Бабушка решила сходить с соседом в баню
Как-то сидя долгими зимними вечерами Алёнка попросила бабушку рассказать что-нибудь памятное из их с дедом долгой семейной жизни. Бабушка сначала отмахивалась, но потом сдалась и начала свой рассказ:
«На старость лет дед умом съехал. Да и не совсем старые-то мы с ним были. Правильно люди молвят: «Седина в бороду-бес в ребро». А энтот прыщ под пупком вона чего удумал. Как самогонки переберёт, так сразу к калитке бежит. И ждёт бабку какую-нибудь. А какие они у нас есть? Али знакомые, аль подруги. А мой охламон подпускал их поближе и атаковал из-за куста сирени. Подруги-то под ноги смотрят, а не по сторонам пасть разеЮт. А он выпрыгнет, напугает до слабины между ног, а потом подойдёт и скажет вкрадчиво: -«Мадам, я сомлЕвши от Вашего вида. Разрешите Вас зажать». Выучилси на войне манерам. И идёт вперёд нахрапом. Те прям в пыль и садились. Ни одна не устояла. Во как! Слабы коленки-то. Да и передок тоже. Такое давление враз. Это я ко всему привычная. Некоторые верещали так, что соседские собаки в будки забивались и там визжали. А потом бабки, после энтих случАев, ко мне шли и жаловались. Не поверишь, даже очередь пару раз у калитки видела.
Я поначалу деду в тык давала. А толку то. Попробуй яво без вил возьми. Не получится! И решила я с другого края зайтить. Ну думаю, козюлька бычья, будет тебе отпор сокрушительный. И в двух словах подругам мысли свои обтесала. Те гривами жидкими затрясли и согласились.
В тот день деду кобылу в колхозе выделили для распашки картошки в поле. Дед с утра собралси и ушёл. А бабульки мои, приятеля яво, Ивана, к себе по очереди зазывали по причинам надуманным. И каждая по две-три стопки наливала. К моему -то двору они яво на полусогнутых уже подводили. А я ж тоже уже готовая. Стол в саду накрыт. Иван-то уже ничего не спрашивал. Ещё махнул две рюмахи и кланИться начал. Мы с подругами его подхватили и в баню попёрли. На лавку закинули и ждём. Одна к полю пошла за дедом моим сечь. А меня чего-то в дрожь начало кидать. Ну я для смелости сразу полстакана в себя и опрокинула. Мозги сразу расквасились. Весело стало, на ржачь пробило. А тут бабка бежит-дед возвращается.
Как дед калиткой загремел, я в рубахе нижней в таз ноги опустила, ковш в руки ухватило, да как зевну во всё рыло! Это чтоб внимание привлечь. Переборщила я с зевком маленько. Петух, меня заслышав, с курицы спрыгнул, дела не доделав. Я потом неделю яиц ждала. А дед поначалу замер, а потом со всех ног к бане кинулся. А там я, пьяная еле в тазу стою. Дед в баню. А подруги-то чё удумали! Они, пока я готовилась, Ваньку досуха раздели. Одни часы на ём остались и крест нательный. Лежит, спит и чмокает. Дед из бани выскочил и за косу схватился. Хорошо бабки за углом бани скопились. Удержали его и про прикол обтяпали. Дед на меня, пьяную глянул и похоже поверил. Подруги Ваньку нарядили как получится и уволокли. А дед даже пить не стал. Всё сидел репу чесал. После энтого случАя он остепенился маленько. Ненадолго правда, но дал мне передЫх. И на том спасибо».
К концу рассказа у Алёнки уже не было сил держаться за живот. Она с открытым ртом лежала на лавке и беззвучно тряслась от смеха.
Поставлю свечу за здравие, если подпишитесь на канал
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/urii/babushka-reshila-shodit-s-sosedom-v-baniu-5e9af8c1a0e2262e8eead69d
Кто-то купает женщин, моется с ними в бане
Кто-то купает женщин – моется с ними в бане,
Кто-то на знойном пляже спину красотке трёт.
Я искупал бабусю в цинковой ржавой «ванне» –
Любят у нас в России мыться под Новый Год…
Бабушка стала слабой – еле залезла в ванну,
В ванне на табуретку села ко мне спиной.
Парень купает бабку – как-то всё это странно,
Что уж теперь поделать? Ей тяжело одной.
Я не бросаю близких… я, у семьи – заложник…
Женщин не стало в доме, некому искупать.
Хоть и – райцентр, но плохо жизнь расписал «художник» –
Можно в грязи подохнуть, как говорила мать.
Так и случилось с мамой: лишь поломала руку –
Кости сложить – и то ведь – здесь не нашлось врача.
