Случай в сауне, за который мне стыдно много лет
У каждого из нас есть свои скелеты в шкафу.
За все прожитые до сих пор мной годы, мне мало чего можно стыдиться сильно и безоправдательно. За исключением одного довольно давнего случая, о котором я никому не говорила и надеюсь, о котором никто уже не вспоминает, кроме меня.
Сейчас у меня замечательная семья. Двое прекрасных детей и любящий муж. Случай же тот, о котором хочу вам поведать, произошёл в самом начале нашего знакомства с будущим мужем. И его, к сожалению, рядом в тот вечер не было. Иначе бы ничего подобного не произошло.
Тогда мы только недавно познакомились и находились в той стадии общения, когда ждёшь каждой встречи, каждого сообщения, пишешь и звонишь по поводу и без повода и испытываешь при этом особенное удовольствие.
Был день рождения моего двоюродного брата, который он решил отметить в сауне. Арендовал помещение, пригласил друзей, подруг и меня. До этого дня я никого из его компании не знала. Своего будущего мужа я на эту встречу не позвала, потому что мне было бы неудобно находиться с ним в бане, настолько ещё скромными были наши отношения.
Компания собралась довольно весёлая. Мы ели, пили, дружно общались, шутили.
Один из ребят предложил сделать памятные фотографии и запечатлеть происходящее. Сначала он делал общие снимки, потом перешёл к индивидуальным.
Когда он остановился около меня, я застеснялась и не могла придумать красивую позу для фотоснимка. Он это заметил и стал подсказывать, как наклонить в голову, как распустить волосы и куда и как смотреть.
Он создавал впечатление понимающего человека и я слушалась.
Когда он спросил, как ему передать мне эти фотографии и уточнил, для кого я так старалась, то я с гордостью ответила, что они для моего любимого человека.
Сказав эту правду, я осмелела ещё больше, определённо под воздействием напитков, решив для себя, что веду себя правильно и честно и всё для любимого.
Поэтому, когда фотограф деликатно предложил мне сделать более откровенные снимки, я согласилась, так как в этот момент думала больше о том, какое впечатление произведу на своего парня. А фотограф был для меня лишь инструментом.
Мы отошли в помещение, где никого, кроме нас не было.
Сначала он предложил мне снять верх и прикрыться волосами. Потом убедил меня повернуться боком, для более точной передачи красоты форм. После чего он уже сам стал поправлять то одно, то другое, принимая всё большее участие в процессе и при этом постоянно осыпая меня комплиментами.
В общем, голова моя закружилась, его прикосновения уже не воспринимались мной, как чужие, и он получил всё сполна.
После я узнала, что он совсем не фотограф. Даже фотоаппарат был не его, а моего брата, который мне принёс его домой на следующий день, чтобы я могла подчистить всё то, что посчитаю нужным.
Конечно же, я никому об этом не рассказывала.
Мой парень, нынешний муж, даже не догадывается о чём-то подобном. А я не могу забыть ту ночь. Ночь, когда я единственный раз в жизни предала свою любовь.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/rasskazblog/sluchai-v-saune-za-kotoryi-mne-stydno-mnogo-let-5cbafdb4c6be9900b2454fd9
Scisne ?
