Алеша Бесконвойный
Шукшин Василий Алеша Бесконвойный
Его звали-то не Алеша, он был Костя Валиков, но все в деревне звали его Алешей Бесконвойным. А звали его так вот за что: за редкую в наши дни безответственность, неуправляемость. Впрочем, безответственность его не простиралась беспредельно: пять дней в неделе он был безотказный работник, больше того — старательный работник, умелый (летом он пас колхозных коров, зимой был скотником кочегарил на ферме, случалось-ночное дело -принимал, телят), но наступала суббота, и тут все: Алеша выпрягался, Два дня он не работал в колхозе: субботу и воскресенье. И даже уж и забыли, когда это он завел такой порядок, все знали, что этот преподобный Алеша «сроду такой» — в субботу и воскресенье не работает- Пробовали, конечно, повлиять на него, и не раз, но все без толку. Жалели вообще-то: у него пятеро ребятишек, из них только старший добрался до десятого класса, остальной чеснок сидел где-то еще во втором, в третьем, в пятом. Так и махнули на него рукой. А что сделаешь? Убеждай его, не убеждай — как об стенку горох. Хлопает глазами. «Ну, понял, Алеша?» — спросят. «Чего?» — «Да нельзя же позволять себе такие вещи, какие ты себе позволяешь! Ты же не на фабрике работаешь, ты же в сельском хозяйстве! Как же так-то? А?» — «Чего?» — «Брось дурачка из себя строить! Тебя русским языком спрашивают: будешь в субботу работать?» — «Нет. Между прочим, насчет дурачка — я ведь могу тоже. дам в лоб разок, и ты мне никакой статьи за это не найдешь. Мы тоже законы знаем. Ты мне оскорбление словом, я тебе — в лоб: считается — взаимность». Вот и поговори с ним. Он даже на собрания не ходил в субботу.
Что же он делал в субботу?
В субботу он топил баню. Все. Больше ничего. Накалял баню, мылся и начинал париться. Парился, как ненормальный, как паровоз, по пять часов парился! С отдыхом, конечно, с перекуром. Но все равно это же какой надо иметь организм! Конский?
В субботу он просыпался и сразу вспоминал, что сегодня суббота. И сразу у него распускалась в душе тихая радость. Он даже лицом светлел. Он даже не умывался, а шел сразу во двор — колоть дрова.
У него была своя наука — как топить баню. Например, дрова в баню шли только березовые: они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккуратно, с наслаждением.
Вот, допустим, одна такая суббота.
Погода стояла как раз скучная — зябко было, сыро, ветрено — конец октября. Алеша такую погоду любил. Он еще ночью слышал, как пробрызнул дождик — постукало мягко, дробно в стекла окон и перестало. Потом в верхнем правом углу дома, где всегда гудело, загудело — ветер наладился. И ставни пошли дергаться. Потом ветер поутих, но все равно утром еще потягивал — снеговой, холодный.
Алеша вышел с топором во двор и стал выбирать березовые кругляши на расколку. Холод полез под фуфайку. Но Алеша пошел махать топориком и согрелся.
Он выбирал из поленницы чурки потолще. Выберет, возьмет ее, как поросенка, на руки и несет к дровосеке.
— Ишь ты. какой,- говорил он ласково чурбаку.- Атаман какой. Ставил этого «атамана» на широкий пень и тюкал по голове.
Скоро он так натюкал большой ворох. Долго стоял и смотрел на этот ворох. Белизна и сочность, и чистота сокровенная поленьев, и дух от них — свежий, нутряной, чуть стылый, лесовой.
Алеша стаскал их в баню, аккуратно склал возле каменки, Еще потом будет момент — разжигать, тоже милое дело. Алеша даже волновался, когда разжигал в каменке. Он вообще очень любил огонь.
Но надо еще наносить воды. Дело не столько милое, но и противного в том ничего нет. Алеша старался только поскорей натаскать. Так семенил ногами, когда нес на коромысле полные ведра, так выгибался длинной своей фигурой, чтобы не плескать из ведер, смех смотреть. Бабы у колодца всегда смотрели. И переговаривались.
— Ты глянь, глянь, как пружинит! Чисто акробат.
— И не плескает ведь!
— Да куда так несется-то?