Даже представить трудно… им бы такое, сукам:
В очередь – с переломом… дать бы им – палачам…
Кто головой подумал? Кто в медицинской карте
Вычитал о болезнях, что угнетали мать?
Был организм ослаблен… но подошли стандартно –
В очередь записали, и приказали ждать.
Так и «сгорела» мама – быстро, за три недели,
Даже «сорвало крышу» – чуть не сошла с ума.
Вот бы «попарить» так же, чтобы всю жизнь потели,
Тех, кто всех нас заставил, в жизни хлебнуть дерьма.
Мы-то себя отмоем, лишь на душе осадок –
Горько, обидно очень мне за свою страну!
Жизни цена – копейка! Души пришли в упадок!
Даже уже не дуру трудно найти жену.
Впрочем, жена б не стала парить чужую бабку,
Жёны сейчас крутые, с «шашками наголо».
Кланяться всяким тварям я не снимаю шапку…
В общем, моей бабусе с внуками повезло.
Кормим, даём лекарства, моем, горшки выносим –
Дня через три, стабильно – комната вся в говне…
Ну, ничего… потерпим… бабушку мы не бросим…
Жалко – стареем с братом… брату – работы нет…
Брат – гениальный малый, мог бы науку двигать,
Я закопал таланты тоже свои в земле.
Так и живём, как дети, можно сказать – «индиго»…
Два капитана – правим вместе на «корабле».
«Все от винта…» – как пелось в песне у Башлачёва,
Бабушка искупалась, бабушка хочет есть.
Банный сезон окончен в этом году… а – в новом
Скоро опять начнётся… Господи, даждь нам днесь.
Источник статьи: http://stihi.ru/2012/12/30/6026
Ступени возмужания. повесть гл. 1
Случай раннего детства, пожалуй, навсегда остался в моей памяти. Несмотря на то, что было мне всего пять лет, я его запомнил.
Мы с матерью пошли мыться в благоустройку к знакомым, поскольку в доме, где жили, не имелось горячей воды. Не знаю, почему, но никого кроме нас в квартире не было. Мама забыла взять мыло и крикнула мне из ванны. Я открыл дверь. Странно, я почти ничего не помню из того времени, а это помню. В ванной стоял пар, окутанная им мать, голая, мокрые волосы — она носила клубок и распущенными они у нее были длинными и пышными. Одна её рука закрывала грудь, а другая промежность, из-под ладони выглядывал темный кудрявый уголок…
Всего несколько секунд. Я положил мыло на раковину и выбежал, но эта картина навсегда осталась со мной.
Сказать, что я вижу сейчас её как женщину, думаю, — нет. Она моя мама! Ею и осталась навсегда. Но все же я не могу сказать и то, что эта картина меня не возбуждала потом, когда у меня появился интерес к противоположному полу. Иногда в подростковых мечтах она представала перед моим взором и вызывала эрекцию.
Впрочем, в то время эрекцию вызывало буквально все даже поездка в автобусе.
Лет в восемь, мы, с другом-одногодкой, увидели, за сараями, — рядом с уличным туалетом, не успевшую добежать девочку. Соседка, на год младше нас, писала прямо у дверей. Созрела идея обследовать. Конечно, никакого сексуального желания, ни я, ни мой друг тогда не испытывали. Это был очередной мальчишеский эксперимент на познавания всего и вся. Девочку мы заманили конфетами. Друг жил с бабушкой и родители откупались от него коробками конфет, на то время кошмарный дефицит. Привели к нему, — бабушки дома не было. После долгих уговоров и, наверное, двухсот грамм конфет, девочка согласилась раздеться.
Возможно, я бы и не запомнил этот эпизод, поскольку, на даче — у соседей, часто бегала голенькая дочка ни на много меньше. В общем, чем отличается мальчик от девочки, я уже видел, не так близко, но видел. Но она стала снимать не платье, — коротенькое, как тогда ходили все девочки, а трусики и вот это ощущение, что перед тобой девочка и ты знаешь: на ней нет трусиков, я запомнил.
Потом было самое тщательное исследование. Пока она лопала конфеты, мы с другом изучили промежность девочки полностью. Раскрывали половые губы, совали туда пальцы и нос. Друг даже пытался собезьянничать половой акт, — где он его увидел, живя у бабушки?
Писичка девочки, так как она недавно пописала, пахла мочой и видимо от нашего рьяного изыскания, она сикнула снова. Все мои пальцы были в моче, и рецепторы носа от этого запаха отходили потом дня два. Если честно, то мне это тогда не понравилось и, на какое-то время, я совсем потерял интерес к девочкам. Точно так же, как однажды, примерно в том же возрасте, перекурил — три пачки за два часа на троих друзей, и не мог смотреть на сигареты до армии.