| Главная ≫ Форум ≫ История ≫ Кровавая баня. Правда и вымысел о мести княгини Ольги |
Кровавая баня. Правда и вымысел о мести княгини Ольги
|
| # 28 Мар 2016 06:35:46 Louiza  | ||||||
Летописный рассказ об усмирении Ольгой «Деревьской земли», имеющий под собой сугубо литературную основу, в весьма малой степени соответствует реальным событиям. О конкретных обстоятельствах этого военного предприятия «руси» возможно высказать лишь самые общие соображения, впрочем не лишенные интереса и значимости. Бесславная гибель Игоря в далеких «Деревах» должна была вызвать в Киеве уныние и растерянность. Киевское «княжение» внезапно оказалось обезглавлено. Святослав не годился в полноценные наследники отцу. И дело было даже не в его малолетстве. Согласно языческим поверьям, Святослав лишился отеческого покровительства, ибо дух не погребенного подобающим образом Игоря теперь не только не был склонен оказывать ему помощь, но, напротив, мог навлечь бедствия на него и на весь великокняжеский род. Русская земля была ввергнута в состояние сакральной незащищенности. Эта крайне опасная для русов ситуация подчеркнута в самом начале сказания словами «древлян»: «Се князя убихом рускаго! поимем жену его Вольгу за князь свои Мал и Святослава, и створим ему, яко же хощем» (здесь, очевидно, мы сталкиваемся еще с одним свидетельством утраты части текста сказания, так как из дальнейшего повествования нельзя понять, что же хотели «створить» Святославу «древляне»). Торжество и самонадеянные мечтания давних соперников «руси» имели под собой древний обычай, согласно которому тот, кто убивает вождя вражеского племени, наследует его сакральную силу, власть, имущество, женщин и вообще семью. Русские князья впоследствии и сами не раз руководствовались этим порядком. Так, Владимир «залеже» жену убитого им Ярополка; язычник Редедя, предлагая Мстиславу поединок, ставит условие: «Да аще одолееши ты, то возмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою». И христианин Мстислав соглашается: «тако буди» . В 1085 г. князь Владимир Всеволодович выгнал из Владимира-Волынского князя Ярополка Изяславича, « а матерь Ярополчю и жену его и дружину приведе к Киеву, и имение его взем». Притворное согласие с этим обычаем выражают и Ольгины поляне/кияне, ответствуя «древлянским» послам-сватам: «Нам неволя; князь наш убьен, и княгиня наша хочет за ваш князь» . Отсюда становится понятно, что именно так сильно поразило древнерусских людей в последующих действиях Ольги: эта женщина не пожелала покориться общепринятому канону, пошла наперекор предначертанной ей обществом судьбе. По всей видимости, высокое княжеское происхождение Ольги в немалой степени определило ее душевный настрой. А наличие у нее собственной дружины позволило ей возглавить организацию отпора притязаниям «древлян». Становится понятно, что именно так сильно поразило древнерусских людей в последующих действиях Ольги: эта женщина не пожелала покориться общепринятому канону, пошла наперекор предначертанной ей обществом судьбе. Вспомним, как развиваются события. Вместо нагруженной всяким добром флотилии пропавшего в «Деревах» Игоря к Боричеву взвозу пристает ладья с послами князя Мала, которые возвещают Ольге: «Посла ны [нас] Дерьвьска земля, рекуще сице [так]: мужа твоего убихом, бяше бо муж твои аки волк восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю, да поиди за князь наш Мал». На предложение «древлянских» сватов Ольга с напускным смирением отвечает: «Люба ми есть речь ваша, уже мне мужа своего не кресити [не воскресить]; но хочю вы почтити наутрия пред людьми своими, а ныне идете в лодью свою, и лязите в лодьи величающеся, и аз утро послю по вы, вы же рьцете [скажете]: не едем на конех, не пеши идем, но понесете ны в лодье; и взнесут вы в лодьи. » Тем временем по ее повелению «на дворе теремстемь вне града» копается «яма велика и глубока». Наутро киевляне понесли ни о чем не подозревавших послов, сидевших в ладье «в перегъбех [вероятно: избоченившись] в великих сустугах [роскошных пряжках или, может быть, посольских бляхах] гордящеся», на Ольгин двор и тут «вринуша е в яму и с лодьею». Перед тем как их засыпали живыми землей, Ольга не отказала себе в удовольствии спросить свои жертвы: «Добра ли вы честь?» И предание вкладывает в уста «древлянских» послов достойную оценку изощренности постигшей их мести: «Пуще ны Игоревы смерти», то есть: хорошо ты умеешь мстить, Ольга, наша гибель лютее Игоревой смерти.
