательностью, она по убеждению гола и из принципа обнажена.
Женщины по большей части ходят в баню равноценными парами. Как школьницы ходят на дискотеки: хорошенькие с хорошенькими, страшненькие со страшненькими. Например, дамы с Черкизовского рынка одинаково толсты. А политические журналистки — все как на подбор еще привлекательные дамы.
Источник статьи: http://daily.afisha.ru/archive/gorod/archive/obzor_bani/