После осмотра и последней конфеты из коробки, девочка с нами заигралась в какую-то игру и забыла у моего друга трусики, а его бабушка нашла. Девочку после долго не выпускали на улицу, мой друг честно отстоял в углу три часа, а я оказался в стороне — меня не выдали. От этого мне стало еще хуже. Осадок долго точил меня червем и не давал совести покоя.
Исключив девчонок из своего круга общения, я про них забыл, но постепенно природа брала свое. У нас во дворе было повальное увлечение пластилином, мы лепили из него солдатиков, танки, самолеты. В десять лет читал я с великой ленью и предпочитал в книгах картинки. И вот однажды, я увидел в энциклопедии скульптуру Афродиты и затаился желанием ее вылепить, но не просто так, а с открытым влагалищем. Конечно, получилось у меня не очень — нечто дикокаменное без лица и ног. Высотой моя Венера получилась сантиметров десять, но влагалище я вылепил досконально, — взял иглу и разделил промежность на половые губы.
Наверное, потому что промежность девочки меня не очень впечатлила, вспомнив прикрытый ладонью лобок матери, я налепил волосы. Старался как можно тоньше, но они все равно напоминали змеевидные локоны Горгоны. И это меня не удовлетворило в творчестве! Тогда я взял карандаш и углубил заточенный грифель. Получилось нечто вроде возбужденного женского органа. Откуда я это взял? Не помню. Довольный своим произведением искусства, я стянул с себя трусы и приложил то, что сотворил к писюну и он вдруг увеличился. Может, это было и не в первый раз — какие-то зачатки эрекции, но этот случай я запомнил.
Я положил свою Афродиту с собой в постель. Хорошо, что когда утром меня в школу разбудила мать — это уже был просто бесформенный кусок пластилина. Получив нагоняя за грязь под одеялом, я отправился в школу, рассказать другу о ночном приключении с греческой богиней любви.
До первого полноценного оргазма было еще целых три года, которые пролетели в краевых сражениях и вовсе не рыцаря за честь дамы сердца.
Мне исполнилось полных тринадцать, почти четырнадцать, как я всегда уточнял, если разговор заходил о моем возрасте. Я вытянулся в долговязого юнца. Близилось лето, и меня готовили к очередной отправке в деревню. Под Тобольском жили мой прадед, то ли троюродный, то ли четвероюродный, — лет под девяносто, и тетка, самая младшая его дочь, которой было тогда около сорока. Вот к ним во владения меня и собирались сослать до сентября.
Жили мои дальние родственники, можно сказать, отшельниками. Дед служил лесником в таежной глубинке на берегах Иртыша, а поскольку было ему тогда под девяносто, то на должности оформлена была его младшая дочь, из коренного населения Манси.
Мать тетки была рождена от заезжего промысловика, а, в свою очередь, с ней, перед самой войной, и прижил дочь мой дед. Для народа Манси ничего удивительного в том не было, да и, по большому счету, сейчас нет. В общем, город, тобольский интернат, ей пришлись не по душе, и она приехала в тайгу к уже тогда почти семидесятилетнему отцу, как только ей рассказали о нем родичи.
Мировоззрение этой женщины отличалось от общепринятого, и сегодня, изучив обычаи и традиции коренных народов Севера и Сибири, я могу сказать, что, возможно, она была деду не только дочерью, но и женой…
Нет не правильно. Тетка была ему дочерью, но в широких понятиях Манси.
Как и все дети от смешенной крови, в молодости она была красивая, словно куколка, а с возрастом начали проявляться черты Севера, в общем миловидная и приятная. По приезду в первый раз, когда я ее увидел — невысокой, коренастенькой, крепко сбитой, с малой формой груди, она мне сразу понравилась радушием и насмешила некоторой суетливостью. Степенный дед приложил ее метания крепким словцом, словно придавил. Дальше меж мной и тетей все пошло равномерно без скачков счастливой встречи.
Не знаю, почему у тетки не было детей, но их не было. С дедом они жили вдвоем. Несмотря на глушь, она была умной, начитанной женщиной. В доме деда имелась тщательно подобранная библиотека, как я потом узнал, когда-то он был офицером, служил в пластунском батальоне Его Императорского Высочества и даже в тайге без книг не представлял своего бытия. В общем, тетка была такая амазонка двадцатого века, и стреляла метко, и о Ромео и Джульетте могла мне поведать в ролях.