— Ну, баню опять топит.
— Вот весь день будет баней заниматься. Бесконвойный он и есть. Алеша.
Алеша наливал до краев котел, что в каменке, две большие кадки и еще в оцинкованную ванну, которую от купил лет пятнадцать назад, в которой по очереди перекупались все его младенцы. Теперь он ее приспособил в баню, И хорошо! Она стояла на полке, с краю, места много не занимала — не мешала париться,- а вода всегда под рукой. Когда Алеша особенно заходился на полке, когда на голове волосы трещали от жары, он курял голову прямо в эту ванну.
Алеша натаскал воды и сел на порожек покурить. Это тоже дорогая минута — посидеть покурить. Тут же Алеша любил оглядеться по своему хозяйству в предбаннике и в сарайчике, который пристроен к бане продолжал предбанник. Чего только у него там не было! Старые литовки без черенков, старые грабли, вилы. Но был и верстачок, и был исправный инструмент: рубанок, ножовка, долота, стамески. Это все на воскресенье, это завтра он тут будет упражняться.
В бане сумрачно и неуютно пока, но банный терпкий, холодный запах разбавился уже запахом березовых поленьев — тонким, еле уловимым — это предвестье скорого праздника. Сердце Алеши нет-нет да и подмоет радость — подумает: «Сча-ас». Надо еще вымыть в бане: даже и этого не позволял делать Алеша жене — мыть. У него был заготовлен голичок, песочек в баночке. Алеша снял фуфайку, засучил рукава рубахи и пошел пластать, пошел драить. Все перемыл, все продрал голиком, окатил чистой водой и протер тряпкой. Тряпку ополоснул и повесил на сучок клена, клен рос рядом с баней. Ну, теперь можно и затопить, Алеша еще разок закурил. Посмотрел на хмурое небо, на унылый далекий горизонт, на деревню. Ни у кого еще баня не топилась. Потом будут, к вечеру, на скорую руку, кое-как, пых-пых. Будут глотать горький чад и париться, Напарится не напарится — угорит, придет, хлястнется на кровать, еле живой, и думает, это баня, Хэх.
Алеша бросил окурок, вдавил его сапогом в мокрую землю и пошел топить.
Поленья в каменке он клал, как и все кладут: два — так, одно так, поперек, а потом сверху. Но там — в той амбразуре-то, которая образуется-то,- там кладут обычно лучины, бумагу, керосином еще навадились теперь обливать,- там Алеша ничего не клал: то полено, которое клал поперек, он еще посередке ершил топором, и все, и потом эти заструги поджигал — загоралось. И вот это тоже очень волнующий момент — когда разгорается, Ах, славный момент!
Алеша присел на корточки перед каменкой и неотрывно смотрел, как огонь, сперва маленький, робкий, трепетный, все становится больше, все надежней. Алеша всегда много думал, глядя на огонь. Например: «Вот вы там хотите, чтобы все люди жили одинаково. Два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтоб люди прожили одинаково!» Или еще он сделал открытие: человек, помирая, в конце в самом,- так вдруг захочет жить, так обнадеется, так возрадуется какому-нибудь лекарству. Это знают. Но точно так и палка любая: догорая, так вдруг вспыхнет, так озарится вся, такую выкинет шапку огня, что диву даешься: откуда такая последняя сила?
Дрова хорошо разгорелись, теперь можно пойти чайку попить. Алеша умылся из рукомойника, вытерся и с легкой душой пошел в дом. Пока он занимался баней, ребятишки, один за одним, ушлепали в школу. Дверь Алеша слышал — то и дело хлопала, и скрипели воротца. Алеша любил детей, но никто бы никогда так не подумал, что он любит детей: он не показывал. Иногда он подолгу внимательно смотрел на какого-нибудь, и у него в груди ныло от любви и восторга. Он все изумлялся природе: из чего получился человек?! Ведь не из чего, из малой какой-то малости. Особенно он их любил, когда они были еще совсем маленькие, беспомощные. Вот уж, правда что, стебелек малый: давай цепляйся теперь изо всех силенок, карабкайся. Впереди много всякого будет — никаким умом вперед не скинешь. И они растут, карабкаются. Будь на то Алешина воля, он бы еще пятерых смастерил, но жена устала. Когда пили чай, поговорили с женой.