Смысл этого эпизода — в издевательской «великой чести», оказанной великой киевской княгиней сватам князя Мала («малого князя», как обыгрывает это имя сказание). Предложение Ольги, с восторгом принятое «древлянскими» послами: «Не едем на коних, ни на возех, ни пеши идем, но понесете ны в лодьи» , — основывалось на тогдашних понятиях о достоинстве «мужа» и дипломатическом этикете. Ездить на чужом коне, а тем более в повозке, считалось для мужчины делом недостойным и позорным (Липец Р. С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М., 1984. С. 246) . Приглашение же сесть в ладью, напротив, было чрезвычайно почетно, почему «древлянские» послы, несомые в ладье киевлянами, и сидели в ней «гордящеся». Можно вспомнить, что, сидя в ладье, как равный с равным, разговаривал с императором Иоанном Цимисхием князь Святослав. У индейцев Северной Америки передача и принятие приглашения на потлач (праздничный пир) «сопровождались плясками и песнями обеих сторон. Приехавших приглашать иногда в лодке вносили в дом вождя, их угощали и одаривали» (Аверкиева Ю. П. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений в обществе индейцев северо-западного побережья Северной Америки. М., 1961. С. 180). Под видом величайших почестей Ольга обрекла послов на смерть, совершив над ними, еще при жизни, похоронный обряд Но слова Ольги имели и другое, тайное значение. Ведь ладья у русов символизировала путешествие в иной мир. Таким образом, под видом величайших почестей Ольга обрекла послов на смерть, совершив над ними, еще при жизни, похоронный обряд (Лихачев Д. С. Комментарии // «Повесть временных лет». Ч. 2. М. — Л., 1950. С. 297) . Закапывание заживо в яме — сюжет, известный русским былинам. Именно так «Марья лебедь белая» пыталась расправиться с опоенным сонным зельем Михайло Потоком: Теперь Ольга сама шлет посольство к «древлянам» сказать: «Да аще мя просите право, то пришлите мужа нарочиты, да в велице чти приду за ваш князь, егда не пустят мене людье киевьстии» . Услыхав такие слова, «деревляне избраша лучьшие мужи, иже держаху Деревьску землю, и послаша по ню». Прежде чем встретиться с ними, Ольга предложила им «мовь створити» — попариться в бане. «И влезоша деревляне [в баню], начаша ся мыти; и запроша [Ольга] о них истобку, и повеле зажечи я от дверий, ту изгореши вси» . Так «великая честь» вновь оборачивается для послов ликом смерти, а «мовенье» — прижизненным обрядом похорон (обмывание мертвеца).
Снова Ольга посылает к древлянам известие: «Се уже иду к вам, да пристройте меды многи в граде, иде же убисте мужа моего, да поплачюся над гробом его, и створю трызну мужю своему». Обрадованные «древляне», «то слышавше, свезоша меды многи зело, и взварища. Ольга же, поимши мало дружины, легко идущи приде к гробу его [Игоря], и плакася по мужи своем; и повеле людем своим съсути [насыпать] могилу велику, и яко соспоша [и когда она была готова], и повеле трызну творити. Посемь седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними. » Ольга опять играет в кошки-мышки с обреченными «древлянами», поднося им заздравную чашу. «И яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити за ня, а сама отъиде кроме, и повеле дружине своей сечи деревляны, и исекоша их 5000. А Ольга возвратися Киеву. » . Позванные на погребальный пир гости оказываются предназначенными для заклания жертвами.