Первый раз я к ним приезжал, точнее меня привез к ним мой отец, в одиннадцать лет. Дом большой рубленый с крытым двором, где хозяйничал огромный волкодав — помесь волка и собаки с зелеными огоньками глаз. Мы быстро подружились. Я его прикормил ватрушками, он их, не жуя, сглатывал налету.
С собакой мы бегали на пляж, — пустынный плес на Иртыше, с дедом собирали грибы, косили сено, а с теткой ходили по ягоды. Правда всего пару раз, поскольку она сильно ругалась, если я, подобрав одну ягоду, не заметил и потоптал десяток.
Ничего особенного в то первое лето, в плане сексуальности, у меня не было, не считая, что в бане я парился вместе с теткой, но она была в рубахе. Если через мокрую ткань там что-то и проглядывало, — если честно, в одиннадцать лет меня мало интересовало. Вокруг было столько много интересного, что я забыл напрочь о своих экспериментах с пластилином.
После меня, обычно, в баню шел дед, он никогда не мылся со мной. Только уже на раскаленную каменку. Однажды, после того как тетка меня безбожно отхлестала березовым веником и осталась в бане с дедом, — его она тоже скребла и хлестала часа два не меньше, я увидел вывешенную во дворе мокрую рубаху.
Конечно, у тетки была не одна рубаха, но сейчас я думаю, что перед дедом она не стеснялась. Да и выдержать тот пар, что тетка нагоняла деду, в рубахе было просто не возможно…
Мое сознание еще было девственным, но как человечек сугубо городской культуры, после бани я сразу требовал от тетки плавки из своего чемодана. Она с улыбкой выдавала мне трусы, что привезла для меня из города. Я сначала сопротивлялся, но потом сдался, поскольку дед из бани выходил в длинной рубахе, из-под которой были видны его жилистые старческие ноги. Трусов он летом вообще не носил, надевал лишь сшитые теткой холщевые порты — просторные штаны на завязке, и рубаху.
Так я и ходил в трусах во дворе, а в плавках бегал с волкодавом на плес. Намеки тетки, что в округе на несколько километром кроме меня, ее, деда и собаки с живностью никого нет, я игнорировал.
Ближе к школе меня забрал домой отец, а вот зимой ко мне начали приходить воспоминания на тему: как я провел лето, окрашиваясь в эротические тона.
Часто передо мной рисовалась картина, будто бы тетка прошла мимо моей кровати голой, посмотрела в мою сторону, томным дыханием всколыхнув грудь.
Вставала она рано в пять, а то и раньше, — подоить корову, покормить пернатую живность и т.д. Растопить русскую печь. Во дворе стояла газ-плита, но архаичный дед ее не признавал, — еду тетка готовила только в печи. До сих пор не могу сказать с полной уверенностью, было ли это на самом деле или виденья тетки обнаженной в утренних заботах, результат гормональных изменений в моем организме. Выдаваемый за правду сон, причем уже дома, зимой, с ощущениями неудобства в плавках.
К весне мои воспоминания вперемешку с ведениями настолько стали реальными, что я частенько просыпался с последствиями. Наблюдая при стирке за моими ночными поллюциями, мать начала настаивать на трусах. В то время, в эпоху всеобщего помешательства на нейлоне, для меня это было немыслимо. Но воспоминания о деде и тетке, я согласился. Трусы дали мне больше свободы и поллюции временно прекратились или почти прекратились.
Летом я мечтал вернуться к деду. Меня тянуло в эту загадочную глушь, где буквально все было по-другому, но родители получили отпуск летом и мы всей семьей поехали в Киев, где у нас тоже были родственники. Зимой я уже сильно заскучал, по деду, тетке, волкодаву и с весны начал просится к ним.
Мать мне добыла путевку в какой-то престижный пионерский лагерь, но я заявил, что поеду только к деду и в знак протеста снова начал носить нейлоновые плавки, — поскольку в пионерлагере, пацаны старшей группы в трусах не ходят. В результате моего демарша, менять мне их пришлось каждое утро. Так как о мастурбации я еще не узнал, мой повзрослевший организм справлялся с проблемой сам, и довольно активно.
Перевалив за сорок, я могу предположить, что проблема моих юношеских поллюций не могла быть не замеченной матерью, но вот как натолкнуть меня на выход из такого положения, она не знала. И в самом деле, должен же я был как-то сам дойти до мастурбации, но этого почему-то не происходило. Это сегодня мальчишки могут говорить об этом друг с другом или родители могут рассказать, — подсунуть соответствующую информацию через инет, в книге и т.д., а тогда это было великим табу, о котором все знали и, в то же время, молчали. Посоветовавшись с матерью, отец решил отвести меня к деду, — на природе я быстрей найду выход сам…
До дедовских владений, — от конечной рейсового автобуса из Тобольска, было еще километров сто, которые мы со встретившей меня теткой преодолели на уазике местного лесхоза. Отец не поехал с нами, вернулся в Тобольск — в поезд и домой, поджимали отгулы.