— Холодно как уж стало. Снег, гляди, выпадет,- сказала жена.
— И выпадет. Оно бы и ничего, выпал-то, на сырую землю.
— Кузьмовна заходила. Денег занять.
— Дала. До среды, говорит, а там, мол, за картошку получит.
— Ну и ладно.- Алеше нравилось, что у них можно, например, занять денег — все как-то повеселей в глаза людям смотришь. А то наладились: «Бесконвойный, Бесконвойный». Глупые.- Сколько попросила-то?
— Пятнадцать рублей. В среду, говорит, за картошку получим.
— Ну и ладно. Пойду продолжать.
Жена ничего не сказала на это, не сказала, что иди, мол, или еще чего в таком духе, но и другого чего тоже не сказала. А раньше, бывало, говорила, до ругани дело доходило: надо то сделать, надо это сделать — не день же целый баню топить! Алеша и тут не уступил ни на волос: в субботу только баня. Все. Гори все синим огнем! Пропади все пропадом! «Что мне, душу свою на куски порезать?!» — кричал тогда Алеша не своим голосом. И это испугало Таисью, жену. Дело в том, что старший брат Алеши, Иван, вот так-то застрелился. А довела тоже жена родная: тоже чего-то ругались, ругались, до того доругались, что брат Иван стал биться головой об стенку и приговаривать: «Да до каких же я пор буду мучиться-то?! До каких?! До каких?!» Дура жена вместо того, чтобы успокоить его, взяла да еще подъелдыкнула: «Давай, давай. Сильней! Ну-ка, лоб крепче или стенка?» Иван сгреб ружье. Жена брякнулась в обморок, а Иван полыхнул себе в грудь, Двое детей осталось. Тогда-то Таисью и предупредили: «Смотри. а то не в роду ли это у их». И Таисья отступилась.
Источник статьи: http://mir-knig.com/read_336985-1
А-ля Шукшин Банька
А-ля Шукшин: Банька
Каждую субботу Михаил топил баню. Это уже стало еженедельной традицией, когда утром, встав спозаранку, он бодро вскакивал с кровати, ставил чайник на плиту и, не умываясь, рысцой бежал к бане.
Сегодня суббота. Михаил бережно открыл скрипучую дверь и вошел в светлый предбанник. На полу валялись какие-то тряпки, в тазике стояла помутневшая вода. «Никак жинка стиралась давеча, — раздосадовано подумал он и хлопнул себя по коленям, — так все и бросила валятся, хозяйка! Ну, я тебе задам». Еще немного мысленно поругавшись, Михаил вошел в полутемную баню и остановился. На него пахнуло привычным, родным банным запахом, знакомым еще с детства. Немного почесав затылок и поразмыслив, он присел на лавку и выглянул в маленькое оконце. По двору расхаживал петух, важно потряхивая красным гребешком. Он то и дело скашивал один глаз в сторону, зорко поглядывая на окруживших его курочек. Петька был большой, мощный, перышки коричневые с переливом, одним словом, красавец. Он чувствовал себя во дворе повелителем, а куры его боялись и подчинялись беспрекословно. Михаил улыбнулся и сказал вслух:
— Сварю я из тебя, Петька, когда-нибудь суп!
Глубоко вдохнув застоявшийся запах прелого дерева, он невольно потянулся так, что захрустели кости. Михаил выразительно зевнул и окончательно проснулся.
— Что ж я сижу! — спохватился он. — Делов столько, а я еще даже чайку не попил. Величаво переступая своими короткими, кривыми ногами он пересек двор и вошел в дом. Разложив на столе вчерашнюю газету, Михаил неторопливо попивал горячий чай. Он громко причмокивал и шумно дул на кипяток.
— Отец, ты как бескультурный, ей-богу! — воскликнула вошедшая на кухню жена.
— И че тебе не нравится? — удивился Михаил, — сижу чай пью, никого не трогаю.
Жена тцыкнула, покачала головой и недовольно сказала:
— Ты что не можешь бесшумно чай пить?
— О те раз! — обиделся мужик, — пятьдесят лет молчала, а тут такое выдала!