По мысли В. Гребенщикова, три мести Ольги словно воспроизводят в эпической форме известный сказочный сюжет: «Послы не поняли затаенного. смысла предложений Ольги. А она как бы загадывает сватам загадку; жених или сваты его, не сумевшие разгадать загадки царевны-невесты, должны умереть» (Гребенщиков В. «Деньница предъ солнцемь» (Вещая Ольга) // Записки русской академической группы в США. Т. XXI. Нью-Йорк, 1988. С. 62) . Любопытно и наблюдение О. В. Творогова о том, что, взятые в совокупности, три Ольгиных мести «отражают элементы языческого похоронного обряда»: ношение покойника в лодке, сожжение, тризна (Творогов О. В. Комментарий к кн.: «Повесть временных лет». Петрозаводск, 1991. С. 178). Вместе с тем в летописном рассказе о трехкратной расправе Ольги над «древлянами» явственно слышны и другие фольклорные мотивы — например, отголоски языческой магии. Предание послов смерти на княжеском дворе, где стояли идолы «руси», то есть на священной территории, несомненно, имело магический смысл. Устюжский летописный свод сохранил одну важную деталь: прежде чем «вринуть» послов в яму, Ольга насыпает туда горящих дубовых углей. Поскольку дуб был священным деревом Перуна, то это действие, вероятно, имело целью обезвредить души чужаков, которые иначе могли навредить «киянам». К тем же способам сакральной гигиены относятся и засыпание послов землей, и помещение их в баню. Баня у славян была сакральным местом, изолированным от внешнего мира. Вхождению в баню предшествовали ритуальные действа, само «мовенье» помимо прочего имело значение сакрального «очищения». Согласно летописцу Переславско-Суздальскому, прежде чем войти в баню, «древляне» отведали ритуального хмельного напитка: Ольга «повеле их поити». Зажжение бани «от дверей», через которые, по языческим поверьям, осуществляется связь замкнутого жилища с внешним миром, должно было помешать душам «нарочитых мужей» покинуть банный сруб и превратиться в зловредную нечисть — упырей или навий. В третьей мести Ольги зримо проступают наружу зловещие черты ритуального убийства. Избиение 5000 «древлян» выглядит частью «княжеского» похоронного обряда русов, сопровождавшегося плачем, насыпанием кургана, поминальным пиром (стравой), тризной (ритуальными играми) и обильными человеческими жертвоприношениями. С исторической точки зрения тройная месть Ольги может быть истолкована как свидетельство того, что приготовления «киян» к походу «вылились в серию человеческих жертвоприношений, призванных обеспечить полянской общине благорасположение богов и дать ей победу над врагом» Все это, разумеется, чистая литература, фольклор. Но с исторической точки зрения тройная месть Ольги может быть истолкована как свидетельство того, что приготовления «киян» к походу «вылились в серию человеческих жертвоприношений, призванных обеспечить полянской общине благорасположение богов и дать ей победу над врагом» (Фроянов И. Я. Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995. С. 73). Кульминацией культовых обрядов стало торжественное погребение Игоря (которое если и имело место в действительности, то должно было состояться позднее — во время похода Ольги в «Деревьскую землю» или сразу после его окончания). Так что мы вправе считать все эти деяния не столько личной местью Ольги, сколько ритуальными действиями всей киевской общины. При помощи этих ритуалов убитый Игорь был превращен в наделенного магической силой предка-покровителя княжеской семьи и всей Русской/Киевской земли. Его сакральные функции земного вождя-жреца перешли к Святославу, ибо «ни в ком божественность не находит лучшего воплощения, чем в. сыне, унаследовавшем от отца его священное наитие» (Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 325) . Только тогда русы решились на военные операции против «Деревьской земли». Вероятно, сцена с бросанием копья Святославом воспринималась людьми Х—XI вв. в духе именно этих древнейших языческих представлений, согласно которым начинать сражение посредством некоего символического жеста (в данном случае метания копья в сторону врага) надлежало вождю, обладавшему божественной силой: «Суну копьем Святослав на деревляны, и копье лете сквозе уши коневи, и удари в ноги коневи, бе бо детеск. И рече Свенелд и Асмолд: „Князь уже почал; потягнете, дружина, по князе“ (вспомним, что перед началом битвы на Каталаунских полях Аттила, как передает Иордан, сказал своим воинам: „Я бросаю дротик в неприятеля. Если