Трясло нас по ухабам добро, а так как я был в плавках еще с поезда, — мы с отцом ехали в плацкарте и трусы бы я не надел даже под страхом смерти, — то, и вытрясло с меня некое количество спермы, как через края переполненного сосуда.
По прибытию, как обычно — баня. Пока тетка хлопотала, её растапливая, я немного поиграл с волкодавом и пошел в удобства на улице.
К своему удивлению, когда я отогнул край плавок, то на крайней плоти обнаружил обилие склизкой массы. Какой она была, сквозь пробивающиеся в щели солнечные лучи увидеть было сложно, но то, что масса липкая, тягучая, говорило мне — это совсем не моча! Я автоматически измазал в ней палец и понюхал. Пахло чем-то терпким или пряным.
Совсем незадолго до этого, я с другом баловался импортной зажигалкой. Как-то у меня получилось, — долго горевшая, нагретая зажигалка зацепилась за внешнюю сторону кисти. Обжигаясь, я дернулся и содрал первый слой кожи, рана, с небольшой неправильный квадрат, быстро наполнилась сукровицей. То, что я обнаружил у себя в плавках, было очень похожим по запаху и имело такую же липкость. Я всерьез подумал, не припалил ли кончик в уазике?
Три вопроса терзали меня: чем? как? и почему не больно? С ними я и побежал в большую комнату рубленой пятистенки. Стянул в своей комнате плавки, чтобы убедится, что мое отличие от девочки еще на месте, а не содралось, словно на руке кожа.
Стоявшего в оторопи, в рубашке на голый зад, меня и нашла тетя.
— Решил переодеться? — спросила она.
— Да, — ответил я, держа в руках мокрые плавки.
— Давай, — протянула она руку, — как попаришься, сразу и постираю, чтобы зазря воду не греть.
Мне ничего не оставалось, как отдать плавки со следами спермы. Слова: сам, постираю, она бы просто не поняла. Мне не хотелось вызвать спор и заострить на этом внимание, да, если честно, то я вообще не соображал что говорю, делаю. Наверное, нечто подобное испытывает девушка при первых месячных.
Я старался не поворачиваться. Тетя сама подошла и взяла у меня плавки. Краем глаза в зеркало комнаты я увидел ее улыбку. Она была мимолетной.
Тетя вобрала в руку мои плавки, — чувствуя их влагу, и кивнув на стул, положенные к моему приезду трусы, сказала:
— Надевай, Хотела после бани выдать, но ты же в рубашке по двору не пойдешь. Или пойдешь? Помоешься, а там и наденешь чистое.
В баню я пошел в трусах. Мне так было страшно оказался без них. И не потому, что я стеснялся. Мне было не до того, в мозгу билась мысль: что же у меня там произошло? Пока я дошел до бани, то ли от мыслей, то ли от того, что я так и не вытерся, на них появилась пятнышко.
Тетя увидела и ласково так проворчала:
— Говорила же! Ладно, все равно стирать…
Случай раннего детства, пожалуй, навсегда остался в моей памяти. Несмотря на то, что было мне всего пять лет, я его запомнил.
Мы с матерью пошли мыться в благоустройку к знакомым, поскольку в доме, где жили, не имелось горячей воды. Не знаю, почему, но никого кроме нас в квартире не было. Мама забыла взять мыло и крикнула мне из ванны. Я открыл дверь. Странно, я почти ничего не помню из того времени, а это помню. В ванной стоял пар, окутанная им мать, голая, мокрые волосы — она носила клубок и распущенными они у нее были длинными и пышными. Одна её рука закрывала грудь, а другая промежность, из-под ладони выглядывал темный кудрявый уголок…
Всего несколько секунд. Я положил мыло на раковину и выбежал, но эта картина навсегда осталась со мной.
Сказать, что я вижу сейчас её как женщину, думаю, — нет. Она моя мама! Ею и осталась навсегда. Но все же я не могу сказать и то, что эта картина меня не возбуждала потом, когда у меня появился интерес к противоположному полу. Иногда в подростковых мечтах она представала перед моим взором и вызывала эрекцию.
Впрочем, в то время эрекцию вызывало буквально все даже поездка в автобусе.