— Да я тебе сотню раз на дню об этом говорю. Все, не заводись. Иди лучше баню топи.
Сказала, как отрезала.
Михаил молча бросил газету на подоконник, сполоснул свою кружку и вышел на улицу. На дворе догорало лето; наступал сентябрь. На темной зелени листвы появились крапинки желтого и красного. Как это ни печально, но тепло постепенно уходило, сменяясь более прохладным северным ветром. Солнце днем грело еще по-летнему, но утренние холода уже давали о себе знать. Слегка склонив голову, Михаил пошел к дровнику, ритмично размахивая руками. Он мелодично насвистывал что-то себе под нос и выбирал дровишки потоньше и посуше. Обязательно березовые — воздух от них в бане чист и здоров. Михаил неторопливо нёс поленья и аккуратно складывал их возле печки.
Любил Михаил баню топить. Особенно нравилось ему воду носить. Жена все время удивлялась, что хорошего-то, воду таскать, только руки натруждать. Ан нет, Михаил на колонку ходить любил, потому что был словоохотливым. Глядишь, соберется у колонки пару мужиков.
— Здорово, Михаил! — приветливо кричал сосед, завидев его с ведром в руке.
— Привет, — наигранно безразлично отвечал Михаил и неспеша подходил к колонке.
— Ты чего уже баню топишь?- спрашивал сосед.
— Топлю.
— Так ведь рано еще!
— Это тебе рано, а мне в самый раз, — крякал Михаил и подставлял свое ведро под ледяную струю. — Опять воды поналивали тут. Сейчас набегут гуси, будут тут плескаться.
— Да ладно тебе, Михаил, не ворчи, — перебивал его сосед.
— А че это я молчать должен? — заводился мужик, размахивая руками. — Я тут этих гусей гоняю целыми днями. Никакой гигиены! Вон, Галькины гуси тут нагадят, и вся грязь под землю идет. Мы ж потом эту воду пьем!
Заслышав громкоголосого Михаила, к колонке подходил другой сосед, помоложе. Он делал умное лицо, задумчиво чесал затылок и, подняв кверху палец, говорил:
— Вода-то по трубам течет, грязь туда не попадает.
— Еще как попадает! — не слушал его Михаил. Завязывался спор.
Так могли деревенские мужики часами рассуждать, спорить и даже говорить о политике, пока чья-нибудь жена не выскочит на улицу, не дождавшись воды.
Сходив раза четыре на колонку, Михаил наполнил флягу и железный бак холодной водой. Довольно потирая руки, он присел на корточки возле печки. Пару раз чиркнув спичкой, он поджег сухую березовую кору. Дрова в печке мгновенно вспыхнули и затрещали. Через пять минут баня наполнилась тонким запахом поленьев.
Стукнула входная дверь. В предбанник вошла жена.
— Уже затопил?
— Затопил.
— Так вродь рано еще, — нахмурилась жена.
— Да что вы сёдня заладили все: рано, рано! Самый раз! — ругнулся мужик.
Жена, не обращая внимания на крики мужа, спокойно спросила:
— Когда можно идти мыться?
Михаил в ту же секунду успокоился и, слегка прищуривая один глаз, прикидывал.
— Через час точно. А что?
— Да вон соседка приходила, просилась помыться.
— Вот деловые! — незло воскликнул Михаил. — Я тут воды таскаю, надрываюсь.
— Да не кипятись ты, — перебила его жена. — Они ведро воды принесут, да дров, сказали, захватят.
— Прямо! Позориться я буду еще. Скажут, Михаил воды зажал. Пусть не выдумывают.
Жена лишь пожала плечами — всё, мол, тебе не так. Она молча налила в ведро воды, насыпала туда немного стирального порошка и принялась мыть тазы и лавки. Михаил по-деловому засучил рукава, взял у жены из рук холщовую тряпку и сказал:
— Иди обед вари. Я тут сам справлюсь.