кто-нибудь может остаться спокойным в то время, когда бьется Аттила, тот уже погиб“). И победиша деревляны. Деревляны же побегоша в градех своих» . Даже в христианскую эпоху древнерусские книжники напрямую связывали победу Святослава (непреклонного язычника) над «древлянами» с покровительством небесных сил. В Архангелогородской летописи данный текст имеет продолжение: «И пособи Бог Святославу, и победи древляны. » Впрочем, на самом деле Святослав, скорее всего, не участвовал в походе на «древлян». Жизнь князей-отроков старались не подвергать опасностям войны. Так, в 1153 г., во время похода князя Изяслава на Галич, бояре молодого Ярослава Владимировича Осмомысла «реша князю своему: „ты князь один еси у нас, и что ся тебе створить [и если что с тобой случится], то нам что деяти? Поиди ты к городу, а мы сами бьемся с Изяславом, и кто [из] нас будет жив, а прибегнеть к тобе, и тогда затворимся с тобою в граде“; и сотвори тако князь их». В эпизоде с осадой Ольгой Искоростеня на первое место выступает уже собственно месть: «Ольга же устремися с сыном своим на Искоростень град, яко те бяху убиша мужа ея, и ста около града с сыном своим, а деревляне затворишася в граде и боряхуся крепко из града, ведеху бо [ибо знали], яко сами убили князя и на что ся предати [не надеясь на милость в случае сдачи города]. И стоя Ольга [под городом] лето, и не можаше взяти града, и умысли сице: посла ко граду, глаголющи: «что хочете досидети? А вси грады ваши предашася мне, а ялися по дань, и делают нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом, не имучеся по дань». Деревляне же рекоша: «ради ся быхом яли по дань [мы бы и рады дать дань, покориться], но [ведь ты] хощеши мьщати мужа своего». Рече же им Ольга: «яко аз мьстила уже обиду мужа своего, когда [ваши послы] придоша Киеву, второе и третье, когда творих трызну мужеви своему; а [ныне] уже не хощю мьщати, но хощу дань имати помалу, и смирившися с вами поиду опять».
Однако и здесь действиям Ольги присущ магический символизм. Ее обращение к древлянам с предложением выдать малую дань в передаче летописца Переславско-Суздальского читается так: «Ныне у вас несть меду, ни скор, но мало у вас прошю дати богам жертву от вас, и ослабу вам подать себе на лекарство главные болезни, даите ми от двора по 3 голуби и по 3 воробьи, зане у вас есть тыи птици, а инде уж всюду сбирах, и несть их, а в чюжюю землю не шлю; а то вам в род и род. » Этот вариант явно ближе к первоначальному тексту сказания, так как сохраняет сакрально-магическую подоплеку истории с «птичьей данью»: оказывается, что в продолжение всей осады в лагере русов совершались птичьи жертвоприношения, которые, по всей видимости, должны были облегчить русам взятие Искоростеня, — в результате чего русы за «лето» (за год) переловили всех птиц в округе. В других списках «Повести временных лет» речь Ольги к жителям Коростеня старательно отредактирована: «Она же рече им: „ныне у вас несть меду, ни скоры, но мало у вас прошю; дадите ми от двора по 3 голуби да по 3 воробьи: аз бо не хощу тяжьки дани взложити, якоже и муж мой, сего прошю у вас мало, вы бо есте изнемогли в осаде, да сего у вас прошю мало“». Внешне безобидное и необременительное условие примирения вовсе не являлось таковым на самом деле. Изъятие упоминаний о птичьих жертвоприношениях, вероятно, объясняется цензурными соображениями: святая княгиня, даже будучи еще «поганой», не должна принимать непосредственного участия в языческих мерзостях. Предложение Ольги выдать дань дворовыми птицами нужно рассматривать в свете символико-магического значения дани, зачастую заслонявшего ее материальную сторону. Внешне безобидное и необременительное условие примирения вовсе не являлось таковым на самом деле, ибо Ольга посягнула на замкнутый мир дома, огороженный наговорами, заклятиями и амулетами от вторжения чужаков и злых духов. Тем самым каждый «древлянин» терял цельность своего духовного космоса, так как некая его часть теперь принадлежала русской княгине. Вот почему, получив требуемое, Ольга произносит: «Се уже есте покорилися мне и моему детяти» . Не исключено, что и поджигание птиц, обернутых в пропитанные серой платки, тоже было частью какого-то обряда, который впоследствии был истолкован людьми христианской культуры как военная хитрость. Этнографам известен древний культовый обычай поджигать птицам хвосты (Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 346 и след.) .