Лет в восемь, мы, с другом-одногодкой, увидели, за сараями, — рядом с уличным туалетом, не успевшую добежать девочку. Соседка, на год младше нас, писала прямо у дверей. Созрела идея обследовать. Конечно, никакого сексуального желания, ни я, ни мой друг тогда не испытывали. Это был очередной мальчишеский эксперимент на познавания всего и вся. Девочку мы заманили конфетами. Друг жил с бабушкой и родители откупались от него коробками конфет, на то время кошмарный дефицит. Привели к нему, — бабушки дома не было. После долгих уговоров и, наверное, двухсот грамм конфет, девочка согласилась раздеться.
Возможно, я бы и не запомнил этот эпизод, поскольку, на даче — у соседей, часто бегала голенькая дочка ни на много меньше. В общем, чем отличается мальчик от девочки, я уже видел, не так близко, но видел. Но она стала снимать не платье, — коротенькое, как тогда ходили все девочки, а трусики и вот это ощущение, что перед тобой девочка и ты знаешь: на ней нет трусиков, я запомнил.
Потом было самое тщательное исследование. Пока она лопала конфеты, мы с другом изучили промежность девочки полностью. Раскрывали половые губы, совали туда пальцы и нос. Друг даже пытался собезьянничать половой акт, — где он его увидел, живя у бабушки?
Писичка девочки, так как она недавно пописала, пахла мочой и видимо от нашего рьяного изыскания, она сикнула снова. Все мои пальцы были в моче, и рецепторы носа от этого запаха отходили потом дня два. Если честно, то мне это тогда не понравилось и, на какое-то время, я совсем потерял интерес к девочкам. Точно так же, как однажды, примерно в том же возрасте, перекурил — три пачки за два часа на троих друзей, и не мог смотреть на сигареты до армии.
После осмотра и последней конфеты из коробки, девочка с нами заигралась в какую-то игру и забыла у моего друга трусики, а его бабушка нашла. Девочку после долго не выпускали на улицу, мой друг честно отстоял в углу три часа, а я оказался в стороне — меня не выдали. От этого мне стало еще хуже. Осадок долго точил меня червем и не давал совести покоя.
Исключив девчонок из своего круга общения, я про них забыл, но постепенно природа брала свое. У нас во дворе было повальное увлечение пластилином, мы лепили из него солдатиков, танки, самолеты. В десять лет читал я с великой ленью и предпочитал в книгах картинки. И вот однажды, я увидел в энциклопедии скульптуру Афродиты и затаился желанием ее вылепить, но не просто так, а с открытым влагалищем. Конечно, получилось у меня не очень — нечто дикокаменное без лица и ног. Высотой моя Венера получилась сантиметров десять, но влагалище я вылепил досконально, — взял иглу и разделил промежность на половые губы.
Наверное, потому что промежность девочки меня не очень впечатлила, вспомнив прикрытый ладонью лобок матери, я налепил волосы. Старался как можно тоньше, но они все равно напоминали змеевидные локоны Горгоны. И это меня не удовлетворило в творчестве! Тогда я взял карандаш и углубил заточенный грифель. Получилось нечто вроде возбужденного женского органа. Откуда я это взял? Не помню. Довольный своим произведением искусства, я стянул с себя трусы и приложил то, что сотворил к писюну и он вдруг увеличился. Может, это было и не в первый раз — какие-то зачатки эрекции, но этот случай я запомнил.
Я положил свою Афродиту с собой в постель. Хорошо, что когда утром меня в школу разбудила мать — это уже был просто бесформенный кусок пластилина. Получив нагоняя за грязь под одеялом, я отправился в школу, рассказать другу о ночном приключении с греческой богиней любви.
До первого полноценного оргазма было еще целых три года, которые пролетели в краевых сражениях и вовсе не рыцаря за честь дамы сердца.
Мне исполнилось полных тринадцать, почти четырнадцать, как я всегда уточнял, если разговор заходил о моем возрасте. Я вытянулся в долговязого юнца. Близилось лето, и меня готовили к очередной отправке в деревню. Под Тобольском жили мой прадед, то ли троюродный, то ли четвероюродный, — лет под девяносто, и тетка, самая младшая его дочь, которой было тогда около сорока. Вот к ним во владения меня и собирались сослать до сентября.
Жили мои дальние родственники, можно сказать, отшельниками. Дед служил лесником в таежной глубинке на берегах Иртыша, а поскольку было ему тогда под девяносто, то на должности оформлена была его младшая дочь, из коренного населения Манси.
Мать тетки была рождена от заезжего промысловика, а, в свою очередь, с ней, перед самой войной, и прижил дочь мой дед. Для народа Манси ничего удивительного в том не было, да и, по большому счету, сейчас нет. В общем, город, тобольский интернат, ей пришлись не по душе, и она приехала в тайгу к уже тогда почти семидесятилетнему отцу, как только ей рассказали о нем родичи.