Он тщательно оттирал полы и лавки, пока старенькая банька не засияла чистотой. Мужик так старался, что здорово вспотел. Крупные капли пота выступили на его лбу, а лицо так раскраснелось, будто он не полы мыл, а в бане парился. Михаил довольно оглядел свою работу и вышел на улицу освежиться. Прохладный осенний ветер ударил ему в лицо и забрался за шиворот рубашки. Он обвевал Михаила со всех сторон, что тот не выдержал — поежился. Мужик присел на огромный чурбан возле бани и через пару минут почувствовал, что солнце все еще по-летнему греет и светит ярко, но не слепит глаза. Он поднял голову. «Скоро двенадцать», — по солнцу определил Михаил и мечтательно подумал: «Хорошо. Щас бы закурить еще». Но он не курил вот уже пятнадцать лет. Случалось, конечно, раз в два года, возьмет сигаретку у племянника, понюхает, пожует, поплюет, но прикурить так и не решится.
Михаил помнил, как он с пацанами после школы в лет, эдак, шестнадцать закурил. И курил он следующие шестнадцать лет добросовестно — не меньше пачки в день. Любил он курить по утрам, после еды, под водочку, за компанию, перед сном, от нервов, от нечего делать, перед баней, после бани. В конце концов, к сорока годам Михаил почувствовал в организме неприятные изменения. С утра вначале приходилось ему хорошенько прокашляться и только потом можно было спокойно пить чаек. Появилась одышка, порой воздуха не хватало при физической работе, в общем, налицо был ярко выраженный бронхит курильщика. Да и сердечко стало пошаливать, пульс резко участился. А болезни сердца Михаил страсть как боялся. Тут еще жена неустанно пилила, что за шестнадцать лет он прокурил в аккурат двухкомнатную квартиру. Так Михаил, собравшись с мыслями, решил бросить курить.
Кое-что в этой жизни дается легко, но вот бросить курить — через страдания. В общем, верна древняя мудрость: кто хочет что-нибудь сделать – ищет способ, кто не хочет – находит причину. И Михаил нашел способ, вернее, теща помогла. Она работала в аптеке и еще увлекалась народными средствами. Прописала ему какие-то витамины, мол, их пьешь и курить не охота, приготовила различных настоек и еще заставляла раз в день чайную ложку меда съедать на голодный желудок. С тех самых пор Михаил не курит, но и мед не ест.
— Самое главное, — поучает теперь он всех курильщиков-соседей и родственников, — пережить первый месяц. Потом три месяца. Но понимание важности и значимости содеянного придет лишь. — Михаил хитро улыбался, поднимал кверху указательный палец и тихонечко добавлял: — через год! Но лично я сам себе по-честному признался, что бросил курить, ну, что курить я больше совсем не хочу, лишь года через три…
Пока он так раздумывал, сидя на пенечке, вода во фляге уже хорошо нагрелась и зашипела, выплескиваясь прямо на каменку. Михаил вошел в баньку, взял ковш и горячей водой обдал стены, лавки и пол. «Хороша» — еще раз отметил Михаил и заглянул в печку. Дрова хорошо горели. Сегодня тихий день, нет никакого ветра, и баня его топится согласно и мирно. Осталось теперь только еще дровишек подкинуть и березовый веник запарить, а это целая наука.
У Михаила в дровнике по стенам весели заготовленные прошлогодние веники, а на навесе под самой крышей сушились веники нынешнего года. В начале лета он ездил на мотоцикле в лес и выбирал самую красивую молодую березку, плакучую или кудрявую, которая росла возле воды. Веники из молодой березы были особенно гибкими и прочными, у нее более мягкий лист — слегка бархатистый на ощуп. Выбрав самый густой веник, Михаил подержал его немного над раскаленной печкой. Листья расправились, стали ярко-зелеными, а ветки гибкими. По бане пошел едва уловимый душистый запах. Михаил слегка встряхнул веник, сложил аккуратно в тазик, плеснул горячей воды и накрыл сверху другим тазом. Через полчаса веник будет готов.
— Жена, приготовь-ка мне белье! — крикнул Михаил, входя в дом.
— Мыться уже пойдешь?
— Первый пар – мой!
Любил он на первый пар мыться, именно тогда банька самая чистая, а печка — самая горячая.
Взяв подмышку свежее белье, Михаил, как бы невзначай, бросил:
— Ты сходи-ка, мать, в магазин. Купи мне пива охлажденного, а себе соку «Дюшесу». После баньки жажду утолить больно хочется!
Источник статьи: http://proza.ru/2011/07/31/29