Из этих наблюдений видно, в каком направлении менялся со временем смысловой вектор сказания об Ольгиной мести. В летописной обработке яркий языческий колорит сказания, естественно, поблек, и на первый план выступила сухая «графика» сюжета: «мудрость» (хитрость) Ольги и собственно месть. Ученые монахи совлекли со святой княгини, «матери русских князей», одежды языческой жрицы, запачканные запекшейся кровью человеческих жертв, и нарисовали образ изобретательной и беспощадной мстительницы за убитого мужа, — образ, не потерявший своей привлекательности для крещеных русских людей конца XI—начала XII в. Ученые монахи совлекли со святой княгини одежды языческой жрицы и нарисовали образ изобретательной и беспощадной мстительницы за убитого мужа. Сказав все это, приходится добавить, что обильная уснащенность сказания об Ольгиной мести фольклорными мотивами и подробностями едва ли пошла на пользу исторической достоверности. Заключительная его часть, вероятно, в большей степени соответствует действительности, так как способы и последствия усмирения «Деревьской земли» не противоречат обычному образу действий русов в чужих землях, известному по другим источникам. Искоростень был сожжен, градские «старейшины» пленены (видимо, в целях получения за них выкупа, или, быть может, взяты в заложники), а «прочая люди овых [иных] изби, а другия работе предасть мужем своим, а прок их [остальных] остави платити дань. И возложиша на ня дань тяжку. » Две части дани шли Киеву, а одна — Вышгороду, «бе бо Вышегород Ольжин город». Распределение «древлянской» дани» между Киевом и Вышгородом — нерешаемая загадка для историков. С. М. Соловьев спрашивал: «Для чего вместо лиц — места? Почему не князю Святославу, а княгине Ольге?» — и отвечал так: «Естественно употребить имя стольного города вместо имени князя, ибо князья меняются, столицы же остаются. Но в разбираемом месте показывается отношение не постоянное, а временное, условленное личностью Ольги, и, несмотря на то, дань шла в Вышгород, хотя известно, что Ольга жила в Киеве. следовательно, должно предположить, что казна Ольги хранилась в Вышгороде» (Соловьев С. М. Сочинения. С. 300, примеч. 209) . И. Я. Фроянов объяснил упоминание Киева и Вышгорода тем, что общины этих городов приняли участие в подавлении «древлянского» восстания (Фроянов И. Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI — X вв.). СПб., 1996) . А. Л. Никитин заподозрил здесь перенесение летописцем в прошлое исторических реалий начала XII в., так как «„Ольжиным“ (то есть принадлежащим не Ольге, а Олегу Святославичу) Вышгород был в 10-х гг. XII в. будучи получен им (Олегом Святославичем. — С. Ц.) в 1113 г., по-видимому, за отказ в пользу Владимира Мономаха от Киева, на которые Олег имел преимущественное право по старшинству» (Никитин А. Л. Основания русской истории. М., 2000. С. 38–39) . В любом случае долевой принцип раздела дани (две трети — Киеву, одна треть — Вышгороду) остается неясным. Переславско-Суздальская летопись знает размеры и состав «древлянской» дани: «И платить повеле [Ольга] по две куне чръных, по две веверицы и скоры и мед и давати. » Но эта запись скорее отражает современные летописцу реалии XII–XIII вв. По всей вероятности, «тяжкая дань», возложенная Ольгой на «древлян» (в нарушение прежнего обещания: «аз бо не хощу тяжьки дани взложити, якоже и муж мой» ), в количественном отношении соответствовала прежней «черне куне», которую взимал с них Свенгельд, то есть была двойным обложением; о качественных ее показателях вряд ли можно сказать что-то конкретное. Вообще «черная куна» постоянно сопутствует летописным сообщениям о наложении дани на «древлян», начиная с правления Олега. С падением Искоростеня судьба «Деревьской земли» была решена: все «древлянские» грады предались Ольге, которая «прия землю ту, иде к Кыеву». Источник статьи: http://scisne.net/t-3608 |