Мировоззрение этой женщины отличалось от общепринятого, и сегодня, изучив обычаи и традиции коренных народов Севера и Сибири, я могу сказать, что, возможно, она была деду не только дочерью, но и женой…
Нет не правильно. Тетка была ему дочерью, но в широких понятиях Манси.
Как и все дети от смешенной крови, в молодости она была красивая, словно куколка, а с возрастом начали проявляться черты Севера, в общем миловидная и приятная. По приезду в первый раз, когда я ее увидел — невысокой, коренастенькой, крепко сбитой, с малой формой груди, она мне сразу понравилась радушием и насмешила некоторой суетливостью. Степенный дед приложил ее метания крепким словцом, словно придавил. Дальше меж мной и тетей все пошло равномерно без скачков счастливой встречи.
Не знаю, почему у тетки не было детей, но их не было. С дедом они жили вдвоем. Несмотря на глушь, она была умной, начитанной женщиной. В доме деда имелась тщательно подобранная библиотека, как я потом узнал, когда-то он был офицером, служил в пластунском батальоне Его Императорского Высочества и даже в тайге без книг не представлял своего бытия. В общем, тетка была такая амазонка двадцатого века, и стреляла метко, и о Ромео и Джульетте могла мне поведать в ролях.
Первый раз я к ним приезжал, точнее меня привез к ним мой отец, в одиннадцать лет. Дом большой рубленый с крытым двором, где хозяйничал огромный волкодав — помесь волка и собаки с зелеными огоньками глаз. Мы быстро подружились. Я его прикормил ватрушками, он их, не жуя, сглатывал налету.
С собакой мы бегали на пляж, — пустынный плес на Иртыше, с дедом собирали грибы, косили сено, а с теткой ходили по ягоды. Правда всего пару раз, поскольку она сильно ругалась, если я, подобрав одну ягоду, не заметил и потоптал десяток.
Ничего особенного в то первое лето, в плане сексуальности, у меня не было, не считая, что в бане я парился вместе с теткой, но она была в рубахе. Если через мокрую ткань там что-то и проглядывало, — если честно, в одиннадцать лет меня мало интересовало. Вокруг было столько много интересного, что я забыл напрочь о своих экспериментах с пластилином.
После меня, обычно, в баню шел дед, он никогда не мылся со мной. Только уже на раскаленную каменку. Однажды, после того как тетка меня безбожно отхлестала березовым веником и осталась в бане с дедом, — его она тоже скребла и хлестала часа два не меньше, я увидел вывешенную во дворе мокрую рубаху.
Конечно, у тетки была не одна рубаха, но сейчас я думаю, что перед дедом она не стеснялась. Да и выдержать тот пар, что тетка нагоняла деду, в рубахе было просто не возможно…
Мое сознание еще было девственным, но как человечек сугубо городской культуры, после бани я сразу требовал от тетки плавки из своего чемодана. Она с улыбкой выдавала мне трусы, что привезла для меня из города. Я сначала сопротивлялся, но потом сдался, поскольку дед из бани выходил в длинной рубахе, из-под которой были видны его жилистые старческие ноги. Трусов он летом вообще не носил, надевал лишь сшитые теткой холщевые порты — просторные штаны на завязке, и рубаху.
Так я и ходил в трусах во дворе, а в плавках бегал с волкодавом на плес. Намеки тетки, что в округе на несколько километром кроме меня, ее, деда и собаки с живностью никого нет, я игнорировал.
Ближе к школе меня забрал домой отец, а вот зимой ко мне начали приходить воспоминания на тему: как я провел лето, окрашиваясь в эротические тона.
Часто передо мной рисовалась картина, будто бы тетка прошла мимо моей кровати голой, посмотрела в мою сторону, томным дыханием всколыхнув грудь.
Вставала она рано в пять, а то и раньше, — подоить корову, покормить пернатую живность и т.д. Растопить русскую печь. Во дворе стояла газ-плита, но архаичный дед ее не признавал, — еду тетка готовила только в печи. До сих пор не могу сказать с полной уверенностью, было ли это на самом деле или виденья тетки обнаженной в утренних заботах, результат гормональных изменений в моем организме. Выдаваемый за правду сон, причем уже дома, зимой, с ощущениями неудобства в плавках.
К весне мои воспоминания вперемешку с ведениями настолько стали реальными, что я частенько просыпался с последствиями. Наблюдая при стирке за моими ночными поллюциями, мать начала настаивать на трусах. В то время, в эпоху всеобщего помешательства на нейлоне, для меня это было немыслимо. Но воспоминания о деде и тетке, я согласился. Трусы дали мне больше свободы и поллюции временно прекратились или почти прекратились.
Летом я мечтал вернуться к деду. Меня тянуло в эту загадочную глушь, где буквально все было по-другому, но родители получили отпуск летом и мы всей семьей поехали в Киев, где у нас тоже были родственники. Зимой я уже сильно заскучал, по деду, тетке, волкодаву и с весны начал просится к ним.
Мать мне добыла путевку в какой-то престижный пионерский лагерь, но я заявил, что поеду только к деду и в знак протеста снова начал носить нейлоновые плавки, — поскольку в пионерлагере, пацаны старшей группы в трусах не ходят. В результате моего демарша, менять мне их пришлось каждое утро. Так как о мастурбации я еще не узнал, мой повзрослевший организм справлялся с проблемой сам, и довольно активно.
Перевалив за сорок, я могу предположить, что проблема моих юношеских поллюций не могла быть не замеченной матерью, но вот как натолкнуть меня на выход из такого положения, она не знала. И в самом деле, должен же я был как-то сам дойти до мастурбации, но этого почему-то не происходило. Это сегодня мальчишки могут говорить об этом друг с другом или родители могут рассказать, — подсунуть соответствующую информацию через инет, в книге и т.д., а тогда это было великим табу, о котором все знали и, в то же время, молчали. Посоветовавшись с матерью, отец решил отвести меня к деду, — на природе я быстрей найду выход сам…
До дедовских владений, — от конечной рейсового автобуса из Тобольска, было еще километров сто, которые мы со встретившей меня теткой преодолели на уазике местного лесхоза. Отец не поехал с нами, вернулся в Тобольск — в поезд и домой, поджимали отгулы.
Трясло нас по ухабам добро, а так как я был в плавках еще с поезда, — мы с отцом ехали в плацкарте и трусы бы я не надел даже под страхом смерти, — то, и вытрясло с меня некое количество спермы, как через края переполненного сосуда.
По прибытию, как обычно — баня. Пока тетка хлопотала, её растапливая, я немного поиграл с волкодавом и пошел в удобства на улице.
К своему удивлению, когда я отогнул край плавок, то на крайней плоти обнаружил обилие склизкой массы. Какой она была, сквозь пробивающиеся в щели солнечные лучи увидеть было сложно, но то, что масса липкая, тягучая, говорило мне — это совсем не моча! Я автоматически измазал в ней палец и понюхал. Пахло чем-то терпким или пряным.
Совсем незадолго до этого, я с другом баловался импортной зажигалкой. Как-то у меня получилось, — долго горевшая, нагретая зажигалка зацепилась за внешнюю сторону кисти. Обжигаясь, я дернулся и содрал первый слой кожи, рана, с небольшой неправильный квадрат, быстро наполнилась сукровицей. То, что я обнаружил у себя в плавках, было очень похожим по запаху и имело такую же липкость. Я всерьез подумал, не припалил ли кончик в уазике?
Три вопроса терзали меня: чем? как? и почему не больно? С ними я и побежал в большую комнату рубленой пятистенки. Стянул в своей комнате плавки, чтобы убедится, что мое отличие от девочки еще на месте, а не содралось, словно на руке кожа.
Стоявшего в оторопи, в рубашке на голый зад, меня и нашла тетя.
— Решил переодеться? — спросила она.
— Да, — ответил я, держа в руках мокрые плавки.
— Давай, — протянула она руку, — как попаришься, сразу и постираю, чтобы зазря воду не греть.
Мне ничего не оставалось, как отдать плавки со следами спермы. Слова: сам, постираю, она бы просто не поняла. Мне не хотелось вызвать спор и заострить на этом внимание, да, если честно, то я вообще не соображал что говорю, делаю. Наверное, нечто подобное испытывает девушка при первых месячных.
Я старался не поворачиваться. Тетя сама подошла и взяла у меня плавки. Краем глаза в зеркало комнаты я увидел ее улыбку. Она была мимолетной.
Тетя вобрала в руку мои плавки, — чувствуя их влагу, и кивнув на стул, положенные к моему приезду трусы, сказала:
— Надевай, Хотела после бани выдать, но ты же в рубашке по двору не пойдешь. Или пойдешь? Помоешься, а там и наденешь чистое.
В баню я пошел в трусах. Мне так было страшно оказался без них. И не потому, что я стеснялся. Мне было не до того, в мозгу билась мысль: что же у меня там произошло? Пока я дошел до бани, то ли от мыслей, то ли от того, что я так и не вытерся, на них появилась пятнышко.
Источник статьи: http://parnasse.ru/prose/genres/erotic/stupeni-vozmuzhanija-povest-gl-1.html
